Лекарство от бессонницы

Гоуста выкидывает из неглубокой дрёмы как по щелчку. Этому не предшествует никакое пограничное состояние, когда ты вроде как уже не спишь, но пока и не бодрствуешь, как это бывает у всех нормальных людей, — просто словно кто-то включил в его голове свет, не интересуясь его мнением. При этом его измученный и больной во всех возможных смыслах мозг уже давно воспринимает происходящее как что-то закономерное, ожидаемое и — это пугало бы сильнее всего, останься у него для этого хоть какой-то эмоциональный ресурс, — как нечто абсолютно естественное. Ему даже не требуется сверяться с часами, чтобы узнать, сколько сейчас времени. [1:41] Как заколдованный, честное слово. Он чувствует, что тело уже проснулось, в то время как в голове ничего, кроме выхолостившей его уже давно до состояния полного безразличия усталости: полтора часа случайного сна были восприняты организмом как минимум, достаточный для того, чтобы продолжать функционировать весь следующий день на пределе возможностей. И неважно, что этот новый «день» начинается в 1:41 ночи. Он уже давно ничего тут не решает. Лежать дальше нет никакого смысла: даже будучи измотанным до предела, он не заснёт. Включив свет на прикроватной лампе, он жмурится и безжалостно откидывает одеяло, под которым стало неприятно жарко в первую же секунду после пробуждения, и, в одно движение встав с кровати, идёт умываться. Штаны, футболка, балаклава — и вот он выходит из комнаты, не утруждаясь тем, чтобы закрыть дверь. На базе есть только один неспящий в 1:41 псих, и эту непокорённую никем больше вершину (или дно?) занимает только он один. Если случается так, что он засыпает во время обострения бессонницы (причём не «когда», а «если»), он всё равно всегда просыпается в эти проклятые 1:41. Он без понятия, почему так. Его рутина давно подстроена под его хроническую бессонницу и убитую нервную систему: обычно он встаёт, берёт что-нибудь вендинговом автомате, затем идёт в тир, проверяет мишени, перебирает учебное оружие к завтрашним уже сегодняшним занятиям, заполняет журналы или занимает себя ещё чем-нибудь полезным, пока вся база, как положено, досматривает десятый сон. Не тратить же время впустую. Так в мелких делах и заботах проходит очередная неудачная ночь, и подуставший ещё сильнее Саймон возвращается в свою комнату где-то в районе 4:32, когда за окном уже светает (раньше он всю ночь лежал на месте, неотрывно глядя в окно и отсчитывая минуты до хоть сколько-то социально приемлемого подъёма). Состояние, когда тянет спать, окончательно покинуло его в районе трёх часов ночи, и поэтому беспокойный мозг сейчас пашет так, словно ему вставили клизму с крепким кофе. При этом на подкорке вертится мысль, что впереди очередной долгий день, и что он будет относительно активен где-то до обеда, а потом его начнёт резко вырубать, и поэтому ему было бы неплохо попытаться подремать хотя бы чуть-чуть, чтобы продлить и без того жалкий период бодрствования. Так протянет до вечера. И дальше снова попытается уснуть, чтобы также вскочить в 1:41. В комнате уже совсем светло, но он всё равно ложится на кровать лицом к стене и с надеждой прикрывает глаза. Он не бросает бессмысленных попыток и через полчаса, хотя спать не тянет от слова совсем, и просто продолжает лежа тревожиться, мысленно отсчитывая каждую минуту, которая потенциально могла бы, но так и не стала сном. И тем временем до будильника остаётся всё меньше и меньше времени времени. Каким-то образом он вырубается за пятьдесят минут до утреннего подъёма, и, когда раздаётся сигнал, он просыпается абсолютно ещё более разбитым.

Z-z-z-z…

— Караул, чувак, ты выглядишь как покойник. Доброе утро. Газ был, пожалуй, единственным человеком, который мог сказать ему нечто подобное прямо в лицо и не уйти после с разбитой рожей. Они неплохо сработались за весь период службы, поэтому в столовой уже по привычке садились вместе. Газ был лёгок и дружелюбен сам по себе, и даже Гоуст при всём своём асоциальном образе жизни был способен ценить редкую хорошую компанию. Тем более что живой человек рядом вносил в происходящее какой-то смысл, помогая отличать один похожий день от другого. — Утро. — Небольшая пауза. — И отстань. И я в курсе, — без задора и, впрочем, беззлобно бросает в ответ Саймон просто чтобы хоть что-то ответить и тяжело опустился на стул напротив, пододвигая к себе утренний завтрак, который Газ любезно взял для него. Хотя старания так и рисковали остаться напрасными: пялясь в тарелку, он начал сомневаться, что у него хватит воли запихнуть в себя хоть что-то и удержать это внутри. Такова была цена последней попытки уснуть, о которой он сейчас отчаянно жалел. — Клянусь, меня сейчас стошнит, я не смогу, — несчастно тянет он и отодвигает тарелку, порываясь встать. — Эй-эй, — тут же реагирует Газ, подскакивая следом и не садясь, пока Гоуст со вздохом не опускается обратно на стул и не пододвигает тарелку назад. — Тебе надо проглотить хоть что-то, целый день впереди. Знаешь же, что мне нравится, когда ты хотя бы выглядишь, как живой человек. — Ничего, — отстранённо отвечает Гоуст, решив начать с яблочной желейной конфеты, чтобы прогнать подступающую к горлу утреннюю тошноту: желудок упрямо грозился отвергнуть всё, что он посмел бы ему предложить. — Порядок. — Ага, ага, да, — с сомнением тянет Газ и с намёком кивает на соскальзывающие пальцы Гоуста в перчатках, безуспешно и достаточно вяло воюющие с наглухо закрытым фантиком. Вот тебе и «в порядке». — У тебя вид, словно ты сейчас развалишься, серьёзно. Вот чтоб ты знал, — продолжает он и, не выдержав, отбирает конфету у уже оставившего надежду позавтракать Гоуста. Тот пустым взглядом следит за тем, как Газ зубами отрывает кончик фантика, чтобы отдать ему содержимое обратно, — я сейчас смотрю тебе в глаза — а там н и к о г о. — Эй, Газ. — Внезапно чётко отзывается Гоуст и тот тут же напрягается, готовый к спору. — Что? Снова не моё дело, да? — Что видит оптимист на кладбище? — О боже, нет. — Одни плю… — Господи, просто заткнись, — Газ устало трёт глаза, с тайным облегчением отмечая, что его реакция на очередную отбитую шутку немного развеселила Гоуста, решившегося взять вилку в руки. — Реально, мужик, это просто кошмарно. Но я прощаю тебе эту ужасную попытку в юмор только потому что ты начал походить не на мёртвого. Гоуст фыркает и, стараясь не задумываться о самом процессе, начинает через силу пережевывать яичницу, чтобы также бездумно её проглотить. — Зря только лёг спать до подъёма. Проснулся как побитый. Только хуже стало, — в итоге произносит он. — Снова вскочил в два часа ночи? — спросил давно заметивший это во время миссий Газ и, получив, отстранённый кивок, сокрушённо покачал головой. — Ты же понимаешь, что это уже ненормально? — Газ, — устало и раздражённо выдыхает Гоуст, с усилием выдавливая в ладонь таблетку из блистера и запивая её чаем, — у меня грёбаная хроническая бессонница, окей? С обострениями, краткими ремиссиями и внезапными рецидивами. Что бы ты мне ни говорил, просто знай: я уже пробовал всё. Я ложился спать в одно и то же чёртово время, — чуть громче продолжает Гоуст, — я превзошёл самого себя и дошёл до грёбаного штатного психиатра, — ещё чуть громче, — я начал и продолжаю, блядь, почему-то принимать эти антидепрессанты ёбаные, — громче настолько, чтобы Газ начал махать ему руками, чтобы он вёл себя чуть тише, а то на них начали оглядываться, — и после всех этих плясок с бубном, — сердитым шепотом продолжает Гоуст, злясь, впрочем, далеко не на собеседника, а уже просто от усталости, — мне сообщают, что я просто должен научиться засыпать «не под таблетками». Спасибо, за совет, сразу получилось. Я ложусь и встаю с одной мыслью, что лучше бы док просто прописал мне пулю в башку. Просто уже устал. — Жесть, — с искренним сожалением выдыхает Газ, даже не зная, что добавить ко всей этой тираде. — Просто сегодня ты реально выглядишь прям ещё хуже, чем обычно. Гоуст лишь отмахивается и разминает плечи, стараясь вернуть себе прежний собранный и отстранённый вид. Всё-таки, принять завтрак было хорошей идеей. — Ничего не поделаешь, я почти смирился с этим. Просто периодически это будет заметно сильнее, чем обычно. Так что ничего удивительного, что ты спросил. — Ну, знаешь, сразу заметно, когда человек человек разговаривает на тяжком выдохе так, словно у него на шее кредит, ипотека, умерла любимая собака, соседи-алкаши и вчера лучший друг повесился, — хмыкает Газ и немного радуется, когда видит, что вопреки чернушности слов Гоуст позабавленно фыркает. Серьёзно, этого парня веселит хоть что-то, кроме шуток про гробы?! В данный момент Гоуст выглядит плохо ровно настолько, чтобы Газ наконец-то сдался и решил, что пройти мимо будет равносильно откровенному бездействию и оставлению в опасности. — У меня, конечно, всё чуть менее плохо, чем у тебя, — деликатно начинает он, стараясь подбирать слова так, чтобы Гоуст не сорвался с крючка раньше времени, потому что разговор предстоял, как минимум, нестандартный, — потому что у всех на службе рано или поздно летит режим и всё такое, — он чуть выдыхает и решается, — но ты же в курсе, что год назад меня серьёзно контузило во время миссии в Катаре? Гоуст едва кивает: — Слышал. Ты вылетел месяца на три. Выздоравливал. — Ха, — с сарказмом тянет Газ, откидываясь на спинку стула, — «выздоравливал» — это громко сказано. Я чуть головой не поехал, а всё потому что пропал сон, — стоило затронуть эту тему напрямую, как Гоуст поднял на него свои усталые, но предельно внимательные глаза. — Серьёзно. Я лишился этого в один момент. Ты только представь, — Газ наклонился чуть вперед и заговорщически понизил голос так, что Гоусту тоже пришлось наклониться чуть вперёд, — ночь, засада. Темно, хоть глаз выколи, и тишина в порту стоит такая, что мозг начинает выдумывать звуки сам. И в какой-то момент уже не слышно ни ветра, ни сверчков, ни шума рации, ни даже собственного дыхания. Всё словно замирает, ты в темноте и вакууме, и в следующую секунду раздаётся взрыв такой силы, что твои ушные перепонки не выдерживают, в голове словно тоже что-то взрывается, а земля уходит из-под ног. И после ещё два месяца в голове стоит этот звон разной степени интенсивности, — он облизывает пересохшие губы, продолжая сбивчивый рассказ, — и в какой-то моменты ты лежишь в палате, вроде подлечился, больше не под препаратами, собираешься подремать в тишине, но сердце вдруг начинает стучать как ненормальное, — он прижимает руку к груди, начиная быстро себя похлопывать, — тебя прошибает сильный пот от одного лишь только ожидания, что через секунду, прямо как тогда, начнётся ад. Гоуст глаз с него не сводит. — И становится так страшно… так страшно, что ни о каком сне больше речи быть не может, — Газ откидывается чуть назад, замечая, как в напряжённом взгляде Гоуста мелькает тень сочувствия. — И всё. С тех пор я не могу уснуть в тишине. Организм вдруг начал паниковать, готовясь ко взрыву, которого — умом-то я понимаю — не будет, но уже ничего не могу с собой поделать. Ну и дальше понятно, — от махнул рукой, в миг перечеркивая всю нагнетённую им атмосферу, — распсиховался уже на третий бессонный день — загремел к психологу, потом к психиатру и получил подтверждённый ПТСР с сомнительными надеждами на полное выздоровление, если не сменю работу. Та-дам. — Так вот почему ты всегда засыпаешь с наушниками, — произносит Гоуст и отводит взгляд. — Жаль… что это случилось. — Он не умел утешать других, но собственный опыт бессонницы в данный момент прекрасно заменил ему недостаток эмпатии. — Да, мне тоже, в общем-то, но спасибо, — хмыкнул Газ. — Психотерапия и таблетки остались позади, а я так и не научился преодолевать это сам, вот и вскакиваю по ночам с короткими вскриками время от времени, — Газ впервые за весь разговор чуть покраснел от неловкости и смущённо растёр шею, — думаю, ты это замечал на миссиях, — и, увидев короткий подтверждающий кивок, с досадой покачал головой, — ну конечно замечал, и на что я только надеялся. Гоуст хмыкает, и тема словно сдувается сама собой, что тут ему скажешь. Газ с досадок смотрит на то, как напарник делает последние глотки чая и смотрит на часы. Надо брать быка за рога. — Короче это я к чему начал, — выпаливает он, заставляя замереть собиравшегося вставать Гоуста, — ты сказал, что уже всё перепробовал. Да и даже если нет, тебе кровь из носу надо поспать в ближайшее время. — Он тут же предупреждающим жестом останавливает мужчину, который уже готов был вставить свой ехидный комментарий на такое ценное умозаключение. — Я… пообещал кое-кому больше никому об этом не рассказывать, — Газ натягивает кепку на глаза и косится по сторонам, словно хоть кому-то в столовой вообще есть дело до того, как два старых деда обсуждают свои болячки, — но я смог выкарабкаться из бессонной ямы с помощью своего друга. Он, кстати, служит тут с нами на одной базе, хотя я не уверен, что вы пересекались. Ты должен обязательно зайти к нему до отбоя! — Врач, что ли?.. — с сомнением тянет Гоуст и думает, что, если это его внезапный шанс в обход от своего психиатра получить рецепт на снотворное, он думать дважды не станет. — Да не-ет, — с досадой отмахивается Газ, вдруг недовольный тем, что у Гоуста начали возникать закономерные вопросы о том, на что его хотят подписать, — просто… да просто поверь мне на слово, ладно? Я отвечаю: он — твой золотой билет в страну сна, просто я не могу… — Газ пытается выстроить какую-то конфигурацию из пальцев, пытаясь восполнить разбивший его недостаток красноречия, впрочем, без явного успеха, тем более под скептическим взглядом Гоуста, — короче главное просто дойди, а дальше всё будет. Только больше никому не рассказывай! Было бы о чём рассказывать, думает Гоуст. Вот уж никогда бы не подумал, что Газ, оказывается, любитель подобной фигни. — Слушай, меня не волнует, чем твой дружок-дилер тебя пичкает от бессонницы, но я ничего сомнительного даже ради сна принимать не… — Да ну нет же, блин! — восклицает Газ, выглядя настолько возмущённо и сердито, что Гоуст сразу понимает — он ошибся в своих подозрениях. — Никакой он не дилер, и не надо будет ничего покупать, принимать, пить, колоть, вдыхать, втирать и чёрт знает что ещё ты бы мог там себе надумать. Всё не так, это иначе работает! — Тогда как? Газ замолкает и насуплено глядит на него исподлобья, уже начиная жалеть, что его попытка помочь проходит с таким выматывающим скрипом. Впрочем, он мог бы догадаться, что убедить Гоуста пойти неизвестно куда без объяснений будет практически невозможно. — Я… я правда не могу тебе рассказать, — сдувается он и тут же торопливо продолжает, с волнением отмечая, как сорвавшийся с крючка и теряющий интерес Гоуст слушает его уже вполуха, начав листать ленту в телефоне. — Да сжалься ты надо мной! Я вообще не должен тебе об этом говорить, потому что он попросил меня сохранить это в секрете. Но тебе реально нужна срочная помощь, да и ты неболтливый. Он доску свой парень, я миллион лет его знаю. — К этому моменту он уже практически теряет Гоуста как собеседника. — Слушай, ладно, даже Прайс его знает, никакой подставы тут нет. Он и ему помог с этим как-то раз. Слышишь? — воодушевлённо переспрашивает он, видя, как на моменте с Прайсом Гоуст снова поднимает на него свой взгляд. — Целых два живых и очевидно никогда не торчавших свидетеля. И мы тебе не левые люди! — Угу. То-то у Прайса глаза как два маячка в темноте и напрочь сбитый режим. Так себе реклама, — хмыкает Гоуст, вопреки здравому смыслу чувствуя какой-то тревожный зуд за грудиной. То ли из-за того, что этот глупый разговор всё никак не закончится, то ли от вновь вспыхнувшей надежды, что где-то совсем рядом действительно ходит и живёт своей жизнью способ прервать его бессонный рецидив. Что это всё действительно может закончиться. — Потому что это всё давно было. Он как и ты отмахивался и говорил, чтобы мы не дурачили его своими сказками. Потом сдался и испытал на себе, но кто знал, что он не только выглядит как суеверный старый дед, но и на самом деле суеверный старый дед, — досадливо отмахнулся Газ. — Я клянусь, вот в любой момент подойди и спроси его, помогло ли ему, и он тебе сам всё подтвердит, ему нет никакого смысла тебе заливать. Просто не жди, что он скажет тебе попробовать, потому что Прайс и мистика — несовместимые понятия, он как огня шарахается всего подобного. — Мистика?.. — не скрывая иронии в голосе тянет Гоуст, чувствуя, что интерес как отрезало. Значит это всё-таки очередная офигительная история про необъяснимое и невероятное, что так хорошо работает на Газе. Может ему и помогают всякие истории про магические исцеления и экстрасенсов, но у Гоуста нет даже желания притворяться, что он в это верит. Самообман и убеждение никогда на нём не срабатывали. — Знаешь, забей, уже не хочу знать. Спасибо за вовлечённость, конечно, но я не верю ни в какую мистическую хтонь. Рад, конечно, что тебе помогло, но я не верю во всё это. Во всём этом разговоре был хотя бы какой-то плюс: история немного разогнала сонливость, заменив её лёгким раздражением, и Гоуст окончательно поднялся из-за стола, отсалютовав раздосадованному Газу на прощание и поставив тем самым точку в этом нелепом разговоре. А он-то думал, что уже не услышит совета глупее, чем «не нервничать» и пить успокаивающие травяные сборы перед сном. Лучший друг со сверхспособностями, ага, спасибо. Боже, Газ, ну и бредятина. И тем или менее, дурацкий разговор не выходит из головы весь этот и следующий день. И когда после обеда его, как и ожидалось после ещё одной повторившейся неудачной ночи, начинает потихоньку вырубать, но не клонить в сон, телефон звякает входящим сообщением: «Корпус G, комната 47. Скажешь, что от меня. Сегодня ты был уже не просто покойник, а целый вчерашний покойник. Г.». Гоуст опускает телефон и измождённо упирается лбом в стену перед собой, жмуря слезящиеся то ли от недосыпа, то ли от расстройства глаза. G47? Твою мать, да он что, издевается над ним?!