— Земля вызывает Павла.

Ноги непроизвольно дёргаются. Руки бушуют. Пальцы сминают пачку сигарет в кармане жёлтых брюк. Мысли переливаются в голове из одной колбы в другую. Крики ожидающей толпы, что-то бормочущий под нос Кикир и сбившееся дыхание — всё это превращается в разноцветные натянутые нити, которые путаются и растворяются с другими, казалось бы, абсолютно похожими. Образуя беспредел блевотного цвета и застревая где-то в глотке, эта масса давит на плечи, а ещё выжимает и перекручивает желудок, напоминая об алкоголе натощак. Ещё один концерт. Каждая секунда ожидания выхода на сцену кажется либо чересчур быстрой, либо заебато медленной. Лица присутствующих в гримерке становятся мазками масляных красок на холсте, да ещё такими резвыми, что в глазах рябит — не поймёшь, правда ли рядом прошлась мужская фигура с барабанными палочками или это лишь галлюцинации, и на самом деле пропрыгала шикарная брюнетка с кастрюлей и бутылкой вина. Нет сил даже на то, чтобы встать и выйти на балкон — впустить немного табачного дыма в возбуждённые от частых вздохов лёгкие — и успокоиться. Перед глазами что-то щёлкает. Аккордеонист смотрит в одну точку и ему чудится, что по клавишам фортепиано кто-то проводит смычком. А ведь уже через несколько минут он забудется, глотнет адреналина — не важно, морально или в жидкой форме, — и выйдет на публику, зажигая себя и слушателей, не помня своего пятичасового страха и теряющих опору ног. С ним будет только отлетевшая в сторону выебистая рубашка и алкохардкор, сочетающий в себе водку, скрип калиток, цыганские вопли и материнские слёзы. И очень томные взгляды скрипки мужчины с голым торсом. Ну, или наоборот, томные взгляды мужчины со скрипкой… Что-то Личадеев конкретно вылетел из этой вселенной. — Земля вызывает Павла. Прикосновение через скафандр, миг — и к (не)бывшему космонавту вновь возвращаются разум и способность видеть этот мир чётким. Щека ощущает горячую руку, а в груди шевелится и выстраивается в ряд дыхание. Дыхание и вязкий, навязчивый запах сигарет. — Снова переживаешь? Ю р а. Тот самый мужчина со скрипкой и томным взглядом, а ещё невероятно вкусно пахнущим гелем. С пронзительными карими очами, обеспокоено пялящимися. С губами в трубочку. С колючей щетиной. С татуировками. Всё таки, не скрипка с мужчиной. Даже самый ярый и искусный музыкант не смог бы чувствовать внутри себя горящие леса рядом с инструментом. Скрипки, конечно, неплохи, но не бывают такими охуенными и умопомрачительными. Но, если быть честным, рассматривать все варианты и не исключать момент того, что Музыченко и впрямь стал бы скрипкой, то Личадеев поставил бы красный аккордеон на вторую ступень и приобрёл бы ненавистные ноты. Парень вздыхает, а потом отчаянно кивает и перекатывает клубок ниток в океан алкоголя. Фигура опускается на колени, отвечает на вздох коротким мычанием. Скользят трепетные пальцы от шеи к вздымающейся груди. Снова. Снова кажется, что это не пальцы вовсе, а перья белоснежного голубя. Уши мечтателя звенят и дребезжат, покрываются карминовой плёнкой. Нос блещет пурпуром. Не глядя родная рука находит чужую, ту, что распирает от покалывания и желания прикоснуться. Сухие губы целуют шершавые костяшки. Щетина впивается в нежную кожу и оставляет за собой красноватую россыпь спелых яблок. — У тебя барабан внутри? — Мне страшно. Одна грудь упоительно прижимается к другой, запястья уходят куда-то за горизонт спины, образуя перекрёсток. В сердца будто бы вставили магниты, а тела облило фриссоном, как кипятком. Ужас какое-то время вился где-то посередине, бунтуя и цепляясь за ткань, выцарапывая гневные символы и стреляя копьями, но взмах — и он подозрительно унялся глубоко в печени. Губы сжато созерцали кадык и висок, зрачки растопили ледяную хижину. В душе стало безмятежно. Туман покрыл и вылечил раненных птиц, солнце больше не жгло песок, а младенец перестал плакать. — Всё будет хорошо. И в тот момент всё правда обратилось в одно большое «хорошо».