Потеряшка

Когда Даша вошла в комнату, где на диване сидел ее загруженный работой и заботами муж, от нее сразу, за версту повеяло чем-то таким… Это невозможно было не заметить — то, как она с абсолютным равнодушием на блеклом лице подошла к «Венику» (все-таки какие чудесные были времена, когда она всерьез могла называть его так глупо и по-детски), села рядом с ним, но оставив такой промежуток, который явственно показывал — они стали слишком далеки. А может, всегда были. Он бросил на нее быстрый взгляд померкших глаз — он утратил былой запал, он потерял вкус жизни, с ним, в сущности, стало невыносимо скучно… а впрочем, она ведь и сама потускнела. Даша не могла подступиться к разговору. Сказать человеку о том, что это всё не имело смысла с самого начала — слишком сложно. К тому же он вяло улыбнулся, а вернее, лишь приподнял уголки уставших губ. Он говорил безмолвно: «Всё образуется». Он видел по проскочившей тенью тоске, что разговор обещал быть болючим-колючим и до смерти горьким. — Я всё, — с трудом разомкнув бледные губы, нашлась Даша. Хотя, на самом-то деле, до нахождения было еще очень далеко. Она посмотрела с надеждой — может, сам прочитает всё в ее глазах. — Что «всё», Даш? — он качнул головой, отгоняя непрошенные злые мысли. А в соседней комнате спали дети. Она нервно моргнула и беззвучно открыла рот. Томиться в ожидании оказалось сложнее, чем говорить-балаболить. Она варилась в бесконечных суматошных мыслях. — Я не могу, — она опустила голову и взглянула на свои пальцы. На них давно не было лака. — Я чахну. Теряюсь. — Теряешься? В чем? — он несколько раз моргнул и брови нахмурил. Пролегла между ними рубцовая морщинка. — В этом, — Даша обреченно взмахнула рукой. — В этой рутине. Это не я. Я не чувствую себя в порядке. — Но это твой дом. Противоположности притягиваются. Только Даша чувствовала, что Веник, ее Веник, слишком далек от понимания. Он никогда полностью не одобрял, не внимал, не проникался. Нежной трепетной парой двух чудаков они были лишь до окончания школы. «Мой дом — это свобода», — чуть было не вымолвила Даша, но в последний момент поджала губы. — Ты не понимаешь… — нахмурив брови, она заламывала пальцы, будто боялась реакции. И когда она успела стать такой покорной? — Даш, — Веник махнул головой, чуть приспустил очки на нос и потер переносицу. — Я действительно не понимаю. Да, бывают трудности, но всё же — неужели мы не можем решить их семьей? — Эти могу решить только я, — Даша встала. Чтобы стать высокой и окрепнуть ментально. Она почувствовала, как тяжесть отпустила плечи и скатилась куда-то на пол — она сказала то, что стояло комом в горле. — Это то, что мне нужно. Я хочу найти себя. — Ты нашла, — нетерпеливо насупился Вениамин. — В семье, во мне. — Я Даша Васнецова, посмотри на меня, — она раскинула руки. — Я не могу найти свою личность в ком-то. — Ты Васильева, — отрезал Веник. Нащупавшая опору под ногами Даша вновь пошатнулась. Она вытянула шею так, чтобы стать больше. — Я слишком рано родила, — заговорила, как заведенная. Она прошла к столику с зеркалом, уставленному косметикой. — Я посвятила много лет заботе о детях. Мне тридцать лет, Веник, — в этом ее «Веник» были отголоски боевой Даши. — В Даше-малолетке больше жизни, чем во мне. Я живу так, как «надо». Я испугалась однажды, что взрослые девочки не должны быть строптивыми готками. — Ты переросла этот образ, — Веник тоже встал, остановившись позади Даши. В зеркальном отражении — два разных полюса. — Ты обрела новые жизненные ориентиры, это нормально. Расставила приоритеты. Даша шумно отодвинула стул и села. Принялась рассматривать себя потерянную. Тихонько застучали друг об дружку всякие флакончики. Завороженная Васнецова пальцами обхватила холодный тюбик губной помады. Крышечка даже чуточку покрылась легкой пылью — так долго помада лежала без дела. Даша отложила в сторону крышечку, ближе наклонилась к зеркалу и принялась аккуратно мазать губы. Вениамин не мог ни слова сказать — он никогда не видел Дашу такой суетливой и тревожной. Она что-то таинственное долгое время копила в себе, а теперь — позволила этому вылезти наружу. Когда Даша с щелчком закрыла помаду и обернулась через плечо, Веник вздрогнул — на него смотрела семнадцатилетняя Даша Васнецова с темными губами. Каштановые волосы струились по голым плечам. Она встала: — Я устала, — сказала Даша. — Взрослый мир обязывает быть одного цвета. Это невозможно терпеть. Я потеряла десять лет на осознание того, что та моя личность была самой настоящей. И прежде, чем Вениамин открыл рот, она вышла. Даша родила слишком рано. Стала прилежной мамой. Маме нельзя: быть готкой и фанаткой тяжелой музыки, грязно ругаться, иметь несносный юношеский характер. Пришлось вырасти. Пришлось оторвать важную часть себя и прогнуться ради семейного счастья. В какой-то степени она правда любила детей. Но с каждым годом пустота вытесняла эту невинную любовь. Даша вышла из комнаты, а потом, прихватив одну лишь сумку, и из квартиры. На ней была черная майка и узкие черные джинсы. Пахло летней свежестью, мерцали неоновые витрины, душа требовала Мэнсона в проводных наушниках, душа требовала разговоров с мрачными подростками за бутылочкой пива. Она сама не успела уловить момент, когда вдруг пришла в парк. В руке хорошо лежала банка слабенького горького пива из ларька. Под желтым светом фонарей кружилась летняя мошкара. Даша слушала биение своего сердца. Вдыхала прохладу июльского вечера. В тени, сливаясь с ночной темнотой, на лавочке сидели двое: парень и девушка лет шестнадцати. Парень с растрепанными черными волосами и девушка ему под стать. Даша осторожно приблизилась. — Ребят, а вы готы, что ли? — она дружелюбно улыбнулась, прижавшись губами к холодной банке. Парень и девушка, выпучив глаза, уставились на Васнецову. — Не, теть, — парнишка махнул рукой. Он был в черном худи с аниме-девочками. — Мы дед инсайды. Даша смутилась. — А я готка, — усмехнувшись своим же словам, Даша подняла голову. Над ней, накренившись, дрожали от ветра деревья и шелестела густая листва. — Была. А потом как-то не задалось. Она увидела, что подросткам в ее компании было неуютно. Но не спросить не могла, потому что чесалось под ребрами: — А вы как думаете, сможете через десять лет сохранить свою личность? Не боитесь, что станете скучными и унылыми взрослыми? — Через десять лет, может, нас и не будет, — хмыкнул парень. Девчонка рядом с ним шикнула. — Долбаеб? — она посмотрела на Дашу из-под редкой длинной челки. — Одежда не имеет значения. Я всегда буду классной, даже когда стану взрослой. И я точно не буду занудой, как моя мамка. Вечно ворчит, блять. — Я тоже так думала, — невесело усмехнулась Васнецова, чуть сдавив пальцами баночку. — А музыку какую слушаете? — Че за соцопрос? — возмутился парнишка. — Мы мертвы внутри, сами подумайте, че мы можем слушать. — Наверное, грустную музыку? Ребята думали, что взрослая женщина прицепилась к ним, чтобы осудить и прочитать нотацию. Они в любой момент готовились ретироваться. Но у Даши во взгляде не было ни капли осуждения — только тоска размером с Марианскую впадину. — Мне нравится Мукка и Пошлая Молли, — сказала девчонка, сжав пальцы своего кавалера. — Тексты жизненные. Даша кивнула. Поймала напряжение, повисшее над головой. Неспешно двинулась дальше по парку. И всё думала — а что будет делать завтра. Но ей показалось, что эта девочка правильно сказала — надо быть классной в любой одежде. А она, Даша, сменив одежду — сменила личность. И от этой мысли ей стало нестерпимо печально. Она поджала темные губы, упала на дальнюю лавочку, чтобы не тревожить молодых и горящих, и стала всматриваться в темные силуэты деревьев. Может, стоило вернуться домой. Но она почему-то решила отписаться Венику — настрочить несколько оправдательных-сожалеющих строк. Выдохнув очередное напряжение, сжавшее грудь, Даша написала: «Мне жаль, что я такая дура. Но еще я потеряшка. И пока что я не в состоянии думать о семье, мне хочется побыть эгоисткой, я хочу понять, кто я. Не осуждай меня. Твоя Даша…» Она задумалась. «Твоя Даша Васнецова».