Хайль Петрович

В номере было сильно натоплено, и Вагнер дышал тяжело, как паровой молот. Петрович кряхтел, а когда крепкие бедра Вагнера с особенной силой шлепались об его жопу — постанывал. Жопа была дрябловата, но Вагнер смотрел не туда, а на вытатуированную на спине Петровича голую сисястую телку. Партак давно поблек, но почти не расплылся, и упругие, налитые дойки изображенной бабенки смотрелись не хуже настоящих. На самом деле Петрович был Викторовичем. Или батей, или дядей Женей, как называли его молодые. Для того, чтобы звать Петровича так, у Вагнера было слишком много боевого опыта, для «Жени» — слишком много уважения к Петровичу, а обращаться «Евгений Викторович» язык не поворачивался: такие церемонии — то для пиджаков всяких, у которых не песок под пыльными берцами, а ценный паркет под лакированными туфлями. Вот и получалось, что чаще всего Вагнер использовал кодовое имя начальника — Сергей Петрович или просто Петрович. — Дима, ох, Дима, дай повернусь, — простонал Петрович. Вагнер вытащил хуй — здоровый, соразмерный остальным частям его почти двухметрового тела. Петрович перекатился на спину и довольно резво для своего возраста раздвинул ноги, подхватив их под коленями. Хер у него был мелкий, но примечательный: пониже залупы его опоясывало кольцо небольших шариков, заделанных под кожу. По правде говоря, от этого стручок Петровича выглядел еще уродливее, но Вагнеру было похуй. Со своим шарикоподшипниковым агрегатом Петрович всегда управлялся сам, а задача Вагнера заключалась в том, чтобы долго и жестко долбить нанимателя в сраку. Обычно они трахались в командировках — однажды лысый как яйцо Петрович нацепил на себя парик, накладную бороду и экзотическую военную форму, да так и не снял эту маскировку, и Вагнер обкончал ему чересчур интеллигентские очки с «бровями», — а дома босс предпочитал ебать «шампунек». Так он называл девах буквально с улицы, согласных продать целку. Сорок кусков — и «шампунька» легко откупоривалась. Годились и обычные бляди, но этих Петрович заказывал парами и совал то в одну, то в другую. Он даже предлагал Вагнеру поучаствовать, но тот отказался, заявив, что ему хватает молодой жены. На самом деле он не хотел втягивать Петровича в соревнование с заранее очевидным исходом. Хотя… Может, проигравший Петрович выгнал бы своих шалав и со злости отстрочил бы Вагнеру крышесносный минет. Это он умел — научился, должно быть, еще во время отсидки в восьмидесятых. В бешенстве босс вообще ебался охуенно — яростно подмахивал, хватал Вагнера за шею, шипел и закатывал зеленоватые глаза. Полный предвкушения этого удовольствия, Вагнер втолкнулся между коленей Петровича, плечами раздвигая их еще шире, и загнал хуй в раскрытую дырку. — А-а-а-а-а… Не спеши только... Еще покайфовать хочу... Уффф! Да-да, вот в таком темпе... Ах, хорошо... А то я злой все еще, пиздец... Эта ебаная чурка тувинская… Вот же дегенерат… А-а-а-абезьяна хуева… — из босса наконец полилось. Ладонью он обхватил безволосый загривок Вагнера, на каждом толчке извергая очередное ругательство. — Просто берега попутали! Понимаешь, Дим? Просто берега попутали, сукааааа! Петрович неоднократно пытался прорваться к министру обороны и предъявить ему за предательство под Хишамом. Тела расстрелянных амерами с воздуха ребят тогда грузовиками вывозили. Хуженетович ликовал: проучил конкурентов. Петровича он видеть не желал, и только вчера, на торжественном приеме в Кремле, босс сумел подойти к министру. — И что же мне сказало это уебище оленеводское? Через губу так: «Вы погеройствовать хотели? Погеройствовали. Все герои сейчас здесь, в этом зале. А вы просто берега попутали». Услышав это, Вагнер заскрипел зубами. Не существовало такого матюка, которым можно было бы описать вскипевшую в нем ненависть. Он сжал кулаки, представив себе, как хрустит трахея монголоидного коротышки и жалобно звенят его никчемные медальки. Конечно, от удара кувалдой его гнилые мозги разлетелись бы куда эффектнее, но хотелось уничтожить тварь голыми руками. А пока всю таранную мощь его гнева принимал на себя — вернее, в себя — Петрович, судорожно сжимая его бока коленями. Он уже не стонал, а скулил, надрачивая хуек. Вагнер наклонился, прижавшись лбом ко лбу своего истинного фюрера. Разумеется, он не стал бы целоваться с Петровичем, даже если бы рот у того не был рабочим, но все равно хотелось быть ближе к человеку, которого он уважал всей душой, не обращая внимания на несовершенства. Стоны Петровича достигли крещендо, и его членик выплюнул немного водянистой спермы. Очко, хотя и потрепанное бурным прошлым, сильно сжалось. Вагнер прекратил долбиться глубоко внутрь, только бедрами слегка поддавал. Еще несколько секунд — и он начал спускать в зад нанимателю. Гондоны Петрович не признавал, но и анализы сдавать Вагнера не заставлял. Доверял все-таки, знал, что не будет командир вступать в контакты с чужими женщинами, мужчинами, флорой и фауной… Глаза у Петровича были усталые и печальные — еще более еврейские, чем обычно. Но это была приятная усталость, и плотно сжатые губы Вагнера невольно раздвинулись в редкой для него улыбке. Петрович удовлетворенно улыбнулся в ответ, показав разъезжающиеся в стороны зубы. «Ниже нас только ад, и там мы будем лучшими», — как бы говорила его ухмылка.