В ссоре

Его ждали по-привычному пустые причалы, у которых не стоял ни один корабль, ни одна лодка, но повсеместно окружал толстый лёд. Под ночь здесь не осталось никого – все моряки в это время уже греются, пьют и спят, а судна пришвартовываются в порту побольше, где воде не дают застыть – такой находится по другой край Сноучестера. Море, вроде как, не должно замерзать. Это колодцы, реки и озёра покрываются коркой, но в них обычно не настолько бурные потоки, так что их поверхность... Впрочем, мороз пленил даже дикие воды. Томми садится, свешивая ноги с края пирса, отходящего от берега дальше остальных. Но, как и все, он тоже покрыт тонкой коркой и завален снегом. Через плотные штаны пока не чувствуется. Как и через куртку не чувствуются порывы ветра. Шапка осталась в доме, но капюшон тоже временно спасает. Почему его заносит в бессмысленном брожении по городу именно сюда, уже в который раз?.. Здесь тихо, и фонари остаются далеко позади, освещая только главную дорогу, но никогда не загораясь здесь. И, несмотря на толстый слой белого на воде, через десятки метров видны свободно покачивающиеся волны и убаюкивающиеся ими льдины – контраст между белым и чёрным. Здесь мирно. И никого, кроме Томми, нет. Даже чат не суётся с любопытством, оставаясь далеко за пределами порта. Видимо, слишком холодно. Том набирает воздуха полные лёгкие, сразу чувствуя резь в горле и дрожь в теле – не из-за холода, нет – от боли, сидящей сейчас обсидиановым осколком куда глубже глотки. Он съёживается, прячет лицо за высокий воротник, выдыхая уже тепло, и прячет руки в карманы, даже если не почувствует, как они согреваются. Ветер дует в спину. Не помогает. Мысли продолжают надоедливым жужжанием роится в голове и, вместо того, чтобы делать мёд - не умирая, жалят беспрестанно, вызывая вдобавок ещё и аллергическую реакцию. Если продолжать сравнительную цепочку, то ядом будут являться слова, сказанные Джеком за последний час. Лучше бы тот так и продолжал обиженно молчать, ей-богу. Иннит раздражённо мычит и бьёт ладонями по дереву рядом, усиленно всматриваясь в даль. «Говори со мной до или после (я, конечно же, не предоставлю возможность начать диалог, и точно буду игнорировать всё твоё существование больше недели)» «Я устал от тебя, ебись конём (я абсолютно заебался постоянно заходить в тупики с тобой, и, в целом, был заёбан твоим характером ещё до начала этих уёбищных отношений)» «Ну извини, что отталкиваешь меня каждый раз абсолютно любым своим действием (я даже не пытался подойти хотя бы на шаг до этого, да и не пытаюсь после снова встать ближе)» «Поздравляю, мне поебать (на то, что ты ловишь дереализации, панические атаки и галлюцинации, пока я спокойно могу уйти в работу с головой и вообще не думать о тебе)!» «А ещё ты корень абсолютно всех моих проблем!» Вода сливается с тёмным небом у самого горизонта. Глаза пытаются выловить хоть намёк на его эхо, но это оказывается бесполезным. Разделения нет. Темнота смешивается и бурлит, выливаясь на молоко зельем. Можно было бы предположить – слабости На эти слова не хватило бы никакой злости, никакой обиды, никакого крика – ни целой жизни, проведённой в гробовом молчании или в непрекращающихся рыданиях. Джек приносит столько боли даже на такой дистанции – как его можно подпустить хоть на миллиметр ближе? Ногти нервно расцарапывают кору льда, что скорее сломает их сама и раскорябает пальцы до синевы… Как её можно растопить, если вокруг и так слишком холодно и даже пальцы ощущаются на грани отмерзания? Как разбить сердце моря, если оно покоится глубоко в пучинах? Как вернуться с ним, не утонувшим и не разбившимся? Как доплыть до другого берега? Каким образом сбежать с этого острова? Где потом прятаться? Что..? Есть ли способ..? А если..? Его будут искать? Его уже ищут? К нему придут?.. Молчание. Морская вода, если что-то да отвечает – говорит слишком тихо. Сквозь метры её шептание не услышать. И звёзды молчат – как и всегда. Сейчас только – даже не смотрят: смог не спешит опускаться с неба уже который месяц. Молчание. Разум растворяется вместе с телом во влажном воздухе. Самая безболезненная смерть. Хотя умирать не хотелось. Это глупо. В конце концов, так было бы проще. Может быть, всем вокруг. Но кто-то трясёт за плечо сзади, и по крайней мере тело пока остаётся живым и неготовым умирать – передёргивается полностью, обращая внимание всех органов. Нахождение в нём, в этой коже, ощущается более прохладным. Уши слышат неразборчивую, необрабатываемую речь. Звучит… Не как кто-то знакомый. Да и выглядит в наступившей темноте тоже так же – странная фигура. У берега топчутся ещё несколько таких же. В железном плещется что-то. В их руках длинные палки. Рыбаки?.. Тело отправляют домой суровым замечанием: «Ты что, замёрзнуть насмерть хочешь?» О чём эти слова? До тела не доходит их смысл. Но вот, еле шагающее, промёрзшее неожиданно быстро насквозь, до костей, оно попадает в знакомый дом. Здесь тоже темно и холодно. Уже холодно. Как всё быстро остывает. Где-то здесь должна быть кровать. Нога наступает на осколки. Что-то разбилось у самого входа. Или всегда было разбитым, но никто не замечал этого?.. Верхняя одежда и обувь остаются лежать у двери, почти рядом с осколками – или, как это обычно называется у людей – в прихожей. Свет не становится необходимостью. Ничего не становится необходимостью сейчас. Просто хочется расслабить мышцы спины, перестать так давить на позвоночник. Выше, если подняться по деревянным ступеням, глаза смогут выцепить очертания большой кровати. Никто не задумывается над тем, чтобы пропустить её. Первая попавшаяся – попадает под их власть. Тело, укутавшись в мягкую, толстую ткань с набивкой из шерсти – одеяло – отключатся тоже. Позвоночник доволен, если, конечно, он может быть и ощущать какую-либо эмоцию. Разум просыпается внутри видений, обрабатывает происходящее без доли какого-либо скептицизма, воспринимая всё за чистую монету – все события, всех людей, внешность которых достраивает по воспоминаниям. Солнце светит бледно-красным, а трава поглощает весь этот свет, и становится совсем чёрной. Он давно не видел травы. Хоть какой-нибудь. – «Он?» «Ну да. Тот, который существует вместе.» – «Вместе с кем?» «С собой, конечно же. Что за глупые вопросы, Томми?» – «Кто такой Томми?» «Это ты, глупенький. Опять забыл?» – Томми? – стоящий перед обладателем имени человек вертится на месте, пытаясь разглядеть собственную внешность. Судя по его лицу, у него не очень хорошо получается. Ладони необозримо большие, тело тоньше соломинки, а ноги слишком далеко, чтобы разглядеть их. Цветы пляшут в траве, – Но я не Томми! Не называй меня так! Этого имени становится слишком много в тексте. В видении. Но «Томми» настойчиво продолжает появляться здесь. А небо наполнено солнечным светом. Его цвет сменяется с новым днём. И всё меняется. «Томми, ты когда-нибудь был одинок?» – «Я не Томми.» «А кто это тогда говорит?» – Но я не, – он открывает глаза в темноту. Первым же делом смотрит на часы – три ночи. И только потом ощущает слабость и холод. Настоящий холод, везде: в комнате, в доме, в собственном организме. Голова то и дело сдавливается под напором внутреннего давления. О чём был этот сон? Он кажется важным. Но ни воспоминания, ни разумного предположения о том, что это было, сделать не получается. Какой-то сонный бред. Но хотя бы не кошмар. Он потерян в пространстве, не понимает где он и что делает здесь: в последний раз он был на причале. Точно. Причал. Они опять поссорились. От резкого воспоминания знобит. Блондин крепче кутается в одеяло, выдыхая холодный воздух и чувствуя резь в горле. Такое бывает, когда слишком долго пребываешь на улице, и достаточно быстро проходит. Не стоит волноваться. Иннит не знает, во сколько вернулся, и не знает, вернулся ли Джек. Наверное, нет. Его не будет ещё целую неделю, как и бывает обычно. Почему-то от этого не легче, хотя и видеть его сейчас не хочется – глаза сонно слипаются. Но мозг делает ровно наоборот, составляя образ обидчика по крупинкам, воображая его взгляд и чувство чего-то тёплого и мягкого – и сердце реагирует совершенно в обратную сторону. Отсутствие пульсирует вместе с кровью в висках. Ни тот, ни другой орган не работает на его благо. Нужно поспать ещё. Нужно… Ему очень холодно. Тепло почти не выделяется, и одеяло, даже если укутаться в три слоя, не удерживает те крохотные различия в градусах. А ещё он хочет есть. И выпить по крайней мере три стакана воды. И отрубить себе голову к чертям, потому что она начинает слишком сильно болеть и быть непосильно тяжёлой даже с простыми, недособранными мыслями. Том не может встать и ощущает всё больше беспомощности, потому что заснуть по какой-то причине тоже не получается. Ему просто не хочется. Почему-то он смотрит в ожидании в пустой коридор, что светится в дверном проёме из-за уличных фонарей. И только когда они уже погасли, послышался хлопок входной двери.