***
По вечерам понедельников Снайпер пил дешёвое пиво распространённой в местности марки, сидя на подножке своего дряхлого фургончика, и смотрел на окружающую лагерь пустыню. Если день до этого выдавался жарким, он расстёгивал рубашку с мокрыми кругами пота в районе подмышек. По вторникам он выходил далеко в пески, расставлял жестяные банки и стрелял по ним из разного оружия с разных расстояний. Очки оставлял в фургоне вместе с жилетом, смуглые жилистые руки любовно оглаживали оружие, смазывали и чистили. Пальцы после всей работы становились совершенно чёрными от пороха и масла. В среду Снайпер слушал шипящее радио, надвинув шляпу на нос и мирно храпя. Четверги проводил с командой, в основном за игрой в карты или слушая Инженера, бренчащего на гитаре. В пятницу он снова забирался далеко в пустыню, по возвращении говорил команде, что тренировался, если у кого-то возникали вопросы. Нагло врал. По субботам к Снайперу приходила женщина. Черноволосая, кареглазая, в атласном платье и без белья. Они встречались уже затемно и проводили вместе всю ночь. По утрам воскресенья она уходила, не оставаясь на кофе. Снайпер в воскресенья выбирался в город, чтобы купить продуктов на неделю, а, возвращаясь, нещадно пил весь оставшийся день. Выверенный распорядок дня Шпиона сбился чрезвычайно и необратимо; когда он наблюдал из-за угла фургона очередным вечером воскресенья, окончательно осознал, что рухнул прямо в омут чего-то тёмного и всепоглощающего. Ещё осознал, что по воскресеньям можно подбираться максимально близко, и этим сжёг последний тонкий мост, который мог бы послужить спасением. Во время боя всё было предельно просто: любой беспорядок в голове пресекался смертью, а респавн дарил спокойствие хотя бы на время. Ум должен быть холоден, иначе не стоит корчить из себя бойца. Но сейчас, стоя прямо перед вусмерть пьяным стрелком, вся принципиальность куда-то выветрилась. Очки валялись в песке у фургона, серые глаза смотрели в его сторону, но как-то сквозь и пусто. Снайпер, если подумать, по воскресеньям вообще терял своё обычное спокойно-весёлое настроение и становился чересчур невыражающим и блеклым. Морщины на щуплом лице обострялись, резали черты на куски и превращали мужчину в старика, если глядеть на каждую складку обособленно. Шпион, чувствуя безнаказанность, смахнул с чужой макушки тяжёлую шляпу, мимоходом прошёлся пальцами по волосам и выдохнул, выпрямляясь и почти отскакивая на метр. Не поймёт ничего этот неотёсанный балбес, тем более после четырёх баклашек пива. Тот будто назло шляпу поднимает и снова глядит сквозь невидимого Шпиона, протягивает руку (мужчина успевает отступить), но, зачерпнув пустоту, будто стыдится своих догадок и нахлобучивает кое-как на голову пыльную вещь. Пальцы колет от прикосновения, а если потереть их друг о дружку, с перчатки посыплются маленькие хлопья перхоти. Снайпер натурально мерзкий, а Шпион отвратителен в своих вкусах. Воскресений становилось недостаточно. Слушая сирену, предвещающую начало боя, мужчина только сверялся с внутренним расписанием и размышлял, в каком настроении будет сегодня стрелок. При прямых столкновениях по понедельникам Снайпер часто дёргался в испуге перед тем, как дать отпор, будто видел перед собой не врага, а призрака. В схватке они практически зверели: Шпион бил в надежде оставить след, Снайпер — чёрт знает, почему. — Задрал, крыса подколодная, — тяжело прошептал стрелок, пока Шпион судорожно пытался оправиться от удара током. Бронепанцирь действовал без осечек. Уворачиваясь от удара мачете, мужчина тряхнул головой и резким ударом мазнул по чужой щеке кинжалом. Снайпер зашипел, зажимая рану, а в динамиках громогласно раздался возглас, оповещающий о победе синих. Шпион злобно улыбнулся и активировал невидимость, пропадая из поля зрения. Респавн не был нужен, шрам останется на лице.***
Женщина, приходящая по субботам, слишком привыкла к зловонному любовнику, поэтому на элегантного Шпиона повелась почти мгновенно. Разглядывая чужую форму лица и плавные изгибы бёдер сквозь бокал шампанского, мужчина думал, придёт ли она снова к Снайперу. Если будет продолжать с ней подобные встречи, то, конечно, не придёт — в своём превосходстве над кем-либо в искусстве соблазнения Шпион не сомневался. И верно: она не пришла ни в одну субботу, ни в другую, ни в третью. Глаза стрелка становились всё пустее и безобразнее, с зашитой раны на щеке сняли повязку, а тяжёлое дыхание вечерами как будто оседало на песке. Сил терпеть не оставалось, чужая безучастность приносила странное удовлетворение, а желание лишить этого человека всего било прямо в виски и стало в конце концов реальностью. В то воскресенье Шпион показался без всякого прикрытия. Снайпер в первое мгновение отпрянул, дрожащей рукой пытаясь нащупать оружие, но в конце концов натыкался только на бутылки. Его лицо скорчилось и вытянулось, брови съехались на переносице: готовился к удару. Когда вместо кулака по скуле легко прошёлся указательный палец, туго обтянутый в ткань, он скривился. — Ублюдок. Чужой плевок на дорогом ботинке смотрелся настоящим произведением искусства в своей поразительно острой реалистичности. Шпион смотрел как завороженный и лишь спустя мгновение перевёл взгляд обратно, улыбаясь. От слов сейчас не было никакого смысла, хоть желчь и болталась где-то на корне языка. Стрелка застали врасплох в момент слабости, злость его граничила со страхом и горечью, он был гневлив, но чрезвычайно беззащитен. Мужчина присел рядом, плечом к плечу, и брезгливо отодвинул от себя ногой обслюнявленные бутылки. Ладонь норовила сунуться в карман за ножом в приступе то ли омерзения, то ли измождённого долгим непониманием восхищения, а на языке вертелись уже не ядовитые фразы, а что-то совершенно глупое и французское. Через полчаса молчаливого соседства вместо кинжала Шпион вытащил пачку сигар, предложил Снайперу, и они закурили. — Да ну, и женщина эта ушла? Поверить не могу! Моё сочувствие, bouffon. — Не знаю, что делать теперь. — Ты попробуй мыться почаще. Мужчина сощурился на вялую реакцию Снайпера. Стрелок не был идиотом, но позволял вертеть собой, как заблагорассудится, из одного только желания говорить с кем-то по душам. Шпион бы задумался об этом когда-нибудь, но не сейчас, не в воскресенье, когда всё, чем занята дурная голова — попытками вести нормальный диалог без уклона в драку или откровенный флирт.