Оттенки заката

Заходящее солнце измазывает небесный горизонт персиково-розовым. Тёплые сладкие тона. Редкие облачка пухлыми полупрозрачными шапками тонут в сливочной карамели вечернего небосвода. Чонгук засматривается. Хочет впитать сетчаткой глаза все оттенки до последнего, чтобы достоверно перенести на рабочее полотно краски пестреющего заката. В руках кисточка, щедро сдобренная фиолетовым, — пара капель тяжело плюхается на протёртый паркет скрипучего пола, что издаёт жалобные стоны, стоит перенести вес с ноги на ногу. Гук задумчиво жует губу, переводя взгляд с пейзажа за окном на пейзаж, раскинутый на стене художественной мастерской. Ему нравится. Если подправить тут, тут и тут — будет неплохо. Тёплое сияние тлеющего солнца через панораму высоких окон добавляет картине живости, натуральности. Утром или днём написанный закат не будет таким реалистичным. Парень склоняет голову на бок, всматривается, примеряя скептический прищур критика. Чуть крупные передние зубы впиваются в нижнюю губу, окрашивая её багровым от прилившей крови. Подойдя к стене вплотную, художник делает несколько мазков, выделяя блики на пурпурной водной глади. Пейзаж не один в один с тем, что простирается за окном небольшой мастерской: если в реальности творец наблюдает спортивную площадку, парк и высотки на горизонте, то на своём холсте изображает бескрайнее море. Нужно доработать углы картины, сейчас выделяющиеся белой штукатуркой стены. Для этого Гук меняет кисть на большую и макает её в банку с бирюзовой краской. Позже мастер добавит розовый и фиолетовый, наслоит оранжевый. А в самом конце можно пририсовать парус, едва заметный, крохотный, исчезающий в ленте горизонта. — Я так и думал, что ты здесь. Чонгук вздрагивает. Увлечённый работой, он всегда абстрагируется от внешнего мира. Рисование — второй кислород. Вдыхая резкий запах красок, ты будто ловишь наркотический приход и пропадаешь в лабиринтах неизведанного, необъятного и вседозволенного. Но теперь, вырванный из уединённой комнаты образов, красок и форм, парень отчётливо слышит поскрипывания паркета и позвякивание брелков на рюкзаке, слышит этот низкий хриплый голос, что заставляет стайку бабочек затанцевать в животе. Сердце начинает биться чаще, подушечки пальцев, что бережно сжимают рабочую кисть, пульсируют, вторя бешеным ритмам в груди. — Ты сам всё это нарисовал? Чон закусывает губу. Всё ещё стоя спиной к незваному гостю, беспокойным взглядом носится по сгусткам красок на стене. Руки подрагивают, дыхание рваное. Ты будто снова школьник, не подготовивший параграф к пересказу, а тебя вызвали к доске. Зачем Юнги пришёл? Вновь поиздеваться? — Да, но впереди ещё слишком много работы — это лишь набросок, — спустя вечность отзывается, решая, что показательно молчать по-детски глупо. Голос вязкий, неустойчивый, вот-вот сорвётся на позорный писк. Кисть в кулаке сжимается до натянутой кожи на костяшках. — Это очень красиво, Чонгук. Художник кивает, и в кротком рефлекторном жесте преобладает нервозность. Перед глазами больше не фонтанирующий красками мир искусства, а банальная безвкусная мазня, едко пахнущая химическим составом. Сегодня Чон уже не сможет добавить ни мазка, вдохновение лопнуло как шарик — оно крошится под натиском этого низкого бархатного голоса, просачивающегося в самые узкие щели сознательного, наполняющего каждую клеточку тела парализующим ядом, превращающим мозг в вязкую кашицу. Чонгук имитирует занятость, возюкая кисточкой по пурпурному масляному пятну. Он не хочет оборачиваться. Не хочет видеть это лицо. Эти глаза. Не хочет снова пропасть в них, утонуть. — Как долго ты это рисовал? — Юнги подходит ближе — Чон сильнее сжимает рабочий инструмент в дрожащей руке. Только бы не испортить картину. — С начала недели. Сегодня пятница, и уже пятый день подряд после пар студент с факультета графического дизайна, вызвавшийся помочь с визуальным преображением класса изобразительного искусства, работает над настенным пейзажем. Рисование для Гука больше, чем просто хобби. Парень регулярно посещает часы художественного кружка, активно участвует в его жизни и процветании. Он с воодушевлением проявил инициативу собственноручно расписать полюбившиеся стены, когда преподаватель поставил вопрос на повестке дня. Юнги в этом кружке не состоит. Его интересуют совершенно другие вещи. Например, продюсирование, или прогулки с Ким Соён после учёбы. — Ты такой талантливый. Не перестаю восхищаться тобой. Чон цепляет нижнюю губу и кусает до боли. Сердце пульсирует где-то в горле, мешая сделать полноценный вдох. — Зачем ты пришёл? — не выдерживает и спрашивает напрямую. Обернуться всё никак не хватает смелости. — Я хотел тебя увидеть. Ты не отвечаешь на сообщения, на звонки. Ты избегаешь меня. — Увидеть зачем? — Гук переводит взгляд на пейзаж на окном, который медленно угасает вместе с лучами заходящего солнца. Кисточка сейчас треснет под давлением стиснутого кулака. — Что происходит? — вопросом на вопрос. Мин делает ещё несколько шагов — паркет безжалостно стонет под его ботинками. Стонет и сердце в груди Чонгука, сжимается, увиливая от острых головок стальных игл. — Ты правда считаешь меня таким глупым? Если я влюблён в тебя, это не делает меня слепым. Я все ещё человек, Юнги. Живой, с чувствами. На них нельзя играть. Со мной нельзя играть. Клокотание в груди заставляет парня задыхаться. Всплеск смелости оборачивается комком тошноты и слабостью. Сердце во-вот вырвется наружу, шматком кровавой плоти плюхаясь на испачканный краской пол. Картина перед глазами смазывается. Кисточка с треском ломается, выпадая из ослабших пальцев. — Посмотри на меня, — говорит так нежно, просит, почти что умоляет. Растерявший всю волю Чон послушно оборачивается, буравит помутневшим взглядом стёртые доски паркета, но заглянуть в глаза сил не находит. — Чонгук, посмотри на меня, — куда грубее и увереннее. Заложенные нотки власти заставляют коленки художника предательски подогнуться. Он смотрит. Сдаётся. И тут же пропадает. Тонет в чёрных глубоких глазах, масляных и блестящих, колющих льдом и обжигающих пламенем одновременно. Юнги всегда был слабостью Чонгука. Его бледная кожа, капризная линия пухлых губ, его обесцвеченные пушащиеся волосы, руки с длинными жилистыми пальцами и сеткой переплетающихся вен, его острый кадык и широкие плечи. Холодный принц. Ангел с горящим взглядом самой Преисподней. И в это неземное существо мальчик, никогда не питавший слабости к своему полу, вкрашился как школьница. Касания лишали рассудка, поцелуи — жизни. Минуты рядом — мгновения эйфории, часы без — ломка как при наркотической зависимости. Мысль, всего лишь мысль, что твоё божество может ласкать кто-то другой — колотая рана в сердце. — Я видел вас, хён, — говорит и не узнаёт свой голос: тихий и хриплый, надломленный. Капля холодного пота змеёй скользит по виску. — Видел вас идущими за руки, видел вас целующимися. Не нужно мне врать. Я не идиот. — Это ничего не значит. Чонгук округляет глаза. Задыхаясь возмущением, сжимает края белого поло в потных ладонях. — Скорее я ничего для тебя не значу. И не значил. Решил позабавиться? Спор какой-нибудь проиграл, да? Таким, как ты, не нравятся такие, как я. Юнги нервно дёргает уголком губ в усмешке. Чёрные глаза становятся уже, испепеляют до кости. Парень делает шаг навстречу. — И кто же мне должен нравиться? — Такие, как Ким Соён. Пустоголовые крашеные пигалицы — идеально подходите друг другу. — За брошенную дерзость Гук хочет откусить себе язык. Своими руками копает себе могилу, демонстрируя засевшую обиду. Маленький глупый оленёнок, что скалится перед загнавшим в тупик тигром. Такой слабый. Такой беспомощный. Мин хмыкает. Опустив взгляд на натёртые до блеска кожаные ботинки, обходит застывшего камнем художника и останавливается у валяющейся на полу когда-то целой кисти. Поднимает половинку со щетиной, внимательно рассматривает. Бросает рюкзак недалеко от расположившихся в ряд у педагогического стола банок с краской и подходит к расписанной стене. Длинные ворсинки ещё хранят ноты пурпура. — Не вздумай! — Обернувшийся Чонгук с ужасом смотрит за занесённую руку, на пальцы, неумело сжимающие обрубок кисти. — Отойди. — Боишься, что испорчу? — Смотрит через плечо, а на губах самодовольная улыбка — откровенный вызов. Гук теряется. Сглатывает будто камень и хлопает длинными ресницами. Хочется ляпнуть «ты и так уже всё испортил», но парень вовремя закусывает губу. Юнги пользуется чужим замешательством и тыкает кистью в розоватый участок водной глади. Там не должно быть фиолетового, но все ещё можно исправить, хотя на достигнутом Мин не останавливается и ведёт линию дальше, шире, жирнее. Оборачивается и спешит впитать реакцию: растерянный Чонгук, комкая края белоснежного поло, как рыбка ртом хватает воздух. Ничего лучше, как подлететь к противнику и дёрнуть его за плечо, он не придумывает. В ответ на проявленную силу Юнги скалится в усмешке и сияет как наполированный чайник. Кисть из его пальцев выскальзывает и чпокает Гука по груди, оставляя на белой ткани пурпурное пятно. — Айщ! — Пострадавший делает шаг назад и опускает голову, круглыми неморгающими глазами впиваясь в цветастую кляксу чуть ниже правой ключицы. Юнги тоже застывает. Улыбка исчезает с лица. Как заворожённый, он пялится на испорченную вещь и тянется рукой. Хочет стереть фиолетовую каплю, но делает лишь хуже: большим пальцем размазывает краску по ткани. — Оу, — тянет низким стоном. Закусывает губу и поднимает на притихшего второкурсника взгляд, лишённый и капли сожаления. Чонгук мрачнеет: сводит брови на переносице и дует губы. Тряхнув головой — подвитые кончики волос подпрыгивают у лица, — в один шаг достигает банок с краской, выстроившихся у стола с рабочими инструментами, и, присев на корточки, опускает в синюю палец. Противник не успевает что-либо сообразить и предпринять меры защиты, как его чёрная футболка на плече обзаводится кобальтовой полосой. — Получи! — по-детски ликует, любуясь пятном мести. Юнги фыркает. Поднимает потемневший взгляд и дёргает уголком губ. — Хорошо. Ты сам это начал. За пару секунд и он добирается до банок у стола и пачкает пальцы в оранжевом. Чонгук вскрикивает и намеревается дать дёру, но не успевает сделать и трёх шагов — на лопатке красуется отпечаток чужой ладони. Новенькое белоснежное поло безнадёжно испорчено. Насупившись, горе-студент разворачивается и толкает в грудь незваного гостя мастерской. Юнги пошатывается, на рефлексе вскидывает руки и упирается как раз-таки испачканной в стену, оставляя рыжий след на свеженькой картине. Такой случайности Мин и сам пугается. Встаёт к внезапной проблеме лицом и плюётся ругательствами через сжатые зубы. Переводит виноватый взгляд на Чонгука, но тот уже купает конечности в синей банке аж до кистей. Щека прикушена, глаза стреляют молнии. — Давай всё обсудим, — пытается Юнги, делая шаг назад. Выставляет перед собой руки на манер щита и предосудительно качает головой. — Не стоит этого делать. Я серьёзно. — Ты испортил мою работу, хён! Я трудился каждый день по три-четыре часа! Художник выпрямляется в спине, с пальцев стекает жидковатая краска тоненькими струйками, собираясь в цветастые лужицы на истёртом паркете. Будто избавляясь от лишней влаги после мытья, Чонгук начинает тряски руками, разбрызгивая пигмент на противника. Чёрная футболка, голубые джинсы, выбеленные волосы и даже лицо покрываются мелкими пятнышками синего. Мин морщится, прищуривается, но глаз не закрывает, лишь смаргивает каплю краски с ресниц. Плечи высоко вздымаются от тяжелого дыхания, голова склонена к плечу. — Ты ведь понимаешь, что я не оставлю это просто так? — выдаёт он, стоит обозлённому художнику прекратить атаку. Не проходит и секунды, как Юнги срывается с места в сторону ряда банок, да вот только Гук его перехватывает: вцепляется в плечи грязными ладонями, безжалостно портя футболку основательно. Противник хмыкает, обхватывает парня за талию и умудряется протащить вместе с собой к желанной цели. — Ничего не выйдет, милый. Тебе не отвертеться. — Давай просто поговорим, — хнычет горе-художник, когда проигрывает схватку и вот его чуть толкают поодаль, чтобы согнуться и утопить руки в лиловом. — Я предлагал — ты отказался. — Ну я серьёзно, Юнги! Мы ведь взрослые люди! Чон снова налетает на врага, сгребает в охапку, мешая пустить в ход измазанные конечности, но Юнги изворачивается, пригибается и впивается руками мальцу в бёдра, всё равно умудряясь замазюкать его светло-синие джинсы. Да только успех в поединке — не выигранная война: Мина не перестают толкать, и вот его спина с грохотом врезается в стену, в ту самую, что красуется морским закатом. Откинувшись затылком на холодный бетон, парень начинает смеяться. Чонгук прекращает напирать и поднимает озадаченный взгляд. — Я скучал по таким моментам. — Широкая улыбка, обнажающая дёсны, сияет на испачканных синим губах. Глаза тёмные, блестящие, по-лисьи прищуренные, щёки облиты лёгким румянцем. Цветастые разводы под скулой, на лбу, на подбородке. На кончике носа круглое кобальтовое пятнышко. Красивый. Очень. — С ума что ли сошёл? — Хочет казаться дерзким, незаинтересованным, да только сердце от такого Юнги, до которого рукой подать, начинает биться чаще. — Не скрою. Ты действительно способен лишить рассудка, — хмыкает, не переставая улыбаться, и пролезает ладонями выше, обхватывая узкую мальчишечью талию. Некогда белое поло комкается в руках, напитываясь краской, но Чонгуку, кажется, уже плевать. — Перестань, — отнекивается, а сам медленно начинает млеть от ласки. Неосознанно ступает ближе, прижимается. — Перестань пудрить мне мозги. — Ты действительно важен для меня. — Руки вытаскивают ткань из-под ремня джинс и пробираются под тонкий слой хлопка, касаются кожи живота. Гук вздрагивает, выдыхает рвано. — Я постоянно думаю о тебе. — Прекрати. Это всё ложь. — А если я скажу, что люблю тебя? Чонгук замирает. Сердце ухает куда-то в пятки. Глаза круглые-круглые. Длинные ресницы хлопают, слипаясь от пота. Воспользовавшись его замешательством, Юнги толкает парня и меняет их местами — теперь уже любитель писать картины прижат к своему испорченному творению. — Не отталкивай меня, — продолжает своим низким хриплым голосом сжигать мосты, пока руками сминает талию, впиваясь пальцами в кожу до белых ногтей. Колено пролезает меж чужих бёдер, непроизвольно давит, и Чонгук роняет хнычущий стон. — Хён… — лишь на это и хватает. Судорожно, с мольбой, на выдохе. Гук тянет руку к платиновым волосам, касается кончиками пальцев светлых прядей и заворожённо наблюдает, как те окрашиваются. Как становится кобальтовой белоснежная чёлка, стоит убрать её ото лба. Красиво. Юнги красивый. До одури и сумасшествия. И когда хватает духу посмотреть ему в глаза, колени подгибаются будто у девочки-подроста. Выбравшись из-под тёплого купола поло, Мин перехватывает руку парня у своих волос и прижимает к щеке, потирается с нежностью о вымазанную синим, чуть огрубевшую кожу ладони, глазами щенка умоляя Чонгука поверить ему. Тот ни жив ни мёртв: дышит загнанно и смотрит помутневшими масляными карими вишнями, внутри готовый буквально на всё, распадающийся на тысячи атомов и частиц. — Я люблю тебя, — повторяет и подносит чужую руку к губам. Не обращая внимания на краску, целует тыльную сторону ладони, каждую костяшку. Чонгук неконтролируемо оседает, стекая мороженым по стене. Все обиды разом забываются, сердце сжимается, переставая биться. Юнги опускает взгляд, и это не остаётся незамеченным. Гук давится вздохом, понимая, чего хочет этот парень, к чему он стремится, медленно наклоняясь вперёд. Живот стягивает нервным узлом возбуждения лишь от мысли, от предвкушения. Момент сладостной пытке подобен, неизбежностью заветной близости мучит, заставляя плавиться. Чон зазывно приоткрывает рот и проходится по губам кончиком языка. Его кроет. Горячее дыхание Юнги, что щекочет и обдаёт жаром, сводит с ума. Веки наливаются тяжестью, фокус теряется. Нет ничего, кроме чувственных очертаний губ хёна. Они всё ближе и ближе, и стоит им прижаться, как всё тело прошибает разрядом тока. Чонгук позорно стонет от банального поцелуя. Без промедлений впускает чужой язык к себе в рот. Обхватив возлюбленного за шею, прижимается ближе, выгибается отчаянно. Перебирает пальцами мягкие пряди, ласкает шею, затылок — пачкает, пачкает, пачкает, не оставляя на коже и сантиметра чистого места от краски. — Я тоже люблю тебя, — шепчет на выдохе и проходится языком по чужой нижней губе, слизывая краску, горечь которой теряется в сигаретно-ментоловом послевкусии с нотками сливочной ириски от съеденной конфеты. Пальцы мажут по щеке, окрашивая её. Хёна хочется трогать и трогать — всего, каждый сантиметр. В ответ на признание Юнги целует вновь. Наклоняет голову и глубоко проскальзывает языком. Гук скулит щенком. Выгибается, прилипает теснее, кобальтовые прядки от избытка чувств сжимает в кулаке. Старший парень шипит ему в губы, толкается всем телом и давит коленом между ног. Руки с талии ползут ниже, окрашивая лиловым бёдра и ягодицы — их Мин сминает с особым удовольствием. Настаёт тот самый момент, когда Чонгуку становится абсолютно плевать на настенную картину: о своим многочасовые труды он потирается спиной, окончательно портя беленькое поло. Пурпурный закат, не успевший высохнуть, смазывается цветастым пятном, щедро отпечатываясь на одежде. К чёрту искусство! Оно сейчас перед ним, в его руках, прижимается и целует так неистово. — Юнги… — Очередной несдержанный стон, когда горячие губы любимого касаются шеи, прямо над пульсирующей жилкой. Лёгкий укус. Дразнящий мазок языка. Гук комкает чужую футболку, сминает ткань в руках в нетерпении, а потом не замечает, как начинает тянуть вещицу вверх. — Юнги… — повторяет несдержанно, ведь мочку уха терзают зубами. Пот стекает по виску, копится над губой. Сердце запертой птицей бьётся в груди. — Люблю тебя, — повторяет тот, выцеловывая шею. Хаотично, мокро, грязно, размазывая краску. Топит низкое рычание во влажной, солоноватой от пота коже, что покрывается мурашками. Прерывается лишь на мгновение, чтобы стащить с плеч ненавистную младшенькому футболку. Обнажённый бледный торс сводит Гука с ума. Такой чистый, не заляпанный краской. Неправильно. Ладонь касается груди, оставляет синий след. Сердце Мина колотится как ненормальное. Парень тяжело сглатывает, смотрит исподлобья. Рваное дыхание продолжает щекотать губы. — Ты такой красивый, — бормочет Чонгук, скользя рукой ниже, вымазывая кобальтовым живот. Не может оторвать взгляд от молочного оттенка кожи, от дёргающихся мышц пресса, от дорожки чёрных волосков, уплывающих за ремень джинс. Этот парень совершенство. Идеальная скульптура, видеть и касаться которой сейчас дозволено только ему. Палец обводит ореол розового соска. Исследователь увлечённо следит за тем, как горошинка набухает от перепада температур. Во рту пересыхает. Чонгук смачивает губы распухшим языком и наклоняется вперёд, чтобы прижаться ртом к манящей выпуклости. Юнги стонет хрипло и запрокидывает голову. Левая рука хватается за стену, пачкается в слоях невысохшего морского пейзажа. Правая — сжимает мальчишечьи волосы на макушке, не позволяя от чувствительного места отстраниться. Гук активно елозит языком, подсасывает и кусает, побуждая возлюбленного пошатываться на подгибающихся ногах. Руки художника изучают бледную спину — разукрашивают оттенками вечернего неба. Пальцы давят на поясницу, на соблазнительные ямки. — Иди ко мне. — Сгребая ткань в кулак, Мин хватается за поло на плече парня и тащит того вверх, снова прижимая к стене. Чонгук растрёпанный, раскрасневшийся, с краской на лице и кончиках шоколадных волос. Дышит загнанно и моргает часто-часто. Юнги касается ладонями мальчишечьих щёк, проводит большими пальцами по скулам, рисуя цветастой дымкой отпечатки. Гук жмурится, подставляется под ласку и призывно распахивает губы, умоляя о новом поцелуе. Он его получает, а ещё освобождается от разукрашенного поло — оно отправляется куда-то под ноги. — А если кто-то войдет? — отлепившись от любимых губ, интересуется Чон, бросая быстрый взгляд на прикрытую дверь творческого кабинета. Спина трётся о жирный слой масляных красок. По телу блуждают горячие руки, пачкая всё больше и больше. В штанах тесно. Бедро Юнги так безжалостно давит, что хочется слабовольно заскулить. — Серьёзно? В пятницу вечером? — усмехается, оставляя поцелуй под челюстью. Ладонями плывёт ниже, подбираясь к ширинке джинс. Пальцы дёргают собачку молнии. — Ты действительно… — От бабочек в животе Гук задыхается. Размякший, разомлевший в чужих руках, он теряет образы и формы перед глазами: есть лишь Юнги, жар его тела и горячие губы. — Действительно хочешь?.. — А ты? — Рука пробирается в штаны и сжимает пульсирующую плоть через боксеры. Чон роняет голову на мужское плечо и топит стон в изгибе шеи. — Да. Хочу. Ответом служит поцелуй за ушком. А затем ещё и ещё, пока Гук не звучит высоким хнычущим стоном. Юнги отстраняется и присаживается на корточки. Цепляется за петли на джинсах и поднимает голову, впиваясь в поплывшего Чонгука чёрными масляными, будто разлитая нефть, глазами. Тот едва стоит на ногах и смотрит умоляюще, закусывая губы. Резкое движение — джинсы на полу, второе такое же — к ним присоединяется взмокшее от предэякулята бельё. Неловко скинув кеды, Чон вышагивает из одежды, тут же впечатываясь задницей в холодный бетон покрашенной стены. Вставший член упирается в чужое бедро, которое не перестаёт нахально давить. — Я хочу тебя, — выдыхает Юнги на ухо, отчего мурашки бабочками порхают по телу. — И, боюсь, банальной дрочки мне будет недостаточно. — Хён… — хнычет в ответ, слабовольно потираясь пахом о грубую джинсу. — Я давно не… Мин отдаляется, чтобы заглянуть в глаза. С красными щеками, кобальтовыми прядками волос и возбуждённым блеском в глазах он полностью выбивает почву из-под ног влюблённого художника. — Всё будет хорошо. Веришь мне? Парень кивает. Дрожащими руками держится за чужие плечи, пальцами впиваясь до белых пятен на коже. Юнги целует его снова. Жадно, мокро, по-собственнически, сплетаясь языками и подсасывая губы с громким пошлым чмоком. Ладонь опускается на подрагивающий член, гладит по длине и сжимает у основания, выбивая из груди Чона надрывной вскрик. — Я сейчас… Юнги, я сейчас… Тот прекращает стимуляцию. Отдаляется и делает шаг назад. У самого стоит нещадно, выпирая через тугие джинсы, но сейчас это не имеет значения. Юнги заворожённо смотрит на прибитого к стене Чонгука — он как пёстрая бабочка, подцепленная на булавку, сломленная и поникшая, разрушенная удовольствием. Ресницы подрагивают, распухшие багровые губы переливаются мокрым глянцем. Голова наклонена, влажная волнистая чёлка липнет ко лбу. Естественный румянец разбавляют цветастые разводы масляной краски. Плечи высоко вздымаются от тяжелого дыхания, кобальтовые пальцы на уровне бёдер впиваются в крашеный бетон в поисках опоры. Обцелованная лиловым талия, оранжево-пурпурный этюд на груди. Гладкий тёмно-розовый член, лишённый волосков вокруг, блестящий от смазки, так очаровательно прижимается к цветастому животу. И этот взгляд, этот помутневший от возбуждения взгляд, который становится лишь темнее, когда Юнги присаживается на корточки и опускает два пальца в фиолетовую краску. Налитая плоть дёргается, и капелька белёсой смазки увлажняет округлую головку. Не произнося ни слова, Мин подходит ближе. Не разрывая зрительный контакт, ведёт «чистой» рукой по бедру, призывая раскрыться. Чонгук послушно раздвигает ноги, становясь шире. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Жарко, да так, что пот капельками стекает по груди к животу. Дыхание рваное, сбивчивое. Пальцы что есть мочи впиваются в стену позади, когда холодная от краски рука хёна пробирается к горячему местечку под ягодицами. Стоит Юнги проникнуть внутрь на одну фалангу, как парень запрокидывает голову и кусает губу, невольно ударяясь о бетонную стену затылком, но боли он не чувствует — лишь испепеляющий каждую клеточку жар, скапливающийся внизу живота и тугим жгутом скручивающий все внутренности. Мин не отводит пытливого взгляда. С упоением и азартом наблюдает за эмоциями на мальчишечьем лице: как заламываются брови, округляются в тихом «О» губы и образуются морщинки вокруг глаз, стоит румяному лицу нахмуриться. — Боже! Юнги… — хнычет плаксиво, когда палец пробирается глубже. Хуже медленной растяжки только чёрная бездна напротив, что пожирает без остатка, перемалывает с костьми. Внутри клокочет потребность спрятаться, сбежать, не позволять питаться собственной уязвленностью, но с другой стороны — душит непреодолимое желание раскрыться лишь сильнее, преподнести всего себя на блюдечке. Чонгук так невозможно влюблён. — Это так… так… Господи! Ах! — Так грязно?.. — шепчет Мин в распахнутые губы, добавляя второй скользкий от краски палец. Следуя за лаской, податливое тело выгибается. Сдавшись и не выдержав зрительной пытки, Гук позволяет свинцовым векам сомкнуться. Излишки фиолетового внутри стекают по бедру, и парень невольно норовит свести ноги. — Такой красивый, — Юнги выдыхает хрипло на ухо, кончиком носа ведя линию вдоль сонной артерии. Чонгук дрожит. Влажные ресницы трепещут. — Если бы ты знал, как сильно я тебя хочу. — Пальцы резко толкаются вглубь и давят на комок нервов. — Хён! — Оторвавшись от стены, Чон подаётся навстречу стимуляции, насаживается до упора, ладонями растирая сгустки краски по стене, давно потерявшей искусное изображение морского пейзажа на закате. Теперь же бетонное полотно — оплот страстного сумасшествия, грязное и смазанное безобразие, мало чем отличающееся от них самих. Уже три пальца с лёгкостью проникают в размякшее тело. Осознание происходящего кружит голову. Гук цепляется за плечи Юнги и хнычет ему в шею, заглушая хлюпанье краски внутри. С каждым новым толчком ягодицы потираются о стену, а член — о натянутую джинсу. — Пожалуйста, — умоляет, жаждуще насаживаясь на пальцы. Целует ключицу, ямку между. Руки кольцом смыкаются на лопатках, впиваясь ногтями до красных полумесяцев. — Уверен? — уточняет Юнги, понимая, что секса у партнёра не было чуть меньше двух недель. — Да. Пожалуйста. — Тогда повернись. Внутри остаётся неприятная пустота — Чон разочарованно стонет. По бёдрам, внутренним сторонам, плывут фиолетовые дорожки краски. На ватных ногах парень пытается развернуться к возлюбленному спиной, но, пошатываясь, чуть не теряет равновесие. Мин ловит размякшего юношу, сгребает в охапку объятий и влажно целует в шею. Правая рука нежно гладит живот под грудью, размазывая остатки фиолетового по коже. — Ты в порядке? — Да, всё хорошо. Я просто очень возбуждён. Очень. — Я сейчас. Потерпи немного. Гук кивает и прижимается грудью к стене, упирается в неё лбом и плечами, тяжело дыша. Грузные руки парень с трудом поднимает, чтобы коснуться бетонной поверхности, присосаться подушечками пальцев для равновесия. Краска толстым слоем собирается под ногтями, капли пота на висках окрашиваются бирюзово-пурпурным. Под аккомпанемент набатом стучащего в висках сердца Чон различает звяканье стальной пряжки ремня и едва слышный вжик молнии. Через плечо юноша оборачивается, но жалеет о содеянном сиюминутно, ведь блестящей от густых потёков жёлтой краски рукой Юнги надрачивает высунутый из брюк член. Чонгук шипит ругательства. Его собственная плоть, зажатая у стены, сочится очередной порции смазки. Во рту пересыхает, а в глазах мутнеет. Пальцы отчаянно скребут по стене. Того не понимая, парень прогибается в спине и оттопыривает задницу, негласно призывая поторопиться. — Ты такой волнующий, — подмечает Юнги, не переставая водить рукой по члену. Медленно он подходит ближе. Кобальтовые прядки падают на глаза, что чернее обсидиана. — Такой сексуальный. Так бы и съел тебя. Руки ложатся на бёдра. Липкие от краски, они невольно скользят ниже, как и вымазанный жёлтым ствол проезжается меж подтянутых ягодиц, утопая между половинок. Чонгук охает и невольно прижимается к горячему телу теснее. Наклонившись вперёд, Юнги целует его в плечо. — Я люблю тебя, — в который раз повторяет, просовывая крупную головку в разработанный проход. Закусив губу, Чон хрипит через сжатые зубы. Прижимается щекой к холодной стене и делает глубокий вздох. Юнги куда больше, чем три пальца. Больше, рельефнее и горячее. А ещё он пульсирует внутри. — Подожди. Дай мне привыкнуть. Юнги послушно замирает. Успокаивающе поглаживает мягкое бедро, медленно перетекая ладонью на каменный член. Большой палец кружит по головке, пока губы смазывают краску на позвоночнике. — Я люблю тебя, — говорит снова и проводит кончиком носа по взмокшему затылку. — Хён, — скулит в ответ, не в силах дать больше, наслаждаясь лаской. — Поцелуй меня. Аккуратно за подбородок Мин поворачивает лицо парня к себе и нежно касается багровых искусанных губ. Чонгук млеет. Расслабляется и откидывается головой на чужое плечо, позволяя целовать себя глубже и жарче. — Ты можешь… — Хорошо. — Лёгкий чмок в краешек рта, а затем первый осторожный толчок. — Давай ещё. И Юнги слушается. Входит глубоко, до упора и медленно выскальзывает, награждая неприятной пустотой внутри. Это мучит. Разрушает. Заставляет рассыпаться миллионами мелких частиц. Чонгук не признается, но он теряет голову, когда его берут неспешно и дразняще, когда его смакуют и упиваются послевкусием. — Ещё, хён, — стонет осипшим голосом и подаётся оттопыренной задницей навстречу. Мин держит его за бедро, направляет, не забывая играться с сочащимся членом, проходясь по стволу тугим кулаком. — Сделай так ещё! — Как мне сделать, милый? — шепчет в раскрасневшееся ушко. — Так? — Рука вновь проезжается по налитой плоти. — Или так? — Резкий толчок угождает по комочку нервов. Прогибаясь в спине, Чон распадается на хриплое «Ах». Вслепую водит руками по чужому телу и впивается пальцами Юнги в бёдра, притягивая ближе. — Вот так. Сделай так. Мин хмыкает парню в шею, а после прижимает его вплотную к стене и что есть силы давит тазом, проникая глубже. Очередной высокий вскрик. Гук дрожит. Ватные ноги совсем не держат. Не примости его вязкое тело к стене, юноша непременно бы упал. Для баланса приходится вновь вцепиться руками в стену. Юнги больше не ласкает внизу, но калейдоскопы перед глазами всё такие же яркие. Большие ладони хёна покоятся на талии, сминают волнующий изгиб до будущих синяков. Мин хрипло дышит на ухо, шипит и стонет низко, покусывая вспотевшую кожу на плече, смакуя соль и горечь краски. Размашистые толчки очень быстро подводят к краю и его. Чонгук слишком узкий, слишком горячий, слишком отзывчивый. Всё это сводит Юнги с ума, как и чмавкающие звуки стекающей по бёдрам «смазки». — Скажи, что любишь меня, — просит Чон, понимая, что вот-вот кончит. Партнёр прикусывает загривок, ласкает влажными губами выпирающие позвонки. Молчит. Мучает. Лишь продолжает резко вбиваться. — Юнги, пожалуйста. Горячее дыхание касается шеи, поднимается выше и тонет в ушной раковине. Руки тугим кольцом опоясывают живот. — Люблю тебя. Я тебя люблю, Чонгук. — И это действует сильнее, чем любая стимуляция. Парень бурно изливается, пачкая стену. Его высокий мелодичный стон позволяет и возлюбленному поймать приход — горячая сперма частыми выстрелами начинает заполнять сжимающееся нутро. — Не выходи. Прошу. Юнги угукает и целует в изгиб шеи в знак согласия. Обнимает крепко-крепко, сплетая руки на животе, и прижимается щекой к плечу, медленно восстанавливая дыхание. Излишки влаги концентрированным фиолетово-желтым лениво плывут вниз по бёдрам. Гук утыкается лбом в стену, хватает воздух губами и пытается избавиться от головокружения. — Что будет дальше? — отваживается задать вопрос, пока ещё под эффектом эндорфинов не ведает страха. — Если ты позволишь, я буду с тобой. Я хочу быть с тобой. — А что с Ким Соён? Что это было? Юнги громко сглатывает. Правая ладонь начинает описывать круги на чужом бедре. — Её парень расстался с ней. Мы близки, и она попросила подыграть. Это грязно. Я поступил нечестно по отношению к тебе. Мне жаль, Гуки. Я просто хотел опустить эту историю, чтобы ты не накручивал себя, вкладывая несуществующий подтекст. Я действительно люблю тебя. Тебя, мой сладкий зайчонок. Позволяя члену выскользнуть, Гук неловко разворачивается в руках возлюбленного. Обхватывает его лицо ладонями и заглядывает в глаза. — Не поступай так больше, я ведь тоже люблю тебя, и мне бывает больно. Юнги смаргивает влагу. Ресницы окрасились в синий, и сейчас парень ещё больше походит на снежного принца. — Обещаю. — Скажи это снова. — Я люблю тебя. — Повтори. Мин качает головой. Обнажающая дёсны улыбка слепит и заставляет сердце сжиматься от нежности. — Люблю тебя, — послушно произносит в который раз, а после сокращает расстояние и прижимается к раскрасневшимся влажным губам. Чонгук спешит ответить. Даже лишённый былой страсти и пошлости, поцелуй по-прежнему разгоняет стайку бабочек в животе. — А с этим что будем делать? — Кивает себе за спину, рисуя носом узоры на чужой щеке. — Вообще-то это твоя картина. — Хён! — Удар приходится в левый бицепс. — Ты её испортил. Я трудился пять дней! Юнги переводит взгляд на стену, внимательно всматривается: левая часть полотна по-прежнему хранит запечатлённый художником вид морского заката, а вот правая — смазанное лилово-оранжево-синее нечто. Особое внимание привлекают отпечатки ладоней, чёткими формами разбросанные в этой кашице цвета. — Смотрится авангардно. Вот только я бы предпочёл подобное видеть у себя в спальне, так как не хочу, чтобы в публичном месте красовались слепки тела моего парня. Гук краснеет. Прячет лицо в плече возлюбленного и бормочет ругательства. — Как мы будем добираться до дома? — Новая проблема возникает на горизонте создания с завидной скоростью. — В спорт-зале есть душевые, — хмыкает Юнги, лаская мальчишечью спину. — В рюкзаке у меня рубашка и сменная футболка. — А штаны? — Они не такие уж и грязные. Чонгук опускает взгляд и пытливо изучает небесно-голубые джинсы собрата по несчастью (всеми силами игнорируя высунутый наружу оранжево-фиолетовый член), наблюдая обилие цветастых въевшихся пятен в светлую ткань. — Шутишь? — фыркает в возмущении. Пухлые губы капризно надуваются, а брови сводятся на переносице. — Ну не с голым же задом нам идти? — Юнги широко улыбается и оставляет поцелуй на испачканном кончике носа. Гук закатывает глаза. — Ты такой идиот! — Да, я тоже люблю тебя.