To Hate, to Cope, to Sublimate

Демон… Демон… Демон!.. Зеницу всё также лежал на боку, уставившись на занавешенный входной проём. Потрёпанный нижний край циновки пронзало насквозь катящееся на запад солнце, гэнкан у порога царапали солнечные когти. Те же, что были на его руках, упирались в ладони, цепляли кожу на пальцах при неловких движения. Неприятно саднили щёки в районе скул, ладони зудели прямо по центру, хотя на них не было ни царапины — это всё немного беспокоило. Зеницу не помнил, чтобы демон ранил эти места. Сухожилия на пятках и порезы под коленями ныли, затягиваясь. Ощущение чем-то напоминали щекотку, только она вызывала не смех, а тихую панику. Совладать с ней никак не помогало то, что в районе желудка образовалась тянущая пустота, которая словно потихоньку пыталась всосать в себя всё тело. Похожие ощущения бывали, когда вместо ужина Зеницу сворачивался калачиком в какой-нибудь подворотне, надеясь, что сон окажется сильнее голода — что часто бывало до того, как его забрал к себе дедуля, потому состояние было более чем знакомым. Отличие было лишь в том, что теперь оно приносило большее отчаяние, ведь, как было известному каждому, кто сталкивался с демонами хотя бы раз, питались они людьми. Демон… Я демон!.. Он сжал челюсть — заострившиеся клыки чиркнули по нижним зубам. Никогда! Зеницу не станет есть людей, даже если теперь это был единственным способ утолить голод… Демон, с нарастающей мукой вновь подумалось ему. Меня обратили в демона! Как же так получилось?! Почему это произошло именно со мной?! Где-то рядом пискнул Чунтаро. Зеницу испытывал оглушающую благодарность, что птица касугай не оставила его. С момента, как их представили друг другу, прошло всего несколько дней, и за всё то время воробей не выказал большой радости по поводу характера юного напарника: часто пищал и больно клевал лоб, когда Зеницу начинал причитать, хныкать или же кукситься. Они едва не подрались всерьёз, когда, проныв целый час, что одежда, в которой он ходил уже почти две недели, сильно износилась во время Финального отбора, неприятно пахла и что он сам избитый, грязный и уставший, Зеницу решил во встреченном по пути горном ручье быстро ополоснуться и переодеться в недавно выданную новенькую форму охотников. Судя по тому, как Чунтаро спикировал на него тогда, воробей считал, что подобное недопустимо. Зеницу же не видел в этом ничего такого — в конце концов, ему официально присвоили ранг, он был в своём праве, одежда, надетая на нём, приносила только дискомфорт, до поместья Грома оставалось около двух дней пути, и дедуля обрадуется, увидев его в форме, да и вообще, Кайгаку же в прошлом году так сделал, почему Зеницу нельзя? — потому он в итоге и пошёл на этот шаг. И, видимо, этим сглазил себя: ночью того же дня в здание, где он укрылся переждать ночь, заглянул шестиглазый демон из числа Бесовских Лун — сильнейших людоедов, о которых пару раз упоминал дедуля. Едва заслышав приближение чудовища, Зеницу срывающимся шёпотом умолял Чунтаро не оставлять его одного — и тот остался, несмотря на их предыдущие неурядицы. Но наряду с признательностью сердце сжимала вина — за сломанное крыло. За провал ожиданий. Как ему теперь смотреть в глаза шихану? Имеет ли он вообще право вообще показаться ему? Он всех подвёл: Чунтаро, дедулю, Корпус охотников, себя в конце концов — не думал, что не сможет даже сбежать. На Фуджикасане, видимо, ему просто везло, раз на горе он успешно сбегал от демонов. Наблюдая за пылинками, сгорающими в тонких, будто нить, пробивающихся к порогу лучах солнца, в короткий миг отчаяния Зеницу с отравляющей жалость к себе подумал, что бежать надо было ещё по дороге на Финальный отбор. Кайгаку оказался прав: он был совершенно никчёмным! Да Зеницу сам прекрасно это знал и неоднократно повторял, что не подходит для этой работы, что не стоило ему даже пытаться стать охотником! Но дедуля никого из них не слушал, и Зеницу в итоге отправился на чёртов Отбор. Он снова заплакал. Тихо, чтобы треклятый шестиглазый не заметил. От него исходил раздражённый звук, когда он замечал слёзы Зеницу, и последний опасался ещё одного удара в лоб. Быстрый взгляд — демон сидел на прежнем месте у очага, прикрыв глаза, лишь из-под опущенных ресниц верхней пары проблёскивал алый; у правого бедра лежали ножны, с другого бока торчала ещё одна рукоять клинка — принадлежавшего самому демону. Он казался мирным, как будто задремал, хотя на самом деле был готов в любой момент перейти в атаку: сердцебиение слишком чёткое и частое для спящего, а своим ушам Зеницу доверял, слух не обманывал его никогда. Ненависть прожгла душу с новой силой. Всё из-за него, Зеницу страдает из-за этого ублюдка, решившего вдруг не съедать его, а обратить в себе подобного. И мало ему этого, подонок решил почитать мораль. Да, в желании жить не было ничего постыдного, да разве существование демонов — это жизнь? От вида спокойного мучителя становилось тошно и обидно до слёз. Зеницу вновь перевёл взгляд на циновку. Закат близился. Зеницу решался. Он не хотел становиться демоном, не хотел им быть. И никогда бы не стал — по своей воле. Но он и не жаждал умирать. Если что-то и пугало его до дрожи в коленях, так это смерть — своя ли, близких ли. Когда в зимние вечера дедуля начинал надсадно кашлять, точно как те несчастные из захудалых кварталов; или когда Кайгаку подолгу не давал о себе знать, заставляя гадать, не окончилась ли миссия плачевно для него; или когда от голода подводило живот и в голове путалось, когда на него надвигался очередной разгневанный кредитор, когда из-за дерева глядел на него, облизываясь, демон, а он был заперт на чёртовой горе охотников — Зеницу боялся, когда смерть заходила за спину и клала руки им на плечи. Сколько он себя помнит, смерть — разбойник на дороге жизни — всегда пряталась неподалёку, выжидая, всегда готовая украсть. У него же и без того практически ничего не имелось, его шкатулка для счастья обладала крохотным размером. Зеницу не оставлял надежды заполнить её полностью: встретить милую девочку, полюбить её всей душой и получить в ответ такую же безоговорочную любовь. Умереть же прежде, чем он успеет осуществить это, казалось нечестным. Разве Зеницу не заслужил хотя бы немного справедливости? Он ведь не желал многого! Боги, видимо, считали: нет и нет. В обличии демона у Зеницу не оставалось ни единой возможности обрести того, кто согласился бы принять его сердце и подарить своё в ответ. Единственное, чего он желал, в одну ночь оказалось недосягаемо. И теперь смерть представала выходом из неожиданного тупика, в который повернула его судьба. Зеницу был трусом и плаксой, он наивно старался избежать всего, что привело бы к встрече с шинигами, и жизнь ценил наравне с любовью — крайне высоко. И всё же он в том числе имел представление о чести и бесчестии, о допустимом и нет. Он мог превозмочь себя и наскрести решимость поступить как должно. Признавать это было горько и очень-очень-очень пугающе, но если Зеницу… умрёт сейчас… то прервёт собственные мучения и, что важнее, искупит вину перед всеми, кого подвёл. Сердце замерло, подскочило в горло, забилось быстро. Да, так будет правильно. Решение принято, и он встретит свою кончину с достоинством — убеждал себя Зеницу, зажмурившись, чтобы не разрыдаться. Он уже мёртв — с того момента, как очнулся в хижине. Когда он выйдет под солнце, оно всего лишь добьёт окончательно, и во второй раз умирать будет не так страшно. Зеницу пережил целую неделю на горе, кишащей демонами, чтобы по пути домой в заброшенной деревне, где не было никого, кроме него и Чунтаро, наткнуться на одного единственного и самому обратиться в монстра. И это всё лишь затем, чтобы в итоге покончить с собой… Сожжение заживо, конечно, было бы трудно назвать благородным или же безболезненным концом, однако снести себе голову Зеницу не отважился бы. При мысли о мече по спине прокатились мурашки, глаза распахнулись. Пытаясь обнадёжить Зеницу, что он выживет на Финальном отборе, чтобы тот не противился так упрямо отправиться туда, дедуля преподнёс ему жёлтое хаори с белыми треугольниками — похожее на те, что носили шихан и Кайгаку — и вместе с ним вручил свой клинок ничирин. Держа в руке оружие, которым Куваджима Джигоро будучи хашира грома сразил бесчисленное множество демонов; которое он также вручил и Кайгаку в прошлом году для прохождения его вступительного экзамена в Корпус, Зеницу испытал трепет перед силой и некоторое облегчение: удачливая история клинка обнадёживала. Это, конечно, очень быстро сместила истерика, обрушившаяся на него будто цунами после землетрясения. Какой толк в сильном оружии, если тот, кто им обладает, слабый и ничего не умеет, помимо примитивной атаки! Дедуля тогда принялся по новой успокаивать младшего ученика — Зеницу не обманывался его ласковыми словами. Пришедшие вскоре им на смену пощёчины его не убедили тоже, но он перестал рыдать навзрыд и пошёл-таки, всхлипывая, в сторону Фуджикасане. Одолженная катана висела на поясе бременем, из-за неё-то он и не сбежал ещё по дороге на Финальный отбор: Зеницу не мог скрыться, прихватив с собой столь драгоценную для дедули вещь. Он был плаксой и трусом, а не вором и предателем. Лёжа на полу, Зеницу почувствовал, как вспыхнули щёки, будто шихан вновь отбил до красноты. Если он сейчас рассыпется под лучами солнца, что будет с клинком дедули? Так и останется воткнутым посреди вымершей деревни? Вряд ли этот шестиглазый вдруг смилостивится и решит вернуть катану. Краем глаза Зеницу поймал Чунтаро. Слегка развернул голову, чтобы как следует взглянуть на него. Воробей вопросительно чирикнул, подпрыгнув поближе. Повреждённое крыло волочилось чуть позади. Зеницу почувствовал укол совести. Он думал, что смертью расплатится со всеми, кого подвёл. И как же тогда бравый Чунтаро? Если Зеницу не станет, что будет с ним? Демон уже сломал ему крыло только для того, чтобы птица не улетела в Корпус с докладом. Убьёт ли он его, когда Зеницу умрёт? Птица касугай была немного надоедливой, но совершенно не заслужила такой судьбы. Если бы Зеницу не попался, если бы он не умолял не оставлять его одного… Нет, он не может покончить с собой сейчас. Всю жизнь Зеницу только и делал, что плодил долги. И перед смертью он должен хотя бы попытаться отдать то малое, что может. Он никогда не сможет вернуть и части тех денег, которыми дедуля выкупил Зеницу из кабалы ростовщиков. Не сможет никак отплатить за кров и пищу, за проявленную доброту и терпение. Однако в силах Зеницу вернуть хотя бы часть оказанного ему доверия — возвратить дорогой сердцу клинок. И лишь после того, как завершит все дела, Зеницу встретит последний рассвет. Он не смог прожить достойную жизнь, так пусть хотя бы умрёт как подобает, без сожалений. По щеке скатилась последняя слезинка. Зеницу осторожно сел, утёр лицо рукавом, шмыгнул носом, заложенным от рыданий. Он принял решение, нечего больше плакать о потерянном- Монстр приоткрыл один глаз, заставив замерев на месте. Не успел Зеницу испугаться, не сделал ли он что-то не так, как глаз закрылся. Зеницу никогда не слышал такого звука, какой исходил от демона с кандзи в глазах: плоский, но не естественно, а будто искусственно упрощённый, лишённый глубины; тающий в воздухе и звенящий низко, лишь иногда становящийся выше — в унисон с раздражением. Почему-то он вызывал ассоциацию с расстроенным старым сямисэном. Чунтаро чирикнул обеспокоенно. Зеницу осторожно погладил по голове пальцем, стараясь не задеть ненароком когтями. И хотя тревога, вызываемая ими, до сих пор щемила сердце, после того, как Зеницу принял решение, мириться с ними стало чуть проще. Вернуть меч и пристроить Чунтаро не займёт много времени, может, он даже успеет за одну ночь. Зеницу мог немного потерпеть и когти, и сосущий голод. — Прости, — на выдохе пробормотал он воробью. Рядом лежало свёрнутое жёлтое хаори, служившее вместо подушки. Прости, дедуля. Мне так жаль, из меня вышел ужасный ученик.