Парадоксы

Я не добрый, я демон, я сила и власть. Лёжа на спине, объяв стройными жилистыми бёдрами мягкие бока ангела, прикусив изо всех сил длинный раздвоенный язык, Кроули глухо смеётся сам над собой за свои якобы принципы. — Хватит нежничать, двигайся уже! Вместо ответа медлительный Азирафель продолжает выводить губами мягкие узоры на его покрасневшей груди. Он никогда не слушался, особенно — когда дело касалось их занятий любовью. — Ангел! Азирафель — вновь вместо ответа — стал целовать лицо демона: острый подбородок, прикрытые змеиные глаза, алые от возбуждения щёки. Демон глотает накопившуюся слюну, проводит языком по иссохшим губам — парадокс человеческой оболочки: жидкость распределяется абсолютно не разумно. Глупое тело нетерпеливо, как и сам Кроули, но оба не могут вырваться из плена чужих рук и уст — и демон предпочёл бы думать, что это, конечно, ошибается тело. Что это не он сам во власти своего ангела. Иначе было бы слишком много парадоксов за эту ночь. Жар, растекаясь по всему телу, концентрируясь в низу живота, становится невыносимым. Кроули сдерживается из последних, вязко ощущаемых сил, чтобы ни единого непроизвольного звука не сорвалось с его губ — всегда упрямо сдерживается, пока самые крохи разума не покидают его. Когда непослушный стон зарождается в сжатом горле, демон еле-еле освобождает его в сломанном рычании, но этого недостаточно. Тело дрожит, грозя развоплощением, от желания закричать — выпустить своё вожделение, свою любовь, своё поклонение ангельским рукам, губам, бёдрам — всему чёртовому Азирафелю. Свою нужду умолять его. Ох, Кроули очень непросто было мириться со своими эмоциями. Они казались слабостью, уязвимостью. И хотя он понимал, что все тысячи лет испытывал всё точно то же рядом с ангелом, перед ним, просто неосознанно — раскрыться в новом статусе их отношений было чертовски тяжело. Тяжело отдавать контроль, когда только Кроули всегда был выше, всегда заботился и защищал. Тяжело довериться полностью, подпустить Азирафеля так близко, как только могли позволить их человеческие воплощения — пустить ангела в своё тело. Но оно того стоило. Каждый раз Кроули получал взамен гораздо больше, чем отдавал. Получал самую ценную валюту за всю историю человечества, что они прошли вместе, — любовь ангела, высшую награду. То, как Азирафель наслаждался своей властью в моменты близости, того стоило. То, как его оболочка получала удовольствие, находясь внутри демона, толкаясь в сильном темпе. Как его лицо искажалось в гримасе почти страдания. Как кристальные слёзы срывались с пушистых ресниц и разбивались о шею Кроули, теряясь в каплях его пота. Как ангел начинал двигаться быстрее, хаотичнее, когда приближался к высшей точке, как его мелодичные стоны хрипли и вырывались из горла едва ли не диким животным рычанием. Как в голубых темнеющих глазах мелькало что-то далеко не ангельское. Каждый миг того стоил. Кроули почти забывал о собственном удовольствии — терялся в чужих эмоциях. Стремился проявить здесь хоть какую-то волю: сжимался сильнее, яростнее, встречал движения чужих бёдер на полпути, выгибался в спине, насколько позволяла хватка Азирафеля, и ловил ангельские хрипы своим ртом. Цель всегда была одна: чтобы его ангелу было хорошо. Кроули преследовал её почти всё своё существование. Но и здесь тело вновь давало сбой — оно отключалось от земного бытия и швыряло демона в геенну мучительного удовольствия. Возвращение в реальность после их занятий любовью требовало поразительно много времени для их, казалось бы, сверхъестественной выносливости. Кроули, каждый раз испытывая подобные потрясения, удивлялся, что финал близости не развоплотил их обоих — насколько ошеломительной она была. Вероятно, дело было в их многовековом сдерживании, в любви, что копилась всё это время. Иначе, не понимал демон, как людские тела вообще выдерживают это из ночи в ночь. Ангел желал оставаться в постели дольше — он всегда был мягче и ленивее. Или же Кроули, стремясь восполнить всю заботу и любовь, которыми его одарили, поднимался раньше. Немного рассеянных чудес — и их оболочки вновь чисты, простыни свежи и приятны на ощупь. Впрочем, всё остальное демон предпочитал делать вручную. Сварить ангелу тошнотворно-сладкий какао, принести любимую кружку в постель. Раскрыть шторы и окна, пустить ночной холод Лондона в спёртую духоту спальни. Нырнуть в одеяло и объятия, укутаться в ткань и чувства. Смотреть. Любоваться до боли красивыми чертами своей разнеженной любви. — Ангел, — шёпотом произносил Кроули. Не обращение, нет. Констатация многозначного факта. — О, дорогой, — отвечал Азирафель голосом, в тысячи раз мягче объявшего их пухового одеяла. Неосознанно, не контролируя своих движений (ещё один человеческий парадокс!), Кроули тянулся к белым локонам — утопая в их тепле, удовлетворённо вздыхая в макушку. Шекспир однажды написал: ничто не вечно. Гнусная, глупая ложь. Они — вечны. Их любовь, их сторона — вне времени, вне истории и вселенной. Ради этой бесконечности Кроули готов на всё — переступить через себя, отдать всю свою власть, все силы, привычную возможность на каждом шагу творить чудеса — кому угодно, Богу или Дьяволу. Азирафель стоит этого, всегда стоил. С самого сотворения мира и до его падения, и много позже.