***
– Вова, давай поможем им? – тихо подходит к Братишкину сзади Жожо. Он уже немного выпил, но кажется ещё достаточно трезвым, для такого странного предложения. Вова смотрит туда же, куда и Серёжа, и видит, как Эвелон, облокотившись на стену, пожирает глазами Бустера, который крутится вокруг Кати, как собачка. Вадим и правда выглядит очень грустным для человека на празднике. Он крутит в руке пластиковый стаканчик с чем-то алкогольным и неотрывно пялится на Бустера. Вадик даже не скрывается. Теперь Вова понимает суть предложения Серёжи, но всё еще не догоняет: чем они помогут им? Он поворачивает к Жожо голову, смотрит на его горящие энтузиазмом глаза, прикусывает губу и сдаётся. Володя никогда не мог сопротивляться такому Серёже. – Как мы можем им помочь? – наклонившись к чужому уху, скрытому за кудряшками, спрашивает Братишкин. – Запрëм в подсобке до утра? – горячо шепчет ему в ухо Жожо. Вова чувствует, как чужие губы касаются его щеки, и ему становится немного жарко, а мозг немного плывёт. Вова хмурится, пытаясь поймать улетающую мысль. Запереть в подсобке… – Ладно, мы можем это сделать, – соглашается Братишкин. Но… прежде он должен извлечь для себя выгоду. – Ты всë отработаешь. Серёжа в ответ сияет одними глазами и незаметно сжимает Вовину ладонь на пару секунд. Такой жест, нагляднее всякого кивка головой, заменяет им все слова. Братишкин идёт к аппаратуре, забирает у ведущего микрофон и стучит по нему, привлекая всеобщее внимание. Он молчит пару секунд, нагнетая и пытаясь придумать, чтобы такое сказать. – У нас в подсобке, я слышал, лежит просто ахуительно редкий коньяк. – Гости одобрительно смеются, но Вова продолжает: – Пусть Вадик со Славой его принесут. Давай, Слав, оторвись от Кати и сходи за алкашкой. Слава корчит рожу и кричит в ответ что-то такое, наверняка смешное и оскорбительное, но все слова тонут во всеобщем гуле и Вова ничего не слышит. Братишкин отдает ведущему, которому они отвалили кучу бабок, чтобы он их развлекал, микрофон. И тихо говорит: – До утра этих двоих не упоминай, понял? Дождавшись кивка, он одобрительно хлопает его по плечу и уходит куда-то, где должны быть склады. Вова не ебёт, где и что находится, но надеется, что Жожо достаточно трезв, чтобы выполнить свою часть плана. Он пробирается сквозь пьяную толпу, дежурно улыбается им и ловит где-то слева взгляд Кати. Они переглядываются всего секунду, но кажется Вова правильно понимает её благодарный взгляд. Он спускается куда-то ниже, на минус первый этаж, где должны были располагаться складские помещения. Вокруг темно и немного жутко, особенно одному на такое огромное пространство. Но Вова идёт дальше по темноте, на ощупь держится одной рукой за стены. Ещё пару секунд спустя, и он видит вдалеке яркий фонарик телефона и кудряшки. Всё напряжение мигом сходит, когда Жожо бежит к нему и бросается в объятия. Сережа обвивает руками его шею, прижимаясь близко-близко, и пьяно шепчет: – Я отобрал у Вади телефон и запер их на складе! – А после тихо, но немного жутко смеётся. – Как же я люблю творить хуйню, Вов. Спасибо, – он целует его в щеку, – Спасибо, – в другую, – Спасибо, – в губы. – Потом отблагодаришь, – Вова хватает его за руку и ведёт к лестнице. – Пойдём отсюда. Они заходят в комнату, и первым делом запираются изнутри. Серёжа протягивает ему Вадин телефон и ключи от подсобки. У немного трясутся руки, то ли от перевозбуждения, то ли чëрт его знает чего ещё. Серёжа улыбается, довольный собой и предвкушает, что будет завтра. Жожо ведёт его к кровати и валит на мягкий матрац, навалившись сверху. Он склоняется к Вовиному лицу, целует его губы, ведёт языком по чужим зубам. Мокро и скользко. Руками Жожо забирается ему под футболку и гладит плоский живот, чувствуя, как Вова дрожит под ним, когда он спускается немного ниже. Звенит пряжка ремня, и Братишкин приподнимает голову, пристально смотрит на него, спрашивая одним взглядом. Жожо глядит на него в ответ хитро и облизывает пухлые губы. – Сегодня ваш день, Шеф.***
– Блять! – громко ругается Бустер и перестает стучать по страдальческой двери кладовой. Она большая и массивная, кажется, что стальная. Такую не пробить и не выбить, каким бы сильным ты ни был. – Сука! Ебаный рот, нахуй. – Слава сейчас похож на вот-вот готовый взорваться вулкан и снести всё, даже эту дверь, ценой, может быть, сломанного плеча. Вадя сидит на полу, прижав колени к груди и положив на них голову. Он неотрывно смотрит на очень злого Славу с такой печалью во взгляде, что полуулыбка на его губах выглядит чужеродно. – Что с тобой не так, блять? Нас здесь заперли неизвестно насколько! Тебе вообще похуй? – Бустер не подбирает выражений, особенно в гневе. Но Вадя не обижается и не реагирует. Знает: он никогда не был ласковым и милым с ним. Ни с кем, на самом-то деле, кроме Кати. – Нас запер Жожо, которому я отдал телефон. – Тихо объясняет ситуацию Вадим. Он выпил не так уж и много, но его отчего-то клонит в сон. Эвелон зевает, и этот жест провоцирует у Бустера новую волну негатива. Он ударяет по двери кулаком так сильно, что его кожа на руках мгновенно краснеет. Бустер делает так ещё раз и на костяшках выступают капельки крови. Вадим вздрагивает и отводит взгляд. – Он выпустит нас завтра утром, когда проспится. Ты же знаешь Жожо, – мягко продолжает Вадим. У него в голосе вселенский покой и смирение. Он похож на самого одинокого в мире человека и его так хочется обнять. Но Бустер не Мать Тереза, поэтому давит в себе все теплые чувства к этому человеку. Слава садится рядом с ним на пол и запрокидывает голову. Он немного успокаивается, боль отрезвляет, помогает отвлечься на неё, а не на Эвелона. Его хрупкое душевное равновесие снова рушится, когда Вадим аккуратно касается его руки. Слава дёргается, но его руку крепко держат за запястье. Они смотрят друг другу в глаза сверху вниз: неприязненный взгляд Бустера против смиренного Вадима. – Я только хочу помочь. Не буду я тебя домогаться, – и смеëтся так… надрывно. Слава скрипит зубами и не знает, что именно должен чувствовать: облегчение или горечь. Вадим достает из кармана худи пару пластырей с милыми звëздочками и клеит их на поврежденные костяшки. Он позволяет себе слегка провести по чужой руке своей, продлевая телесный контакт, прежде чем отпустить и отступить. Слава благородно делает вид, будто не замечает этого. Эвелон отворачивает от него голову, и Славе кажется, что тот потерял к нему всякий интерес. Чужая голова опущена на колени, пальцы что-то чертят на полу. Он не знает, не видит, даже не догадывается, что Вадим выводит на холодном полу его имя. Славу раздражает общение с Вадей, но ещё больше его бесит гнетущая тишина. Где-то внутри скребутся невысказанные слова и эмоции, подталкивая его начать диалог. Он не думает, когда задает вопрос: – Когда ты понял, что ты гей? – и прикусывает щёку изнутри. Он честно хотел спросить, что делать дальше, а не… это. Это его вообще волновать не должно! – Когда в тебя влюбился, – спокойно объясняет Вадим. – Два месяца назад, если быть точным. Зачем ты снова спрашиваешь об этом? – Не знаю! – рявкает Бустер и чувствует себя настоящим дерьмом. – Я не знаю, почему ты в меня влюбился! Разве можно?.. В меня…Ты… Почему я? Почему не кто-нибудь другой? Жожо?.. Он начинает мямлить, а последнее слово звучит настолько жалко, что Бустер снова злится, но на этот раз на себя. И надо было ему поднять эту тему? Дурак, идиот, ëбаный придурок. Он тревожно молчит, не зная, как прекратить этот странный диалог. Но вместе с тем, ему очень хочется получить ответы на свои вопросы. – Это жестоко, Слава, спрашивать о чужих чувствах. – Вадя не поворачивает на него голову, не выдает ни одним жестом, как неприятно ему слышать такое. Он продолжает смотреть куда-то вперёд, собираясь с мыслями. Несмотря на все слова, он не может не ответить. – Жожо занят. – Эвелон слышит удивленный вздох со спины и хихикает, немного расслабляясь. – О, ты не знал? Он встречается кое с кем из 89-го. Попробуешь угадать? Бустер молчит, но в голове у него тысяча и одно предположение. Жожо и… Кто? – Вова, – просто отвечает Вадим, разрушая всю интригу. Бустер давится воздухом, а Эвелон снова хихикает с его реакции. Слава отчего-то думает, что Вадя красиво смеётся, но эта мысль мелькает в сознании так быстро, что он не успевает зацепиться за неё. – Это он отправил нас принести алкоголь, а Серёжа запер здесь. – объясняет Вадим, давно уже догадавшись обо всём, что хотели сделать для него Жожо и Братишкин. И он благодарен им, за такую своеобразную заботу, даже если завтра ему будет хуже. – Зачем им это? – Не знаю. Но думаю они хотят, чтобы мы поговорили. И мы говорим. Впервые… за два месяца, – добавляет в конце Вадя. – Ты так и не ответил на те вопросы, – напоминает Бустер и переводит тему. – Почему я влюбился в тебя, а не кого-то другого? – повторяет Эвелон таким тусклым, серым тоном, что Славе становится не по себе. Зря, наверное, он вообще поднял эту тему. Но Вадим продолжает: – Я не знаю. Разве можно влюбиться в кого-то специально? Просто, так случилось. – Вадя замолкает, пытаясь успокоиться и не разреветься перед Славой. – В один момент я понял, что хотел бы держать тебя за руку. Просто… Ну, проводить с тобой чуть больше времени. Узнать, как ты выглядишь по утрам, сколько сахара кладешь в чай, там, ну, ты спишь до полудня или встаешь рано утром?.. – Молчание оглушало его. Было очень неуютно. Он сглатывает комок в горле, сжимает руки в кулаки, считает до десяти прежде чем продолжить. – Смотреть с тобой кино по вечерам тоже было бы хорошо, стримить из одной квартиры, гулять по вечерам… В этот момент Вадя так явственно представил, как Слава берёт его руку в свою, улыбается только ему и смотрит только на него… Картинка ожила в его больном сознании и одинокая слеза скатилась по щекам, падая на джинсы. Не стоит даже думать об этом, говорит себе Вадим и вытирает щеку рукой. Он уже стал противен сам себе. Почему он не может просто… отпустить? Два месяца прошло! – Вот та-ак, – на выдохе говорит Эвелон. – Влюбился и даже не понял как. Просто так. Ни за что. Ты был рядом тогда и этого оказалось достаточно, – к концу он не выдерживает, его голос срывается, из груди рвутся рыдания и Вадя плачет, положив голову на колени. Он крупно вздрагивает и ему ужасно стыдно перед Славой за свою слабость. Бустер молчит. Он… долго смотрит на него и внутри него идёт война похлеще чем Вторая мировая. Хочется обнять Вадима, успокоить и не отпускать больше никогда, но… Разве он когда-либо видел, как мужчины плачут? Две стороны его личности: старых установок из детства, взращенных на площадке во дворе и на пацанских пабликах, и нового нежного чувства защищать и любить, чужеродное, неизведанное, но такое манящие… Бустер оглядывает пустое и забытое всеми помещение, решаясь перед финальным прыжком в бездну, где после либо пан либо пропал. Слава двигается чуть ближе, задевая коленкой чужую, своими руками он обвивает Вадину спину и кладёт ему голову на плечо. Эвелон под ним замирает, как добыча перед охотником, но никак не противится. – Если мы будем так сидеть, тебе станет легче? – внезапно тихо спрашивает Бустер, – Я не хочу, чтобы ты ревел. – Он стискивает свои руки чуть сильнее в своеобразных объятиях и слышит чужой вздох. – Спасибо, Слава. – хрипит Эвелон и шмыгает носом. – Ты даже сейчас помогаешь мне. Ты хороший друг. Спасибо. Бустер хмурится, когда слышит это "друг" из чужих уст, и ему оно не нравится. Он сцепляет свои руки, замыкая объятие, и дергает Вадю на себя, чтобы тот облокотился ему на грудь. – Тут прохладно, – придумал оправдание Бустер, хотя на самом деле ему было немного жарко. – Посиди немного так. Эвелон, кажется, успокаивается окончательно и больше не дрожит и не плачет. Наоборот, он чуть ëрзает, придвигаясь чуть ближе и кладет свою голову ему на плечо, закрывает глаза. – Могу я взять тебя за руку? Ничего такого, просто хочу попытаться понять тебя. – Ты можешь даже поцеловать меня, знаешь. Я не буду против. Слава тушуется на пару секунд, но быстро берёт себя в руки и чмокает Эвелона в висок. Ему всё ещё немного страшно и непривычно, но он не может сказать, что ему противно или он хочет уйти. Ещё немного и, возможно, Слава даже привыкнет. Вадим сам берёт его ладонь в свою и переплетает их пальцы. Сжимает и разжимает руку, гладит запястье и трогает фаланги пальцев. Славе нравятся ощущения тëплых пальцев и жара чужого тела. – А давай попробуем? – внезапно спрашивает он. Эвелон медленно отпускает его руку, разрушая только зародившуюся между ними идиллию, и разворачивается к нему лицом. У него красный нос и такие красные глаза, но Славу не воротит, скорее наоборот, хочется снова его обнять. – Я пока не знаю точно, что чувствую к тебе, – говорит Слава. – Но мне было плохо, когда я перестал с тобой общаться. А сейчас мне охуеть как нравится тебя обнимать. Я бы тоже хотел, ну, держать тебя за руку. Вадя улыбается. Слава смотрит на него и улыбается в ответ. Он не слышит ответа, вместо этого в ушах будто вата, но Вадим тянется к нему и Бустер не может сопротивляться. Он берёт чужое лицо в ладони, поглаживая щеку большим пальцем и наклоняется, чтобы поцеловать Вадины губы. Они мягкие на ощупь и для него слаще любой конфеты. Слава склоняет голову на бок, чтобы было удобнее его целовать. Ему хорошо. В голове пустота. Только Вадины руки на его плечах и губы на его губах. Они целуются недолго, всего пару секунд, но после Славе кажется, что прошло целое столетие или время повернуло вспять. Бустер тянет его к себе, и Вадим падает к нему в объятия. Вадя снова забрал его руку и начал её тискать. Слава сжимает его поперёк живота чуть сильнее и жарко дышит ему в шею. – Так, сколько сахара ты кладешь в чай? – Я без сахара люблю, – отвечает Вадя и улыбается. – А ты? – Тоже. Они просидят так до самого утра, а потом Вова отопрëт им дверь. Слава заметит яркие отметины на чужой шее, но смолчит, только для виду недовольно пробурчит что-то об отсутствии удобств. После этой странной, сумбурной и эмоциональной ночи у Вади и Славы начнётся новая, уже совместная жизнь. Не без трудностей, конечно.