Воскресение

      Лечебница для душевнобольных, где работал доктор Шнейдер, была расположена в очень живописном месте: швейцарские Альпы, поросшие лесом, маленькая деревушка неподалёку, извилистые каменистые тропки, белая нитка водопада – всё это должно было дарить покой измученным пациентам и очищать их разум от бесконечных тревог и суеты внешнего мира. Но не всем это помогало.       В отдельной палате у окна стояло плетёное кресло на колёсиках. Из этого окна открывался великолепный вид на гору, тонущую то ли в тумане, то ли в облаках, но сидящему в кресле не было никакого дела ни до пейзажа, ни до чего-либо другого. Фигура у окна являла собой нечто, похожее на человека, но какого-то сгорбленного, угловатого, неестественно скорчившегося. Глаза его смотрели сквозь стекло, но не видели, а разум был в таком же мареве, как и горная вершина. То был князь Лев Николаевич Мышкин. Впрочем, в нём мало что осталось от того молодого человека, что приехал когда-то в Петербург морозным ноябрём в лёгком плаще иностранного покроя, имея за душой лишь узелок с бельём. Теперь это был просто несчастный идиот, не узнающий даже близких своих друзей и потерявший дар речи. Впрочем, визитёров у него было не много: Лизавета Прокофьевна, Евгений Павлович, доктор Шнейдер и... дети.       Деревенские ребятишки не забыли своего доброго Леона, и могилка Мари по-прежнему утопала в цветах. Увы, врачи не пускали их к больному, ведь лишний шум может его напугать, и свести на нет все старания Шнейдера. Как бы дети не божились, что будут ходить на цыпочках и говорить шёпотом, никто им не верил. А князь бы поверил...       Шли дни, они склеивались в недели и смешивались профессиональным уходом врачей в однородно-однообразную массу. Лучше Льву Николаевичу не становилось, Шнейдер опасался, что болезнь неизлечима, и мог лишь пробовать наладить хоть какой-то контакт со своим другом и пациентом. А дети не сдавались. Маленькие птички оказались упрямыми осликами. Они снова и снова стучали в ворота лечебницы, снова и снова незаконно проникали на её территорию и пробирались под окно князя.       Однажды ребята решили прислать Леону письмо. Может, хоть так у них получится с ним поговорить? Вся ватага после школы собралась на том самом лугу, где добрый prince встречался с Мари, пасшей коров. Письмо шло тяжело: никак не могли решить, что именно нужно написать, едва не перессорились в процессе, но вдруг одна маленькая курносая девчушка предложила послать рисунок вместо записки. Идею мигом подхватили другие дети, и очень скоро подарок был готов. Оставалось только его передать.       На другой день, едва дождавшись окончания уроков, команда старших ребят вновь пробралась под окно Мышкина. Погода стояла жаркая, солнце палило нещадно с самого утра, а потому ставни были отворены, и забросить рисунок в комнату оказалось проще простого. Миссия была выполненна успешно, так что от заметившей их медсестры дети убегали, заливаясь счастливым смехом: Леон получит их послание!       Когда сложенный вчетверо листок влетел в окошко, он приземлился прямёхонько на колени Льва Николаевича, укрытые пледом. Больной даже не дёрнулся. Лишь спустя несколько секунд он медленно опустил глаза на странный белый предмет, так бесцеремонно нарушивший привычный ход событий. Рука князя с трудом отцепилась от подлокотника и неуверенно дотронулась до бумажки. Пальцы не слушались, немного разогнуть непонятную штуку получилось случайно, но она всё ещё оставалась сложенной пополам. Мышкин на мгновение испугался, что сломал что-то, но его мозг не в силах был долго сосредотачиваться на эмоции, а потому он быстро успокоился. Внезапно за окном пискнула какая-то птица, больной по-прежнему медленно поднял взгляд и стал смотреть на улицу, а его рука так и осталась лежать на коленях рядом со сложенным пополам листком, о котором он совершенно позабыл.       Доктор Шнейдер каждый вечер обходил своих подопечных, чтобы удостовериться, что им комфортно, а медсёстры добросовестно исполняют свои обязанности. К русскому молодому князю он всегда заходил в последнюю очередь и задерживался там подольше: за четыре года, что Лев Николаевич провёл в Швейцарии, они успели сдружиться, да и пациентом он всегда был послушным... Да, жаль паренька. Он ведь уезжал практически здоровым человеком, а тут вдруг такая беда... Вздохнув, Шнейдер вошёл в палату Мышкина.       Доктор нашёл князя в том же положении, в каком видел его несколько часов назад. Он уже хотел было позвать сиделку и сделать ей выговор: почему больной ещё не в постели? Но заметил сложенный лист бумаги на коленях у Льва Николаевича. Шнейдер осторожно взял загадочный предмет и развернул. У него в руках оказался детский рисунок: зелёная колючая травка снизу, жёлтое солнышко в левом верхнем углу и множество маленьких фигурок. Странно, но фигурки были нарисованны по-разному, как будто каждый ребёнок рисовал себя сам. Среди множества человечков один особенно выделялся: он был гораздо выше остальных, носил серый костюм и забавную шляпу, волосы и маленькая бородка его были нарисованны жёлтым карандашом, а на узком лице с большими голубыми глазами сияла широкая улыбка (красная изогнутая линия). Доктор Шнейдер сразу узнал Мышкина, и на его собственном лице появилась немного грустная улыбка: когда-то он даже делал выговор своему пациенту, чтоб тот перестал общаться с детьми, а оно вон как вышло...       Психиатр положил рисунок в развёрнутом виде обратно на колени князя и уже собирался уходить, однако случилось практически невозможное: Лев Николаевич, не реагировавший на внешний мир, улыбнулся, посмотрев на подарок и даже предпринял попытку погладить его рукой. Шнейдер был поражён, ведь это было почти чудо! Он уже потерял всякую надежду на выздоровление князя, даже начал намекать об этом Евгению Павловичу, однако теперь ситуация в корне изменилась. Надежда зажглась в тот самый миг, когда доктор заметил мимолётный осмысленный взгляд, устремлённый на рисунок.       Ворота для детей открылись.       Первый их визит был до того трогательным, что женщина, ходившая за несчастным идиотом поминутно вытирала глаза платком. Ребята сдержали слово: вошли почти на цыпочках, боясь, что их снова прогонят. Доктор Шнейдер предупредил их, что Леон сейчас не здоров, и поэтому не может ни поиграть, ни поговорить с ними. Пока что. Солидный врач выразил надежду, что именно они, дети, помогут его пациенту снова встать на ноги. Маленькие птички были польщены и решили со всей серьёзностью подойти к делу, так что к палате приближалась целая ватага важных взрослых господ маленького роста.       Радость встречи быстро сменилась недоумением и испугом: неподвижная фигура в кресле с пустыми глазами произвела гнетущее впечатление. Некоторые плакали, особенно девочки. Шнейдер подумал, что зря пустил малышню к своему пациенту, да и чего он ожидал? Это же всего лишь дети, чем они могли помочь? Однако ребята взяли себя в руки и обступили кресло со всех сторон. Они долго не решались заговорить, и лишь спустя пару минут самый старший мальчик с чувством произнёс: "Je vous aime, Léon!". Князь вдруг повернулся к говорившему, посмотрел ласково-ласково и улыбнулся. Счастью не было предела! Дети бросились обнимать своего друга, они узнали его, они поверили, что он вернётся к ним, если постараться, и снова будет рассказывать им истории про всё на свете! Доктор Шнейдер тоже воодушевился, и хоть сейчас ему пришлось выдворить расшумевшихся ребятишек, он пообещал, что они смогут прийти к Мышкину и завтра, и послезавтра, и вообще до тех пор, пока он не поправится.       Так мало по малу рассудок возвращался к Льву Николаевичу. Евгений Павлович, заходивший на днях был поражён прогрессом и полностью одобрил новый метод доктора Шнейдера. Конечно, князь ещё мало походил на здорового человека, но всё чаще бывали минуты просветления, когда он даже мог вполне осмысленно отвечать на простые вопросы, кивая или качая головой. Он даже начал узнавать в лицо своего доктора и сиделку,       Исцеление шло медленно, но уверенно. Через месяц или два Мышкин перестал бессмысленно мычать, и постепенно звуки начали складываться в слова. Ещё через месяц он стал походить на ребёнка, который уже что-то лепечет, но нуждается в логопеде. К счастью, Шнейдер был профессионалом своего дела, так что вскоре его пациент значительно улучшил свою речь. Кроме того, князь снова начал делать жесты, а хватка его пальцев становилась увереннее. Больной выздоравливал.       Лизавета Прокофьевна, уже собиравшаяся в Россию, заехала навестить Льва Николаевича и осталась очень довольна улучшениями. Она ещё раз пожелала ему скорейшего выздоровления и по-матерински пожала его руку, услышав вполне уверенное "спасибо" в ответ. Возможно, она и была несколько эксцентричной и порой вспыльчивой женщиной, но в глубине её души ещё жила маленькая добрая девочка, искренне полюбившая князя, как своего сына.       Теперь Мышкину разрешались небольшие прогулки по территории лечебницы. О, как он их любил! На таких прогулках его неизменно, кроме медсестры, сопровождали дети, и это было просто чудесно! Они резвились вокруг, что-то щебетали, смеялись и своим смехом заражали князя. Дни всё ещё были достаточно тёплыми, солнце нежно освещало жёлтые листья и пока ещё зелёную траву, а душевные силы Льва Николаевича возвращались, и даже припадки уже давно не беспокоили его.       Весной Евгений Павлович снова посетил своего друга в лечебнице доктора Шнейдера. Он застал Мышкина на заднем дворе клиники, представлявшим собой нечто вроде сквера для прогулок. Вокруг князя снова были дети: они обступили кругом лавочку, где сидел их prince, и внимательно слушали рассказы о возрождении природы после зимних месяцев. Радомский с улыбкой подошёл ближе и, дождавшись окончания истории, поздоровался.       — Здравствуйте, Лев Николаевич! Ну и напугали же вы нас всех, — сказал он смеясь.       — Ах, добрый день, Евгений Павлович! — Мышкин, казалось, сиял не хуже солнца. — Как я рад вас видеть!       Дети разбежались по скверу, чтобы поиграть, чутко почувствовав, что в этом разговоре они лишние.       — Вижу, вы поправились, — Евгений Павлович сел на скамейку рядом с князем.       — О да, благодарю вас! Я теперь почти совсем здоров, и, я знаю, во многом именно через вас.       — Отнюдь, друг мой, я лишь организовал ваш переезд сюда, да договорился с доктором Шнейдером. Вы лучше Колю поблагодарите, ведь это он мне про вас рассказал тогда, — Радомский задумался. Он вообще в последнее время стал более задумчив и менее насмешлив, — Из него выйдет хороший человек.       Мышкин встрепенулся.       — Как он? Всё с Ниной Александровной живёт? А то я давеча хотел письмо ему написать, да насчёт адреса засомневался... А как Вера Лебедева? И семейство Епанчиных? Рогожин?... Евгений Павлович, голубчик, расскажите мне про всех, пожалуйста, а то доктор Шнейдер всё молчит, боится меня расстроить, да он и сам подробностей не знает.       — Помилуйте, князь, если ваш доктор находит, что...       — Я уже совсем здоровым себя чувствую, ей-богу! Мне совершенно необходимо знать, всё ли у них в порядке, а волнение неизвестности, пожалуй, может повредить даже более, — Лев Николаевич умоляюще посмотрел на Радомского.       — Что ж, если вы настаиваете...       Евгений Павлович рассказал Мышкину всё, что знал сам: от своей переписки с Колей и Верой, и до свадьбы Аглаи и "польского эмигранта". Последнее известие поразило князя, и на несколько минут над скамейкой повисло тягостное молчание.       —А знаете, князь, вы были правы, — Евгений Павлович решил прервать невесёлые мысли своего друга.       — Насчёт чего? — удивился князь, только сейчас заметив, что всё время бессознательно постукивал пальцами по скамейке.       — Что дети душу лечат, — беззлобно усмехнулся Радомский. — Мне Лизавета Прокофьевна рассказала, как вы однажды с нею про это говорили.       Князь лишь мягко улыбнулся и благодарно посмотрел на резвящихся неподалёку ребят.