Лучший выбор

Иногда в голове Сатору невольно мелькает мысль: «А если бы мы с Сугуру никогда не познакомились? Что бы случилось тогда?». И он знает, что она о том счастье незнания, о той неизвестности, которую в своем воображении можно повернуть куда угодно, но мешает ли это продолжать? Нисколько. Он думает и думает, представляет и представляет. Не обманывает себя ложными надеждами, что у них еще может получиться, и просто позволяет себе почувствовать его тепло хотя бы так, иллюзорно и фальшиво. Жалеет ли он? Возможно. Сатору смотрит на собирающиеся облака и представляет, как они могли бы лежать на том поле вдалеке и угадывать в этих облаках каких-нибудь животных или людей. Слова? Почему бы и нет. Ему от картины в голове сладко-горько, хорошо, но так плохо, что выть охота. И все же он продолжает. Это похоже на пытку для самого себя, наказание за то, что так и не смог остановить, и Сатору рад бы видеть в своих мыслях именно это — он знает, что все совсем не так, что ему нравится, что это пусть и больно, но необходимо, потому что без этих фантазий он не прожил бы и дня с улыбкой на лице. Потому что Сугуру нужен ему прямо здесь и сейчас, потому что Сатору скучает, потому что он смотрит на Секо по возвращению в колледж и сердце сжимается от взгляда на нее, потому что они заслуживают этого чертового счастья из его головы, и он готов ради этого на все. Даже если не ради предавшего друга, то ради себя, ради старой подруги, ради учеников, у которых кроме него и друг друга никого нет. Сатору стоит в деревушке на краю Италии не потому, что заблудился в своих мечтах о лучшем прошлом, а потому, что будущее, о котором он мечтает, требует чертового самоконтроля, сильных союзников и веры в то, что Сугуру, тот, с которым они вместе спасали нерадивых однокурсников и смеялись над их слабостью, хотел бы именно этого. Мира, спокойствия, безопасности. «Знаешь, Сатору, быть сильнейшими тяжело, но кто, если не мы, да?», — признается ему как-то Сугуру, и он согласен. Это тяжело. Это так чертовски трудно, что ему хочется выть, но нельзя, потому что быть слабым еще тяжелее. Сатору знает, он, пусть и не надолго, чувствовал это чертово отчаяние слабака, он видит этот страх в глазах учеников несмотря на все их таланты и понимает лучше кого бы то ни было для чего катается по миру, изгоняя проклятья, которых никто кроме него победить не сможет. Он мог бы уничтожить все и всех здесь и сейчас. Мог бы, правда, и очень хочет. Только Сугуру бы не одобрил, а Нанами качает головой на бредовый план и дает подзатыльник, потому что уничтожение всего равносильно уничтожению мира, а это никому не нужно. Сатору не позволяет бесконечности заблокировать удар и ни о чем не жалеет, разминая синяк. Нанами прав. — Сеньор, вы уже довольно долго стоите здесь. Вспоминаете кого-то? К нему подходит старушка-сопровождающая, потому что сильнее нее здесь мага и не найти, и он поворачивается к ней с легкой досадой от прерванных мыслей. — Хорошего друга. Мы когда-то были очень близки, но в итоге я загорелся его мечтами, а он утонул в ненависти к этому миру. У вас тут красиво, душевно. Ему бы понравилось. — Души людей непредсказуемая вещь, сеньор. На своем веку я повидала немало магов, которые отрекались от своего ремесла из-за всякого, и глупого, и вполне оправданного. Жаль, что ваш друг выбрал такой путь, но нам ли судить? Главное, что вы не последовали за ним, а то, боюсь, сильнейшего мага во врагах не пережила бы даже Япония. — Старушка хохочет и смотрит в ту же даль, что и он. — Знаете, в этой деревне происходят странные вещи уже множество веков, поэтому ее и назвали Сказкой. — Неужели? Слышал от одного своего друга что-то такое. — Ее речь не сильно впечатляет его, но Сатору все же проявляет уважение и интересуется отчасти потому, что и правда чувствует проклятую энергию неподалеку, а отчасти из скуки: задание он уже завершил, а садиться на самолет пока не горел сильным желанием. — Говорят, сюда часто приезжают, чтобы встретиться с давно мертвыми родными и возлюбленными. — Тон старушки меняется на печальный, но остается теплым, и Сатору понимает, что она и сама бывала здесь из-за кого-то близкого, но навсегда утерянного. — Правда, это не более, чем иллюзия из проклятой энергии, но… Помечтать иногда не помешает даже сильнейшим. Она уходит с легкой улыбкой на лице, оставляя его с самим собой и нахлынувшими одна за другой мыслями. Сатору не любит обманывать себя, питаться иллюзиями на хорошее завтра и приятное вчера, но не помогают даже крепко сжатые кулаки и стиснутые до скрежета зубы, потому что ему хочется туда, в самый очаг проклятой энергии, ему хочется проверить. Ему хочется помечтать хотя бы немного, перед отъездом, перед очередным днем с улыбкой на лице для учеников, которые никак не должны знать о его состоянии правду. И он идет. Входит в облако энергии и без всяких мыслей позволяет ему унести себя куда-то подальше, туда, где нет потребности в спасении всего мира, где он не один сильнейший на всех магов мира, где он… — Сатору! Давно не виделись! Он замирает прямо там и смотрит на появляющийся из-за тумана силуэт. Распущенные волосы с небрежным хвостиком на затылке, та же дурацкая челка и яркая, широкая улыбка, все также широкие штаны, какие-то спортивки, гавайская футболка, которую Сатору дарил ему в тот самый, особенно важный для них обоих, день. Гето, мать его, Сугуру стоит перед ним весь такой счастливый и беззаботный, родной до одури, что хочется прямо сейчас ударить его по лицу и кричать. От счастья, от одиночества, от того, что все это гребаная иллюзия, которая разбивает ему сердце прямо здесь и сейчас, но которая настолько идеальная, настолько правдивая, что Сатору не находит сил выйти из нее. Не сейчас, когда угодно, он выберется как только устанет ломать себя абсолютно и полностью, но не сейчас. Он улыбается, широко-широко, и обнимает своего лучшего друга так крепко, как может, вдыхает его запах, тот самый одеколон, которым теперь душится сам, и наслаждается самым настоящим персональным адом. — Хей, дружище, ты чего вдруг такой любвеобильный? Успел соскучиться? — Да, — признается Сатору, и ему нисколько не стыдно. — Я чертовски сильно по тебе скучаю. — Да брось ты, я же здесь прямо перед тобой, никуда убегать не собираюсь. У Сугуру все такой же заразительный смех, все такие же сверкающие глаза, которыми он не может налюбоваться, когда все же отстраняется, он все такой же нереально восхитительный, и Сатору тянет его за собой лечь на траву, а после показывает на облака. — Вот настолько ты далеко. Это ужасно по-детски, жаловаться иллюзии на то, что оригинал не с тобой, но этот Сугуру как будто все понимает и молча переплетает их пальцы, смотря прямо на Сатору тем самым взглядом, а сердце от этого пропускает удар и бьется как бешенное потому что это все ужасно восхитительно. — Давай угадывать облака? — спрашивает неожиданно Сатору, и друг смеется, но все же кивает. — Давай. А потом побегаем по лесу. — Да! Жалеет ли он о том, что поддался искушению? Возможно. Но это был лучший из всех выборов, которые он делал за свою жизнь.