Когда повелевают демоны

Соединённому Королевству с малых лет была присуща жадность, доставшаяся ему по крови от отца его, Англии. И он, нисколько не стесняясь, брал всё, что могло ему приглянуться, на что сразу падали его острые, как кинжал, глаза — бездонные, готовые вот-вот поглотить и унести во мрак с затаёнными демонами. Те же, плотоядно облизываясь, норовили выплыть из тёмных глубин да безуспешно — терпели крах и оседали на прежних местах, делая вид усмирённых и терпеливо выжидая. Чего же? Чего они выжидали? Он с малых лет слышал с чужих уст: отца; Его Величества; столицы; других людей, обременённых не менее тяжким грузом, — о том, кем ему суждено в будущем стать, каким величием ему придётся обрасти, каких врагов заставит пасть ниц и взирать на него снизу вверх. А он, Ричард, воплощение «Империи, над которой никогда не взойдёт солнце», милостивый и милосердный, посмотрит на них сверху вниз, одарит жалостливой улыбкой и покажет по-настоящему цивилизованный мир. Тот мир, где не будет места ни французам, ни голландцам, ни испанцам, ни кому-либо ещё — где бы властвовали одни британцы, подобно римлянам в своё время. Тот мир, где бы центром мира и Новым Римом стал Лондон, куда бы вели все дороги и куда бы стекали богатства со всех краёв света. Что бы это тебе дало? Что давало тебе право считать себя лучше других? Ричард сильнее сжимает эфес и делает рывок вперёд. Мечи скрещиваются, раздаётся режущий уши лязг металла. Его противник, воплощение Лондона, одобрительно мычит, хитрая лисья улыбка с начала спарринга не спадает с его лица. Британию выводит из себя эта улыбка, и он желает больше всего на свете стереть её как можно быстрее, сию же секунду. Поэтому он не даёт Кристоферу времени опомниться и, пользуясь секундной заминкой, отталкивается от него, затем перемещает вес на левую ногу, после чего выбивает воздух из лёгких Лондона сильным ударом правой ноги в его живот. Кристофер, потеряв равновесие, падает назад, чем немедля пользуется Ричард, обезвредив его и предупреждающе приставив к его горлу острие клинка. Лондон хмыкает, его взгляд разит вопиющей наглостью и привычной всем знакомым с Кристофером дерзостью, что подобно пламени вмиг потухала при виде Англии. При виде последнего все старались вести себя тише воды, а казаться — ниже травы. Британии на мгновение кажется, что Лондон может читать его мысли; оттого-то и сияют загадочным блеском его глаза, на дне зрачков которых плещутся ответы на вопросы Королевства. Голубые глаза Кристофера отрываются от лица Ричарда и обращаются куда-то вверх. Британия тогда-то и понимает: он стоит там, наверху, и наблюдает, устремив к ним свой орлиный взор. Британия отпускает ворот лондонской рубахи, поворачивает голову к смотрящему и подтверждает в уме свои догадки. Альфред, воплощение колоний на Североамериканском континенте, стоял на втором этаже и глядел на них с привычным равнодушием, которое, казалось, маской прикрывало его благородное лицо. И, несмотря на то самое «благородство черт» и внешнее спокойствие, Ричард чувствовал исходящую от другого дикость… Неукротимость… Необузданность… Которую Альфред успешно подавлял в себе, при этом умудряясь не впадать при виде других в крайности. Его самообладанию можно было бы позавидовать некоторым, но… Ричарда не покидало чувство, будто тот рискует, идя на самой грани, сорваться и пасть вниз, в самое пекло своих тайных желаний. Желаний… О чём он вообще мог мечтать? Британия знать не знал о содержании витиевато клубящихся в голове колонии мыслей; они редко общались друг с другом, ограничиваясь вежливыми кивками в знак приветствия, короткими расспросами о самочувствии и односложными ответами. И, невзирая на соблюдаемую обоими дистанцию, Ричард знал: никому более он не сможет довериться, как своему брату, никому более не сможет предстать с кровотачащими ранами, как своей колонии. И ни на кого не сможет положиться. Кровные узы, что связывали их прочнее гранита, принесут свои плоды так или иначе. И он, Британская империя, глядя своей же колонии в глаза, в глубинах которых, если внимательно присмотреться, витали, голодно облизываясь, те же демоны, не мог перестать думать об их схожести… Схожести, медленно, шаг за шагом, преодолевающей выстроенные обоими преграды. Преграды те были воздвигнуты сразу, стоило Британии, впервые за своё существование ступившему ногой на североамериканские земли, заприметить краем глаза юношу пронзительной красоты, последовать за ним по пятам, а после — оказаться вжатым в стену в одном из тихих переулков Бостона с лезвием ножа у своей шеи. Ирония, но мнительный юноша, что приставил к нему нож к горлу и потребовал от него ответить, почему Ричард следует за ним, в итоге представился ему воплощением колоний. Но последнее случилось уже под присмотром Англии, после решения юноши, не подозревавшего об истинной природе другого, «пощадить британца». Его «грозное» предупреждение насчёт последствий в случае, если британец всё-таки не послушает его и продолжит свою слежку, ничуть не напугало Ричарда, а наоборот, даже позабавило маленько. — Поздравляю с победой, — подаёт голос Альфред, исказив лицо улыбкой, нехарактерной его скупой на проявления чувств натуре, и опершись локтями о перила. Впрочем, улыбка дольше минуты не держится и плавно сменяется выражением знакомого безразличия. — Спасибо, конечно, — отвечает Ричард, встав во весь рост и полностью обратившись к своему брату. Придерживая меч одной рукой за эфес, он пальцами другой ненавязчиво ведёт по лезвию. Колония следит за его каждым движением; не глядя на него, Британия может сказать об этом с уверенностью. Ричард продолжает, обращаясь к Альфреду, и на сей раз в его голосе отчётливо слышно бахвальство: — … Но победить Кристофера не составило особого труда. — И ведёт плечами, разминая мышцы. — Не составило труда, значит… — задумчиво повторяет воплощение колоний, не отрывая взгляда с довольствующегося победой Британии. Ричард пристальнее вглядывается в своё размытое отражение на клинке, его разукрашивает тонкая и мелкая паутинка царапин, но, несмотря на это, меч по-прежнему остёр. Вглядываясь в свои неясные очертания, он задаётся вопросом, видно ли мечущихся демонов во взоре, видно ли их другим, замечает ли что-то неладное отец, столица или тот же брат его ненаглядный, целыми днями невесть где скитающийся, что от него ни слуху ни духу. — Но мне всё-таки кажется, Лондон тебе поддался. Ричард не ведётся на детскую уловку, лишь ухмыляется и как ни в чем не бывало любопытствует у столицы: — Кристофер, ты мне поддался? — Сэр, — льётся горным ручьём настороженный голос хитрого города, хитрость же прослеживается в грациозных движениях Кристофера, а тот ненавязчиво обводит взглядом фигуры братьев. — Вы ведь знаете, честь не позволит мне. Ричард, более чем довольный ответом Кристофера, многозначительно смотрит на Альфреда; взгляд его сквозит неприкрытым весельем и вызовом. От вида невозмутимой колонии грудь Британии отчего-то полнится необъяснимой радостью; и от него летит, стрелой пущенная, безобидная шпилька: — Тебе стоило бы хоть иногда отрываться от книг, а то уподобишься отцу и будешь идти постоянно хмурым, распугивать других. Уголок губ брата несдержанно дёргается, летит вверх, следом за ней — другая, и обнажается на мгновение кромка зубов. И Альфред с приподнятыми уголками губ спускается вниз, к ним, с плавной поступью, не лишённой однако твёрдости, без которой не обойтись ни одному солдату, ни одному фехтовальщику. И ни одному охотнику, каковым являлось, собственно, воплощение колоний. Он говорил, что у себя, на родине, занимался охотой. Потом он поспешно добавил: «… Но это было очень давно. Так давно, что отец помыслить не мог о моём существовании», после чего замолк и слова больше не проронил. Альфред подходит к Кристоферу и осторожно обращается к нему: — Вы позволите? Лондон без слов передаёт тому меч. Альфред недолго разглядывает оружие, переводит из правой руки в левую, на пробу размахивает им — наблюдавший за ним Британия невольно усмехнулся — и, убедившись в удобстве его использования, поворачивается к брату; с его языка срывается неприкрыто наглое, по-детски дерзкое и до ужаса самонадеянное, но не менее забавное: — Сразись со мной. Британия напускает на себя задумчивый вид и интересуется: — Не боишься проиграть? Альфред только отрицательно качает головой, и в тот момент Ричарду снова мерещатся в небесно-голубом взоре демоны. Вполне возможно, он их выдумал. Вполне возможно, что демонов вовсе нет, а он, воплощение Империи, запертый в клетку своего одиночества, потихоньку сходит с ума, напридумывает себе всякого. Как бы там ни было, он не боится Альфреда с его демонами и сокровенными желаниями в потаённых глубинах души. Он ничего не боится. Разве ты не боишься собственных демонов? Его брат встаёт напротив него во всей своей чудовищной красе, приведшей в своё время к самоубийству одного поэта, посвящавшего стихи Альфреду и воспевавшего его такими сладкими речами, от которых вяли уши и подступала тошнота к горлу Ричарда. Бедняга то ли решил отомстить ему за проявленную холодность, то ли взаправду не выдержал сердечных мук неразделённой любви. Как говорится, истина лежит где-то посередине, и искать истину — всё равно что искать иголку в стоге сена. Что же до объекта вожделения этого поэта… Поистине, Всевышний вознаградил его брата жестокой красотой — острой, разящей наповал, оттого и беспощадной. Британии кажется, ещё мгновение, — и его глаза ослепнут. И у него в голове мелькает довольная мысль: «Ни у кого больше нет такой колонии». — Чтобы наш спарринг стал интереснее, — говорит Империя, — предлагаю условиться: побеждённый выполняет указание победителя. Как ты на это смотришь, Альфред? Не испугался? — Меня всё устраивает. — Покорно отвечает воплощение колоний. — Хорошо… — улыбается на сей раз Ричард и отсылает прочь Кристофера со словами: — Иди, ты свободен. Нам твоё присутствие более не требуется. Вместо пожелания победы Лондон говорит следующее: — Не поубивайте друг друга. — И уходит, оставив братьев наедине. Мгновение они стоят в тишине, мысленно готовясь к предстоящему, спустя второе — блуждают оценивающими взглядами по телу друг друга, подобно стервятникам высматривая на наличие той или иной слабости, и медленно начинают кружить друг против друга. Империя делает шаг вперёд навстречу; колония отступает, отсчитывает в уме два шага назад. Хочешь меня обдурить, думает Британия и сосредотачивает всё своё внимание на движениях противника. Движения Альфреда на первый взгляд кажутся вялыми и ленивыми, но, если подумать, они рассчитаны на наивность оппонента. Ричард, возможно, повёлся бы на эту бесхитростную тактику, если бы не одно «но» — знание, какого рода сила таится в руках колонии. Никто, абсолютно никто не мог помыслить, что за этим пугающе красивым ликом прячется нечто более древнее и тёмное. Британии не выпадала честь становиться свидетелем жестокой стороны своего брата, но он ни на секунду не сомневался в её существовании. Жестокость — это только твоя черта. Не приписывай свои грехи чужим. Ричарду хватает секунды, чтобы среагировать должным образом, и он выбрасывает вперёд руку с мечом для отображения удара. Проклятье. В тот момент, когда он отвлёкся на размышления о жестокой стороне брата, тому так резко приспичило сразить его. Удар получается сильнее, чем он ожидал, но Британия выдерживает его, смотрит в лицо Альфреду и говорит чуть насмешливо: — Неплохо. Но недостаточно, чтобы обезвредить противника. Альфред обдаёт его огненным взглядом и не без помощи Ричарда отбрасывается назад — шагов так на пять-шесть. Он неизящно приземляется на пол, но почти сразу находит опору на своих двух. — Похоже, твоя оборонительная тактика провалилась. — Сказал Британия, его слова пропитаны нравоучительным тоном. — Нет никакой тактики, ты ошибся. Альфред, держа наготове меч, идёт не спеша, медленно. Как настоящий охотник, змеёй проскальзывает в голове у Британии, и он скалится, осенённый внезапной мыслью подыграть своей колонии, дать ему почувствовать себя охотником. Не хищником, следующим за своей добычей. Охотником. Они снова начинают кружить — до тех пор, пока терпению Империи не приходит конец и он вдруг не замахивается оружием, резко приблизившись к другому. Колония успешно уворачивается от удара, на пятках разворачивается к нему с застывшим выражением замешательства. Но Ричард не даёт тому передышку, атакует серией ударов, от которых тому удаётся увильнуть с ловкостью кошки. Однако Фортуна отворачивается от Альфреда, и вместе с тем колония перестаёт лавировать как прежде. Лезвия мечей неприятно скрежещут, когда те сталкиваются. Затем снова. Снова. И снова. Альфред, пусть и был ловок, но силы ему недоставало, чтобы занять доминирующую позицию в поединке, поэтому ему только и оставалось что отбиваться в тщётных попытках выиграть. Но долго отбиваться не пришлось — Британия выбил оружие из рук своего брата; то с жалобным звуком упало на пол, ознаменовав собой проигрыш владевшего им на протяжении последних семи минут. Последний аккорд созданной братьями композиции завершился беззвучным признанием победы Ричарда со стороны Альфреда. Как и было в случае с Кристофером, лезвие было угрожающе приставлено к коже шеи проигравшего. Они смотрели друг другу в глаза, но вычленить оттуда мысли, чувства никому не удалось: равнодушие играло на их лицах, скрывая, как за семью печатями, неясные намерения и желания. Британия, сын Англии, знал, чего он хочет. Он надеется однажды стать той Империей, какой бы хотели видеть отец, Его Величество, столица и остальные города. Первые шаги по дороге к обретению истинного величия, устланной потом, кровью и розами с острыми шипами, были сделаны его отцом. Остальные же должны будут пройдены им самим в знак воздаяния по заслугам всех, кто приложил руку к созданию Империи, к строительству его личной Вавилонской башни. — Наш договор обязывает меня исполнить твой указ. Чего ты хочешь? — спрашивает Альфред, не сдвигаясь с места, не предпринимая попыток вывернуться из-под крепкой хватки чужих пальцев. Он снова задаётся этим вопросом, невольно залюбовавшись своим братом. Чего он хочет? Всего и сразу. Его разрывают желания разного толка, но первостепенное их них, как уже упоминалось раньше, перекликается со стремлением оправдать надежды отца, превзойти могуществом саму Римскую Империю, что был бесславно погребён под обломками собственного Величия и горделиво шедшего вместе с ним Великолепия. Интересно, умирал ли Римская Империя в одиночестве? Была ли Древняя Греция рядом с ним? Или же она умерла задолго до его смерти? — Я хочу, — Британия отбрасывает меч в сторону, затем привлекает внимание своего брата своим спокойным голосом, в котором слышны повелительные нотки, безболезненно сжимает чужие острые плечи, тем самым призывая не отводить от него взгляда. Альфред обращается всем вниманием к нему, терпеливо выжидает, когда Ричард соберётся с мыслями, — чтобы ты был рядом со мной всегда. Я хочу, чтобы ты был не только моим братом, но и другом, кому могу доверять, с кем могу разделить и радость побед, и горечь поражений. Хочу, чтобы ты был моей опорой, что в трудную пору будет поддерживать меня. Скажи, ты согласен? Альфред не ожидал когда-либо услышать от брата, что неприязненно морщил нос, когда при нём зачитывали стихи, столь проникновенной, запальчивой речи. Может быть, его речь нельзя было назвать меткой или цепляющей, но сказанное Британией тронуло его. И немного польстило его самолюбию, если уж на то пошло. — Да. — Выдохнул Альфред. Голос его отсвечивал легко уловимой радостью. Равнодушие медленно сползло с его черт. — Я буду безмерно рад быть твоим другом. — Затем он добавляет — на сей раз с большим почтением, — сочтя разумным облечь свое лицо маской равнодушия для придания своим словам веса: — Быть вашей поддержкой — для меня великая честь, Британская империя.