Кукла.

удар. яркая вспышка боли мелкими вибрациями раскатывается по немеющей сгорбившейся спине, пробегается до кончиков пальцев электрическим током. испарина проступает на коже крошечными каплями, от того щиплет мерзко, словно напоминая – дальше хуже. взгляд упрямых затуманенных глаз устремлён вперёд – только вперед –, и животный, хищный оскал украшает это почти красивое лицо. ферула вновь заносится над изнывающим телом. тонкий свист пролетает будто совсем рядом с ухом, глушит натурально. удар. спина выгибается изящной дугой, и кровь тонко сочится из закусанной губы. от раскрывшейся перед глазами картины, женщина улыбается лишь уголками губ, испытывая истинно-садистское удовольствие от этой мягкой мести. – постойте! постойте! звонкий голос раздаётся совсем радом с местом наказания. уже через секунду на пороге появляется юноша, чеканящий каждый свой шаг. ему страшно, и это видно издалека невооруженным глазом, но уверенности ему сейчас будто не занимать. мо сюаньюй самоотверженно мчится вперед, противится старшим адептам, охраняющим вход. вырывается так, словно силы не покинут хрупкое тело уже сейчас. женщина кивает адептам едва заметно, но этого хватает с лишком, чтобы те отпустили несчастного, вытягиваясь по струнке, словно не произошло ничего. юноша в их руках заметно обмякает, но последним рывком бросается вперед, закрывая чужое тело от влажных розг. ладонями ласково скользит по открытому животу, обхватывая пленника поперек тела. ноябрьский холод проносится по щекам, пробирается под одежду, вникая в саму суть и щекоча кости, леденит колени. от того тепло хрупкого тела кажется неправильным, чуждым. парень под ним шипит, скалится, но оттолкнуть не может, даже если постарается. – он не виноват, госпожа! – честный взгляд устремляется на женщину, заставляя её хмуриться лишь сильнее. – это всё из-за меня! меня одного! глупый. глупый мальчишка. сюэ ян смеется тихо, хрипло, и смех этот ударяет по ушам сильнее, чем свист взмокших хлыстов. – сюэ ян из-за меня убил вашу кошку… я не хотел, чтобы всё так вышло. она всего-то меня поцарапала. это случайность, нелепость. вот только госпоже цзинь плевать. ей не до честных признаний и искренних раскаяний. тем более от какого-то ублюдка её собственного супруга. это не вернет её любимую белоснежную кошку, как и не вернёт сына. госпожа цзинь устала. это читается по её потухшему взгляду и блеклому, скудно постаревшему лицу, когда-то бывшему эталоном нежности. и видеть отпрысков мужа от других женщин сейчас хочется меньше всего, но те словно так и норовят вылезти у неё прямо перед глазами, забыв про вежливость и этикет – не до того. женщина высокомерно вздергивает кончик носа, не желая дольше смотреть на мальчишку. – увеличить наказание вдвое. мне всё равно, кто из них его примет. – ровный голос проносится по помещению, и для сюэ яна оказывается слаще мёда, растекаясь по затекшим мышцам. мазохист до боли, до гроба. кичится, врет открыто, улыбаясь ослепительно, когда делают резче, сильнее. когда кровь струится и кажется, что так будет правильно. злится и брыкается, когда юноша прилипает к нему, словно панцирь, не давая возразить и слова. успокаивается скоро, стоит услышать тихий, сучий скулеж совсем рядом с ухом. так разбиваются чужие мечты о лучшем и прекрасном, и звон их хрусталя мягче трели птиц на рассвете. чужое тело, не имеющее даже золотого ядра, вздрагивает от каждого удара и гнется, словно тряпичная кукла, но не сдается. сюэ ян сбивается со счета ударов, когда хватка ослабевает совсем, и сюаньюй безвольно повисает на нем, раздражая полученные раны. надоедливый свист ферул звучит еще какое-то время, прежде, чем утихнуть совсем. вытянутая ладонь раскрывается, будто кошачья, и пальцы смотрят в разные стороны. спина отзывается тянущей болью, и юноша носом утыкается в жёсткую подушку. тихое сопение полностью перебивает молчаливость его положения, и выдаёт с поличным – жалеет. жалеет себя, пробуя на языке этот привычный вкус «меланхолии», заевшей на зубах и притершейся где-то меж десен, словно едкая приправа прославленной кухни юньмэн цзян. вот только сейчас она будто вышла из-под руки неумелой кухарки – отдаёт мерзостью и солью настроения на корне языка. хочется сплюнуть. сюэ ян хрипит и упирается щекой – задохнуться сейчас хочется меньше всего. петли на двери скрипят едва слышимо, впуская в комнату человека. тихая, неуклюжая поступь выдает своего обладателя. резной поднос опускается на тумбу у кровати. сюэ ян поднимает глаза, разглядывая гостя в сумрачном свете. исследуя человека, уже скоро встречается с ярким взглядом напротив, выдавая все свои двоякие эмоции по поводу его прихода. мо сюаньюй сдаётся в немом разговоре первым. отворачивается, начиная неловкими руками переставлять склянки с места на место, и вид при том имеет самый, что ни на есть безобидный. раздражает сильно, но больше – лишь робкое трепетание нежных губ. – обезболивающие травы. я попросил менять тебе повязки чаще, у тебя вся спина кровоточила, опасно. юноша начинает болтать, заполняя бессмысленными словами всё пространство вокруг себя, словно так будет спокойнее. спину держит ровно, будто не хочется скулить, свернувшись в позу зародыша где-нибудь в сером углу, облюбленном крысамм. раздражает. этот сопляк без чувства самосохранения, без золотого ядра и перспектив. этот больной недоносок. сюэ ян поджимает губы до тонкой линии, и одним движением садится на постели, сгорбив ноющую спину. – сегодня лекари заняты, поэтому я вызвался помочь. к тому же, ты пострадал из-за меня, так что это было бы честно... – заткнись. сюэ ян зубы сжимает до скрежета, стараясь держать себя в руках – его убьют, если он хоть пальцем тронет этого самоотверженного отпрыска. пискнув тихое «извини», мо сюаньюй принимается перемалывать травы – говорили, чем больше сока, тем лучше, – и глаза держит опущенными. сюэ ян впивается в спину, скрытую золотыми одеждами, взглядом, рисуя широкой кистью в голове отвратные картины мучительной расправы, чтобы сломать чужой мир, вывернуть его наизнанку, раздробить кости пальцев – то будет искусство. вот только мазанное красной тушью перечеркивается багряной кровью, проступающей на золоте. плевать. это не его проблема. он не просил о защите. он хотел только... а чего он хотел? – раздевайся. – ч-чего? парнишка застывает, будто мраморное изваяние, испорченное красками вандалов. сюэ яна хватает на четыре с половиной секунды, прежде, чем он поднимается, разворачивая юношу к себе одним резким движением, бесстыдно шарит руками по его слоям его ханьфу, стягивая то неумелыми, рваными движениями. откинув испорченное золото на постель, крутит юношу перед собой, и тот без всех этих чёртом драных слоёв одежд кажется совсем тонким и хрупким перед ним. смущенно опускает взгляд в его руках и прикрывается, будто невинная девица, будто там есть, на что смотреть. взгляд сюэ яна же цепляется всего за одну вещь – та словно бы кричит «я здесь, заметь меня». багряное полотнище бинтов украшает хлипкую спину, сливаясь в одно пятно. кровь засохшая, запекшаяся мелкими наростами торчит то тут, то там, но основное действо приходится на центр – там, где раны кровоточат прямо сейчас. сюэ ян ухватывается пальцами за края бинта, не боясь испачкать их в чужой крови – жаль, не из-за него самого. одним рывком сдирает те с чужого тела, роняя прямо на пол – кто-нибудь вымоет. потом. юноша приоткрывает уста в немом крике, едва ли не падая на колени от накатившего бессилия, и в ватных ногах его слабость. ладони с трудом опираются на поднос, повалив чаши – прозрачная вода струится по кисти, рисуя абстрактную картину его боли, – и глаза тут же наполняются градом слëз. багряное полотнище будто подожгли – и горит оно синим пламенем. уцелевшие куски плоти словно играют с ним злую шутку, заставляя кривить красивое лицо в гримасе боли. – ты мне солгал. – тон сюэ яна не терпит пререканий или оправданий. он уверен в своих выводах. мо сюаньюй всхлипывает тихо, стараясь подавить в себе подступающую к глотке истерику. опускается на колени, будто тянет сам себя на самое дно, захлебываясь в собственных рыданиях от боли физической и душевной. и не имеет ни единого понятия, что сказать в ответ. его план, оправданный, провалился, даже не начавшись. такая мелочь, что выдала всё. сюаньюй знает, понимает – ему не стать великим заклинателем, не быть даже хорошим человеком, и все его потуги, последние, топчут вместе с осколками гордости. всё, что уготовано ему судьбой – быть обузой, ненужной вещью, маленьким человеком. даже теперь, когда мысли были чисты. сюэ яна чужое горе едва ли трогает, но неизведанное чувство расползается по груди, цепляясь за кожу крепкими щупальцами и оставляя ожоги. мерзко от осознания. – ты сбежал от лекарей. – голос режет, словно холодная, острая бритва. – притащился сюда со своими лекарствами. – толкает на пол пустую чашу, словно в подтверждение своих слов. та валится с грохотом, встречаясь с деревом пола. – может ты убить меня хотел, а? он едва ли понимает, чего добивается. слова сами льются изо рта ядовитой рекой, словно так станет легче. словно так правда скроется за стенами его недоверия. вот только его будто даже не слышат – юноша с трудом покачивается взад-вперёд, глухо стукаясь лбом о дерево тумбы, чтобых заглушить вой собственных громких мыслей. сумасшествие в чистом виде. сюэ ян знает, видел и хуже. от боли в теле люди становятся больны душой. и сюэ ян счастлив бы довести до той черты, вот только умалишённый наследничек вряд ли кому-то станет нужен. опустившись на пол рядом с мальчишкой, хватает его лицо ладонью, поворачивая к себе, и то подаётся, словно на шарнирах. пощёчина звонкая, обжигающая, но протрезвляет за секунды. потерянные, туманные глаза смотрят в его собственные – от того вырвать их силой и забрать себе хочется до зуда в ногтях. – ждёшь благодарности от меня? – сюэ ян скалится, занося руку для второго удара. – уродец, каких поискать. – я хотел, как лучше. – чужой голос хриплый, и оправдания им звучат совершенно безжизненно. – и не ждал благодарности. ты был единственным, кто отнёсся ко мне хорошо. и мне требовалось лишь отплатить. «но ты всё разрушил» – так и остаётся непроизнесённым, прежде, чем сюэ ян поспешно накладывает заклятие, сбегая от правды, от искренности чужих речей. воротит. скатывающийся по его коленям – и социальной лестнице в целом – юноша кажется сломанной куклой, фарфоровой, давно давшей трещины и склеенной в попыхах, неаккуратно, чтобы разбиться вновь. и её осколки ранят даже самую непробиваемую шкуру.