Uh, us against the globe

             Она появляется из ниоткуда, такая же ненормально высокая и красивая, как при каждой их встрече. Чуя сразу замечает её в толпе: тёмную лохматую голову, возвышающуюся над партнёром, и размалеванные как у последней потаскухи красным губы нельзя не заметить. Неловкую разницу в росте — надо же, прямо как у них — смягчает элегантность её движений, силуэт длинных ног, спрятанных под широкой юбкой и то и дело мелькающих в высоком разрезе.       На секунду Чуя задумывается, что это перебор: кожу видно вплоть от середины бедра до тонкой ступни, изогнутой под силой каблука, почти все в зале могут заметить родинку на её бедре, крупную, но приятную, и оценить отсутствие волос на неожиданно нежной коже. Нежной она кажется, по крайней мере, издалека — как и вся Дазай со своей высокой прической, слишком женственным платьем и взглядом, не полупустым, как всегда, а пряным, пахнущим как крошка имбиря в теплом чае.       Наверное, она подделывает взмах ресниц — никогда на партнера. Всегда — на Чую.       Он понимает её намёк. Вмиг допивает остатки вина в бокале и размашистыми шагами приближается к прижавшейся грудями друг к другу парочке. Несколько раз плечом натыкается на людей и, не стесняясь, отталкивает от себя.       Босс сказал: не привлекай внимание.       Но он сказал об этом не только ему.       Потому что Чуя думает, что сейчас он вполне может использовать Порчу, и все равно все взгляды будут прикованы только к ноге Дазай. По крайней мере, он смотрит только на эту часть тела, не замечая, что все тело напарницы останавливается и расслабляется при его приближении.       Чуя не предлагает ей танцевать. Просто — хватает за руку. Уводит под градом взглядов, разных видов: изумленных, испуганных и влюбленных. После, закрыв дверь первой комнаты, — прижимает к стене.       Грудь Дазай подпрыгивает в такт его движению. Это является единственной причиной, что может заставить его глаза подняться выше её бедра. Чуя с неприязнью замечает провокационно торчащие сквозь тонкую ткань соски, зная: он, её партнер в танце, чувствовал все изгибы более чем детально. Его пальцы не смогли бы все охватить, но полной грудью — еще бы. Наверное, думает Чуя, у него впервые так быстро встал.       — Не суди по себе, — говорит Дазай, облизывая губы.       И только тогда Чуя понимает, что последнюю — а, может, не только — реплику сказал вслух. Он усиливает хватку на скрытом перчаткой запястье и откидывает назад голову. Ни слова не говорит в ответ. Ведь вся Дазай — сплошная провокация, которую лучше проигнорировать, чем выслушивать до конца. Так они только больше времени потеряют.       Она, наверное, хочет сказать что-то еще, но Чуя вовремя затыкает ее рот своим. Попадает вовремя — она не успевает сомкнуть губы. Глаза тоже не смыкает. Карий постепенно переливается в чёрный, появляется хитрый прищур, но она не отвечает на поцелуй, и Чуя просто толкает внутрь язык, грязно, слюняво, чтобы улыбка ушла с её лица и сменилась чем-то другим.       Дазай не проигрывает. Она только изворачивает запястье, и сама прижимает ладонь Чуи к своей груди. Рот держит широко открытым, но все еще не двигается. Своими пальцами спускает вниз лиф, чтобы обнажить левую, и без толики соблазнения позволяет мужской руке вовсю обхватить все, что она, как женщина, только способна ему предложить.       Рука Чуи сжимается грубо. На мгновение он перестает двигаться и остаётся прижатым плотно ртом к её рту, пока проводит большим пальцем по нагло, как и сама Дазай, вздернутому соску. Грудь в его руке теплая и плотная. На удивление, у плоскозадой Дазай есть что потрогать, и Чуя не в первый раз убеждается в этом, снова, пока сжимает и разжимает ладонь на её левой груди. Он думает, что будет не против, если сюда кто-нибудь заявится — дверь на замок они не закрывали. Он думает, что не будет против, если её увидят такой, наполовину голой, в его руках. Он думает, что будет не против, если они плюнут на задание, а весь этот дом разлетится на части.       Чуей завладевает почти единственное доступное ему подростковое чувство: оттрахать привлекательную подружку просто потому, что она дала ему потрогать себя, может, без обязательств, может, со слепыми обещаниями или признаниями в любви, которые мало чего стоят в мире людей, тем более — в мафии.       Дазай упускает недовольный смешок, и сама толкает язык меж его губ. Она внезапно перестает быть мраморной статуей. Мрамор, правда, при лунном свете все так же прекрасен — её кожа в его руках. В сравнении с загоревшими на солнце ладонями вечно прикрытая кожа её груди создаёт неподдельный контраст.       Чуя отвечает на поцелуй, и теперь они пожирают друг друга по-настоящему, агрессивно, с зубами, с привкусом металла, в то время как другая его рука спускает вторую часть её лифа, и теперь платье собирается на её талии складками, падая.       Чуя даже не спешит проверять, как все это выглядит на самом деле. Он просто массирует её мягкую грудь в своих ладонях, она полностью помещается в них, он задевает нежные соски ногтями, заставляя их затвердеть больше, чем они уже успели за время, проведённое в этой холодной комнате. Наверное, это и есть то самое женское-мужское: он трогает её за то, чем они отличаются, она чувствует то, чем они отличаются, своим оголенным бедром. Руки все еще держит при себе, не мешая. Кислород не заканчивается: Чуя успевает делать вдохи-выдохи носом, в перерывах, когда они перестают двигать языками.       Он не против запустить руку в разрез её платья и довести до оргазма пальцами. Он не против запустить руку в разрез ее платья, отодвинуть это платье куда подальше и получить доступ к наверняка намокшей и самой горячей точке Дазай.       Было бы время, — думает Чуя. И останавливается. Все-таки замечает, как тихо стало за дверью комнаты.       — За нами следят, — только и говорит он, отрываясь от распухших, действительно теперь красных губ. Помада Дазай застряла на её подбородке, и он спешно её подтирает.       После этого делает шаг назад.       Понимает, что Дазай, наверное, именно такой ему нравится: с еще более взлохмаченными волосами, с потекшим макияжем, прикрывающая свою покрасневшую грудь двумя руками, с наполовину спущенным платьем, болтающимся на талии. Как бы она ни пыталась, полностью скрыть все ладонями не получается, и у Чуи непроизвольно тянется правый уголок рта вверх, делая его лицо таким беззаботным, таким мальчишеским, что, если долго смотреть, можно закончить с мафией.       Дазай закатывает глаза и возвращает свою клоунскую маску обратно. Спешно натягивает вверх платье, поправляет, и только когда последняя часть её нежной кожи скрывается, Чуя позволяет себе бросить взгляд назад. Дверь под влиянием повелителя гравитации вылетает. И он вряд ли оставит от этого дома камень на камне. Чтобы никто не видел такую, полностью подвластную ему Дазай.