***
— Может, в отпуск махнем? — спрашивает Алена, зевая ему в плечо. — Давненько мы нигде не были. Её ноги согнуты в коленях и укрыты пледом, на голове растрепанный пучок, а рукава толстовки натянуты до самых костяшек — она очень милая и домашняя. Нежная. Но Арсений, глядя на нее, ощущает только странную смесь из страха и тоски. «Прости меня», — говорит его рука, сжимая девичью ладонь. — Да, надо бы. — Угу, — она снова зевает и трется о него щекой. — У нас, считай, и медового месяца не было. «И за это тоже прости», — пытаются сказать пальцы через ткань толстовки. — Обязательно съездим, но попозже. У меня командировка через две недели. — Что? Какая? — По работе, — произносит он самую банальную вещь из возможных и, кашлянув в кулак, добавляет: — Полетим с Белым в Москву. Она хмурится и явно собирается что-то сказать, но в последний момент передумывает. Алена вся сжимается, словно тело лишилось костей, и обхватывает торчащие из-под пледа стопы. Носки у нее тоже очень домашние — мягкие, с растянутой резинкой и принтом в виде сердечек. — Это всего на пару дней. А ты пока выберешь, куда рванем отдыхать, хорошо? — Ладно, — отвечает она еле слышно, устремив взгляд к экрану. — Давай смотреть, а то всё пропустим. Арсений давно потерял нить сюжета и за фильмом совсем не следит, поэтому ему, в принципе, плевать. Но Алене — нет. «Прости», — целуют его губы, касаясь темной макушки. И за то, что творю хуйню. И за то, что мне тебя недостаточно.***
— Ты забронировал номер с одной кроватью? Руслан вешает пиджак на спинку стула и принимается рыться в дорожной сумке — модной, кожаной, стоящей больше, чем пальто и ботинки Арсения вместе взятые. — Да. Это проблема? Они еще ни разу не спали вместе. И не то чтобы Арсений планировал исправлять это в ближайшую тысячу лет. — Нас видели на ресепшене. — И? — Руслан выгибает бровь, встречаясь с ним взглядом. — Мы за сотни километров от дома, никто тебя тут не узнает. — Не в этом дело… — он осекается, когда чужие губы тянутся в острой ухмылке. — Точнее, не только в этом. — Арс, администратору плевать, что мы делаем за закрытыми дверьми. В мыслях мелькает образ невысокой блондинки: воображение тут же рисует, как она кривится, когда новые постояльцы уходят в сторону лифта. — Да, но… — А если и не плевать, — перебивает Руслан, — то нас это всё равно не касается. Дай людям делать свою работу и не параной на пустом месте. Слова не утешают и не успокаивают. В голове крутится «какая мерзость», «постыдились бы», «куда смотрит охрана?» — скопом неозвученных фраз. И вроде ничего такого: Москва привычная ко всяким… не стандартам, и они нормальны (в теории), но ровно до тех пор, пока не коснутся самого Арсения. Руслан, судя по всему, прекрасно это видит. — Если хочешь, после встречи попросим разделить кровати. — Но здесь общее изголовье. — Ты не на него смотри, а на ножки. Арсений опускает взгляд к полу: ножек не четыре, а восемь. Большая кровать, которую сделали из двух полуторок — даже матрасы разные, под одной простыней сразу и не заметишь. — Скажу, что забыл предупредить, когда бронировал, — предлагает Руслан. Арсений кивает и делает глубокий вдох — первый за последние десять минут. — Арс… — голос сухой и далекий, брови сходятся на переносице: явно разочарован. — Это действительно настолько важно? — Да, — отвечает он еле слышно, избегая встречи глазами. Стыдно. И перед Русланом, и перед девушкой на ресепшене, и перед Аленой. Но еще сильнее стыдно перед собой — причем за всё сразу.***
Переговоры проходят на ура и грозят жирной премией. Это поднимает моральный дух. Как и вино, выпитое за успех, за грядущие сделки, за хорошую погоду — к ночи они с Русланом перестают искать поводы и придумывать тосты. Когда они остаются вдвоем, Арсений позволяет себе погладить его ногу. Под столом, разумеется (спасибо длинной скатерти). Руслан смягчается впервые за день: улыбается уголком губ, смотрит как-то всезнающе, с непонятной… то ли тоской, то ли нежностью. Арсений старается не анализировать чужие чувства, как и свои, которые подталкивают податься ближе, уткнуться носом в шею, вдохнуть запах одеколона. Услышать заботливое: — Устал? Тихо угукнуть, получить поцелуй в висок. — Ты сегодня отлично потрудился. Отдыхай. Ничего из этого он, разумеется, не делает. Во-первых, творить подобное на людях — табу, во-вторых — налицо спутанность ролей: это Арсений должен прижимать Алену к себе и целовать в висок, подставляя крепкое мужское плечо. Никак не наоборот. И тем более не с Русланом. — Вернемся в номер? — Да, — Арсений допивает вино в несколько больших глотков. — Давай.***
Девушка на ресепшене сменилась парнем. Может, поэтому в запланированной просьбе нет никакого смысла: он даже не знает об их ситуации. А может, в Арсении говорит алкоголь (точнее, заставляет его молчать). Но, какой бы ни была причина, когда Руслан выгибает бровь, он отрицательно мотает головой, и они оба идут в сторону лифтов. Арсений повторяет себе, что всё в порядке. Что они просто лягут спать. А если и не лягут, то последняя — ага — близость будет такой же, как раньше. Но, моясь в душе, он уделяет некоторым участкам тела больше внимания, чем обычно, благо насадка смесителя легко снимается, а с напором воды нет проблем. Проблемы здесь только у Арсения с башкой, в остальном всё в порядке. Ложась рядом с Русланом, он продолжает обманывать себя, будто ничего не изменилось. Даже когда тот вжимает его — абсолютно голого — в кровать; когда проводит влажными поцелуями от подбородка до члена, шепча в кожу что-то очень тихое и личное, вынуждая стонать раньше времени. Руслан переворачивает его и, впившись губами ниже затылка, гладит ягодицы, а потом ныряет скользкими пальцами между ними, — даже тогда Арсений повторяет себе, что вот-вот остановится. — Если не хочешь, — раздается шепот позади, и давление на мышцы пропадает, — всё нормально. Нам вовсе не обязательно… — Я хочу, — хрипит Арсений, боясь передумать, подаваясь навстречу ласкающей руке. — Арс. — Трахни меня уже, — просит то ли он, то ли бутылка вина, выпитая в одну харю, пока Руслан цедил свой виски. — Только если лицом к лицу. Румянец заливает щеки и ползет жаром до самых ключиц. — Почему? — Хочу тебя видеть. Блядь. Взгляд глаза в глаза ощущается слишком интимным, выбивающим воздух из легких. Стон срывается с губ помимо воли: чувств много, и все — новые, заставляющие скулить и стыдливо сминать простыни, ползти куда-то вверх, чтобы быть остановленным твердой рукой. Руслан движется в нем неспешно, тягуче-медленно. Дразнится. Он внимательно изучает лицо, ловит каждую реакцию, каждый выдох. Ладони сами взлетают, чтобы лечь на его спину, притянуть как можно ближе: давай, будь со мной, ты уже здесь, не сдерживайся, не осторожничай, я тебе доверяю. Арсений не анализирует. Он весь — натянутая струна, от которой отлетают звуки, если умело давить в нужных местах. Горячий член распирает нежные стенки, заполняет его изнутри, и всё кажется таким бесконечно правильным, что картинка расплывается и стекает влагой по вискам. Руслан это определенно видит, но ничего не говорит. Лишь прижимается теснее, проводит носом по мокрой коже и целует в губы: мягко, успокаивающе, отвлекая теплом. Собственный член, зажатый между телами, уже изнывает, но в какой-то момент становится плевать на оргазм: Арсению просто нравится то, что происходит здесь и сейчас. Тяжесть чужого тела, запах — мускусный и пряный, — крепкая хватка и твердые мышцы под пальцами. Нравится Руслан, который его берет (трахает, имеет, как угодно) с типично мужским напором. И быть в принимающей позиции тоже — неожиданно — нравится.***
Возможно, он и не гетеро. Эта мысль посещает Арсения в откровенно хреновый момент, когда он лежит в постели со своей женой — вроде бы любимой, вроде близкой. «Любимым не изменяют», — шепчет голос совести, который труднее игнорировать день ото дня. Но Арсений и не изменяет, ведь это сделало бы его настоящим геем. Но буквально час назад у них с Аленой был секс, который прошел… ну… неплохо. «Всё еще достоин», — сказал Тор в одном из фильмов Марвел. «Всё еще гетеро», — вторил Арсений, словив эрекцию при виде груди. Следом в голову пришел идиотский каламбур про поднятый молот, но он поспешил от него отмахнуться и заняться делом. И вроде получилось вполне сносно. По крайней мере, они оба кончили — Арсений не эгоист и всегда заботится о жене (хотя бы в этом плане), — однако… что-то всё равно не так. Он старательно гонит дурные мысли, но в них то и дело мелькает Руслан. Его щетина, слегка обветренные губы, выпирающий кадык. Арсений ненавидит себя, когда рука накрывает пах и сжимает полувставший член. Под закрытыми веками не нежные изгибы и треугольник волос, а очерченный пресс и блядская дорожка, не мягкое и влажное, позволяющее проникнуть внутрь, а твердое и горячее, проникающее в самого Арсения. Его жена буквально лежит рядом, спит и видит счастливые (хочется верить) сны об их будущем, а он дрочит, прикусив губу и представив своего начальника. Ненависть возрастает в разы, когда, сдавшись, Арсений уходит в ванную, прихватив телефон. «Ты здесь?» — пишет он в Телегу, где у Руслана вечное «был(а) недавно». «Да. Что-то случилось?» — приходит через пару секунд. «Можешь прислать свое фото?» — будь в запасе больше времени, Арсений написал бы что-то поизящнее, но сейчас побеждает страх быть пойманным. И невъебенный груз вины. А еще каменный стояк, который эту самую вину отодвигает на второй план. «Что-то конкретное?» «Нет, просто… ты», — отвечает он максимально тупо и искренне. Руслан присылает вместо фото кружок, где лениво дрочит на камеру. Свет включен, поэтому хорошо видно каждую деталь: и крупную, налитую головку, и щелку уретры, и крохотную каплю смазки. Видно даже выпирающую вену, которая пролегает вдоль члена и особенно сильно набухает внизу. По ней хочется провести языком. Арсений сглатывает и ускоряется, а потом задушенно стонет, получив новое сообщение: «Хочу увидеть, как ты кончаешь». Ему хватает десяти секунд и беглого пересмотра кружка, чтобы залить спермой всю руку.***
Ненависть растет в геометрической прогрессии, потому что отпуск с Аленой не приносит ничего, кроме ссор. И он знает, чья это вина. Нельзя вечно отвлекаться на телефон, пялить в подчищенный диалог и подолгу зависать на вопросах «чем займемся?» и «куда хочешь пойти?», чтобы в итоге ответить равнодушное «мне всё равно». Арсений видит, как Алена поджимает губы, хмурится, отводит взгляд — задумчивый и тревожный. Но ему лень играть в актера. На душе мерзко: тянет назад, в Петербург, где осталась работа и Руслан. Секс с женой максимально пресный. Разговоры обрывочные, нервные, колкие. Он постоянно задевает её правдой и враньем, мирится с клеймом конченого мудака и ни хуя не может с собой поделать. Они с Русланом решили не общаться во время отпуска, и теперь его корежит с такой силой, что хочется всё бросить и уехать. Даже не домой: чувства пугают и вызывают массу вопросов. Уехать бы куда-нибудь в глушь, в лес, погладить траву и проораться как следует, чтобы мозги встали на место. Или чтоб его на хуй загрызли медведи — тоже неплохой вариант. Заслужил.***
Он выходит на работу раньше, чем кончается отпуск. Объясняет Алене (и себе), что деньги лишними не бывают, но она только хмыкает и молча удаляется в спальню. Впервые за год Арсений засыпает на диване в гостиной. Руслан на следующее утро усмехается его помятой физиономии, но уже через минуту тянет в кабинет и, захлопнув дверь, прижимает к стене. Не целует — смотрит долго и внимательно, будто ищет ответ на неозвученный вопрос, который Арсений до одури боится услышать. — Как отдохнул? «Отдохнул». Не «отдохнули». — Ужасно, — выдает он, мечась взглядом по знакомому до боли лицу. — Ясно. — Мог бы из вежливости сказать, что тебе жаль. — Но мне не жаль. И лишь после этого Руслан накрывает его губы своими. Всё в нем — запах одеколона, скользкая ткань рубашки, расстегнутая пуговица — манит податься ближе, потереться о кожу и впитать-запомнить-законсервировать каждый ебучий миг, чтобы было на что опереться по приезде домой. — Скучал? — шепчет Руслан, опускаясь к шее, покрывая её влажными поцелуями. Арсений молчит. У них… ну. У них не такие отношения. Может, по этой причине он искренне удивляется, когда пару часов спустя Руслан предлагает сходить в театр. — Островского ставят, — тот пожимает плечами. — Подумал, тебе будет интересно. Арсений заламывает брови и смотрит с недоумением: — Зачем это всё? Мы ведь… — Что? Он захлопывает рот, не сумев подобрать слова. — Значит, трахаться нам можно, а сходить на свидание — нет? — хмыкает Руслан, хотя на его лице нет замешательства. — Прекрати, — шепчет Арсений, чувствуя, как к горлу комом подступает паника. «Не говори об этом, не называй так открыто!» — верещит сигнальная сирена в потоке мыслей, но не хватает смелости повторить всё вслух. Свидание, блядь. Пиздец. — Мы не в тех отношениях. — Вот как. — Да. Я… не гей. Руслан опять смотрит своими глазами-рентгенами, понимает, видимо, что собеседник с гнильцой (и как раньше не заметил?), и тихо фыркает: — Чушь. — Это просто стресс после женитьбы. Он толкает на всякие… несвойственные вещи. — Да что ты. — Да, — не сдается Арсений. — Как в тюрьме. Там тоже мужики трахаются с мужиками, но это еще не значит, что они геи. Руслан выгибает бровь: — Ты только что сравнил свой брак с тюрьмой? — Нет. Пауза. — Ладно, Арс. Ты не гей. Я учту.***
Ни хуя он не учитывает, потому что продолжает втрахивать Арсения в кровать — с оттяжкой, с громкими шлепками яиц о кожу, с надрывными стонами и дорожками пота. Арсения вообще не должно здесь быть. Ему бы купить билет в Сочи: броситься следом за женой, которая, кинув короткое «мне нужно время, чтобы подумать», уехала к маме. Надо всё ей рассказать. Вымолить прощение или хотя бы просто перестать морочить голову. Но это слишком пугающе, слишком страшно: не из-за клейма изменника, а… Поэтому Арсений скулит, когда член распирает его изнутри, задевая все нужные точки. Дрожь удовольствия проходит по телу, кожа горит от щетины и поцелуев, на ней алеют укусы: до возвращения Алены успеют сойти, можно не сдерживаться. Он ненавидит себя на одиннадцать из десяти, но всё равно кончает с мужским именем на губах и со спермой, залившей всю задницу. Но хуже всего не это. Хуже — что Руслан предлагает остаться на ночь, и Арсений остается. Утром его будит мягкий поцелуй в висок, а после — запах кофе и омлета. Они моют посуду (больше дурачатся), затем вместе едут в офис. — Вдруг кто-то заметит? — Плевать, — отвечает Руслан, поворачивая руль. — Можешь соврать, что я подобрал тебя по пути на работу или что у нас была встреча с поставщиком. Короче, выкрутишься, если захочешь. — И тебя это не парит? Чужая рука ложится на колено и мягко сжимает через ткань брюк. — Нет. Но тебя — да, и я могу поддержать любой бред, который ты придумаешь. — Но почему тебе всё равно? — он нервно сглатывает, представив шепотки коллег за спиной. — Мы живем не в той стране, чтобы… — Арс. Я не афиширую это налево и направо, но те, кому я доверяю, в курсе. Мнение остальных меня не ебет. — Конечно, — Арсений фыркает, однако руку не убирает, — ты же босс. Руслан на подначку не ведется и не злится, наоборот, улыбается краем рта. — Да, в этом есть свои преимущества.***
Это неправильно. Жить в чужой квартире и засыпать в постели с мужиком. Постоянно смотреть на закрытую дверь кабинета в офисе. Убирать телефон с недописанным смс жене, когда Руслан склоняется над столом и предлагает выпить кофе. Не скучать по Алене и, наплевав на все запреты, идти то в театр, то в кино, то на выставку, словно у него медовый месяц с другим человеком, — это всё охуеть как неправильно. Но абсурдность ситуации в том, что впервые за долгое время Арсений чувствует себя собой. — У меня… кризис, — шепчет он дрогнувшим голосом, пока тяжелая рука гладит его по груди. Пальцы на секунду замирают, затем снова скользят по коже. Руслан продолжает смотреть в потолок через плотные сумерки. — Я знаю. — Зачем тебе это? — выходит пугливо и жалко, маскируя честное «зачем тебе я?». — Арс… — он усмехается. — Ты идиот. — Справедливо, но ты не ответил на вопрос. Руслан тянется, чтобы провести носом по щеке, а потом поцеловать в самый краешек рта. — Спи.***
То, что Алена подала на развод, не становится сюрпризом. А еще не отзывается болью и желанием всё вернуть. — Ты хотя бы скажешь, кто она? Арсений дергает уголком губ — разбито и горько, понимая, что жена (скоро придется добавлять «бывшая») заслужила правду. — Это он, — слово — комом в горле, грубым камнем, что царапает изнутри и набегает влагой на глаза. — Что?.. Посмотреть на Алену выше его сил. Арсений так боится увидеть отвращение на когда-то родном лице, что виновато отводит взгляд и сжимается до размеров атома, будто её реакция может убить его прямо на месте. — Это он, — не то шепотом, не то хрипом, ощущая боль под сводом ребер. — Ален, — Арсений сглатывает, потому что голос обличительно дрожит, — я… Продолжение очевидно, можно не мучить ни себя, ни её, но это похоже на рвоту: начнешь и не остановишься, пока всё не выблюешь. — Я, наверное… — Три чертовых буквы он вымучивает так, словно они зрели в нем всю гребаную жизнь, кололи шипами-иглами, как в «железной деве», только изнутри. — Я… гей. Голос дает петуха (и не только голос), а картинка вмиг расплывается. Слезы душат и не успевают задержаться — сразу стекают по щекам, чертя соленые дорожки снова и снова. Алена не успокаивает. Не обнимает, как делала раньше, когда он обнажал перед ней свою уязвимость, не говорит, что всё будет хорошо. Не говорит, что плакать нормально и что сам он тоже нормальный. Она молча хлопает дверью, оставив Арсения наедине с истерикой и снятым обручальным кольцом. Так и должно быть. Он заслужил.***
— Ты разводишься? — спрашивает Руслан неделю спустя, поймав Арсения, который всё это время бегал от него как от чумы. И вот опять. «Ты». Словно Алены вообще не существует или она никогда не имела значения. Самое страшное — допустить мысль, что так и есть. — Да. — А мне ты говорить не собирался? — Руслан щурится, удерживая за локоть, чтобы опять не свалил. — Не знаю. — Арс… — Разве это имеет значение? — огрызается он, чувствуя, как пятки лижет знакомый страх близости. — Мы просто… спим вместе. Брови Руслана поднимаются высоко на лоб, затем сходятся на переносице. — Вот как. — Именно. — И давно? — Брось, — фыркает Арсений, с трудом выдерживая взгляд глаза в глаза, — так было с самого начала. — Было, — соглашается Руслан. — Но потом изменилось. — Не для меня. И ведь врет напропалую, но еще сильнее, чем признаться в собственной неудаче как гетеросексуала, он боится понять очевидную вещь: его привлекает не только секс, но и конкретный человек. Возможность… отношений. А это значит — постоянный страх быть обнаруженными, вранье и маскировка, а еще полная капитуляция перед фактом, что Арсению нравится быть ебучей маленькой ложечкой, о которой заботятся и которую регулярно вминают в кровать. Ни хуя не маскулинно. Ни разу не по-мужски. Его кукуха на пару с либидо выбирают позориться до конца. — Не верю, — тихо отвечает Руслан, однако руку всё равно отпускает. — Приходи сегодня ко мне. Адрес у тебя есть. Арсений не приходит — ни этой ночью, ни следующей, ни неделю спустя. Потому что он гребаный трус.***
Всё внутри ноет от тоски по близости. Черт бы с ней с физической — нет, какой-то иной, интимной, которую — раньше он в это верил — можно испытать только с любимой женщиной. Месяц назад, когда Алена уехала к матери, а Арсений чуть не перебрался на ПМЖ к Руслану, тот просил помочь обустроить квартиру. Ладно, не квартиру, а подоконник в спальне. — Выглядит слишком пусто, — говорил он, поглаживая Арсения по голому плечу. — Надо цветок какой-нибудь воткнуть. — И ты будешь его поливать? — Вряд ли. — Вот и не мучай ни себя, ни растение. На том и порешали. И теперь Арсению тошно от мысли, что он не оставил никакого следа в жизни Руслана. Так бы хоть напоминал о себе колючим чудаковатым кактусом, который цветет раз в тысячу лет. А еще — при нормальном раскладе — смятыми простынями, второй чашкой на кухне и дополнительной парой обуви в прихожей. Эти картинки постоянно мелькают в голове, особенно перед сном, заставляя подолгу пялиться в потолок. Руслан наверняка видит его мешки под глазами, но ничего не говорит. Не пишет. Не берет за руку, не дает дышать одеколоном, не прижимает горячо к стене, столу или любой другой поверхности — он Арсения никак не касается, и от этого хочется выть. Терпеть не-касания невыносимо. И то ли мысли материальны, то ли Бог (или кто там) пересмотрел тиктоков с Меладзе, где «я тысячу раз обрывал провода», но они банально застревают в лифте. Правда, мозг тут же подкидывает логичный вывод, что никакие провода не оборваны, иначе лететь им строго вниз секунд десять, а потом греметь костями по пути в крематорий. Руслан шумно выдыхает и ослабляет галстук — надел впервые за долгое время, Арсений следит, — но больше никак свое раздражение не показывает. Он упирается поясницей в горизонтальный поручень, откидывает голову и закрывает глаза. Стоит в своих дорогущих брюках и очередной рубашке (темно-зеленая, под цвет радужки), блестит циферблатом часов, окружает своим запахом. Красивый до невозможности. И уставший. Это видно по отросшей щетине и небрежным складкам на одежде. Губы опять обветрились: никто, походу, не напоминает про бальзам. Но сильнее всего выдают напряженные желваки. Такими темпами сточит зубы под корень, Арсений не раз ему говорил. — Я чувствую, как ты на меня смотришь. — А что, — внезапно для себя сипит Арсений, — нельзя? Руслан молчит несколько секунд. Невесело хмыкает: — Можно, но зачем? — Потому что ты красивый. — Арс. Устыдившись своего порыва, он отводит взгляд в сторону. «А еще потому что я скучаю», — добавляет Арсений мысленно, боясь, что Руслан не захочет это слышать.***
Может, всему виной травмы детства, или же он просто родился трусливым уебаном и воспитание тут ни при чем, или свою роль сыграл страх окончательно потерять человека, к которому он что-то чувствует, — так или иначе, Арсений обнаруживает себя у двери чужой квартиры. Он заносит палец, чтобы позвонить, но в последний момент опускает руку. Опять поступает как эгоист, врывается непрошенным гостем в жизнь Руслана, не спросив разрешения и даже не предупредив о своем визите. А вдруг тот не один? А вдруг Арсений на хуй здесь не нужен? А вдруг… Додумать он не успевает: ключ поворачивается в замке, затем дверь медленно отворяется. В глазах Руслана ни капли удивления, а голос подозрительно спокойный: — Пришел, значит. — …Как видишь. — А это что? — он указывает на горшок с фикусом, который Арсений держит второй рукой. — Это Игнат. — Прости? — Игнат, — повторяет Арсений, перехватив горшок поудобнее. — Он будет жить на твоем подоконнике. Руслан хмыкает и выгибает бровь: — А если я забуду его полить? — Ничего, — он мельком облизывает губы, чувствуя, как сердце от волнения грохочет прямо в горле. — Я напомню. — Или сам польешь. — Или сам полью, — кивает Арсений, злясь на голос, которой становится еле слышным. Ну прям-таки бродячий пес, боящийся, что его снова выпнут в дождь ко всем хуям. Но Руслан только поднимает уголок губ и отступает вглубь квартиры. — Заходи. Впускает Арсения в свою жизнь — опять — не требуя обещаний, гарантий и громких слов, давая еще один шанс на… что-то нормальное, даже если по меркам общества они далеки от нормы. Арсений закрывает дверь изнутри, привычно (надо же, когда успел?..) щелкает замком и оставляет Игната на пуфике, чтобы потянуть, наконец, Руслана за локоть. Юркнуть боязливой птицей в его объятия. — Я скучал, — признается он хрипло, вдыхая тот самый запах одеколона. — Знаю. — Руслан подается навстречу и мягко целует его в висок. — Я тоже.