***
Динь неуклюже выгребает из зябкой илистой глубины, выталкивает пробку и по пояс вылезает в небо. Удивиться удается только мимоходом: она не чувствует ног, а еще — осталась ли хоть кроха тепла в самом невыносимом мальчике. (Она разочек заключила с ним сделку, чтобы подшутить над Питером и заполучить весь крем на торте — не хватит и на хвостик дружбы.) Она все же таскает его за уши да так, что на мочке остаются алые крапинки, а негнущиеся пальцы начинает ломить. Может, он тоже спит в своем страхе? Только Динь ничуть не понимает, что делать, если этот страх окажется глубже и Майкл не сможет из него подняться. Но он пробуждается в полном порядке с по-прежнему сползшей лямкой на левом плече, хлопает глазами, и капельку прыгает, и возится в снегу, расшвыривая белые хлопья, под которыми Динь чуть было не погребает. Потом она смотрит на его деловито снующие верх-вниз локти, мягкий каштановый затылок, до смешного тонкую шею и почти совсем успокаивается. Колет разве что недоверие к ветровой и ветреной благосклонности, но и торопить как-то не по себе: еще обидится бестелесный страж, опять завоет, спрыгнет со сверкающего хребта, столкнет-таки в пропасть. С полным горшком льда приходит и чрезмерная бережность, так что ковыляет мелкий теперь и вовсе никудышно. Динь старается не размышлять о том, как он устал и с какой вероятностью что-либо себе отморозил. На входе в ущелье Майкл оборачивается, машет горе и чуть смущенно говорит, что теперь будет ходить сюда каждый день, потому что пообещал приносить конфеты. Его щеки точь-в-точь морковь, по которой прошлись железной теркой. Динь трещит крыльями так, что со склона срывается несколько каменных осколков, но опасливо молчит. Только после того, как пик исчезает за поворотом и для надежности пробегает еще пара минут, она любезно объясняет, что Дух прислушался к просьбе Майкла из жалости и потому никакие сладости и игрушки ему отдавать нет нужды — обесценит бескорыстность доброго поступка! Духи древнее и, может, поэтому лучше людей. В приключении с Питером они всегда нападали и давали деру вместе. Вместе оставаться, потому что один не может улететь, куда сложнее. Но Динь остается и выписывает хромые круги, так как после падения у нее все слегка шуршит и расплывается — даже жарко сопящая пиратская рожа, буро-желтая, словно вырезанная из песчаника. А изнеможенный Майкл кусается, и она с подобием гордости думает, что это самая жалкая битва за всю историю Острова. Когда он не отвечает во второй раз, Динь пугается даже больше, хотя полагала, что весь страх уже истрачен. Без оглядки верится, что пираты умеют навредить мельком, без особого старания. Два раза подряд редко везет. Разве что только маленьким и невыносимым. Но никак не Динь: она понятия не имеет, как утешать, всегда предпочитала обходиться издевкой — лучше всего прекращает слезы и приводит в чувство. Да и к чему отрицать очевидное? Да, будь ты большим, намылил бы им шеи и бежал бы сейчас домой во всю прыть, опьяненный и ликующий. Будь я человеческой дылдой, все равно скрестила бы руки на груди, поджала губы и смотрела бы искоса, всем своим видом выражая, что ни за какие коврижки не желаю вытирать твои сопли. Спорим, я все так же топталась бы в сторонке и беспомощно следила, как в глазах у тебя закипает рев, а мне гадко сдавливает горло? Колкости не клеятся. Перед коротышкиными рыданиями даже Злой Дух не устоял, а уж ей-то что прикажете сделать? Провалиться сквозь землю? Растаять? Увы, пожалуй, и впрямь не в размере беда, а ведь самое пакостное, когда обвинить некого — все равно что уронить кисть с зажатым дротиком и вместо мишени вогнать его себе в ладонь. Она опускается Майклу на плечо, прячет все еще не отогревшиеся стопы ему под мышку и сидит в соленом молчании, рассеянно слушая, как саднит бока, жалобно ноет спина и щиплет царапину на подбородке. Хорошо, что в их сломанное приключение все-таки приходит Питер Пэн: Динь устала до последней клеточки и осознает, что, если вопреки увещеваниям Майкл все же кинется обратно на гору, ей останется только пластом растянуться на его лице, закрывая глаза, раз уж за руку удержать нипочем не удастся. Пэн хмыкает, чешет висок, хлопает себя по колену, покачивает носками ботинок и уносится прочь, оставляя синеватый гладкий покой, как и должно быть, когда все наконец сложилось и заработало правильно. Мальчишки появляются через пару минут, будто волочась за ним на невидимой ниточке, и вот уже Динь, уютно устроившись между шипов на шлеме Тюбика, разглядывает полосатые носки мигом задремавшего Майкла (облепленные песком, насквозь мокрые, с букетом дырок; как только Венди позволяет ему шляться без обуви?) и вспоминает, как он пинал в живот Билла — этими самыми сине-розовыми пятками крупной вязки. Разумеется, она как всегда остается права: больше никаких злоключений с мелочью! Пусть обалдуи сами с ним возятся: отпаивают чаем, обнимают, хвалят, что там еще положено делать с недотепой, который дважды чуть не погиб? Она на правах героини дня властно тыкает пальчиком и приказывает: «А ну-ка сними куртку и накрой его, быстро, ты хоть знаешь, какая там холодрыга была? Мы едва сосульками не стали! И пусть Венди возьмет его к себе под одеяло, как приедете, и закутает хорошенько!» — а после озябше встряхивается, блаженно ставит на этом злополучии крест и растворяется в ароматно-смолистом лесе. И хватит, больше ни-ни! На закате Питер обычно летает наперегонки со своей тенью — успеет ли один из них одержать верх прежде, чем сядет солнце. Тень крайне честолюбива, но с самой первой схватки и по сей день у них царит ничья, а Динь вновь и вновь удостоверяет, что гонка была честной. Без неподкупного наблюдателя в таком деле никак. Феи не простужаются и не подхватывают солнечный удар, так что она напьется росы с листьев вьюнка и смоет лишние синяки и щемящие мысли. И разве что найдет забавный, похожий на ящерку сучок и поиграет при случае с Майклом — как-нибудь потом, невзначай…~
26 августа 2023 г. в 10:14
«Мальчишки невыносимы!» — думает Динь, стискивая кулачки и прибавляя ходу. Ветер из тех, что стачивает до основания скалы — может, когда она наконец остановится, то окажется, что вихрь изгладил до неразличимости всякую черточку лица. До зуда хочется остановиться и ощупать нос, щеки, но синий комбинезончик все не видно, и Динь потихоньку начинает паниковать: словно в животе проткнули дырку, и туда падает одна холодная песчинка за другой, превращая незаметную точку в разверстую, влажно блестящую воронку — по цвету похоже на черничное варение, а по ощущениям — на острый голод. Обгоняя встречных птиц и прорезая древесные кроны, она в негодовании дергает плечом, все сильнее уверяясь, что этот мелкий в особенности невыносим.
Если бы ее с ехидцей спросили, а что же она в таком случае думает о Питере, то незадачливый собеседник немедленно бы узнал, что Питер Пэн и эти обалдуи существа совершенно разного порядка! Питер если и попадает в передряги, то только по своему желанию, чтобы не скучать, и, не считая пары случаев, неизменно спасает себя сам! Динь такая же — ввязывается в неприятности только за ним вослед и за компанию.
Ну, кроме этого случая.
Питер извечно бросается в авантюру вниз головой, не просчитывая последствия, и Динь привыкла к тому же, но здесь ей с первого взгляда ясно, в чем камень преткновения. Размер. Была бы она побольше, схватила бы Майкла за ухо и отволокла домой. Был бы он покрупнее, не шагал бы так медленно и неуклюже, вперевалочку, почти как утка с мягкими лапами — это-то когда нужно стрелой рвануться за опасные тридевять земель и назад! Не исключено, что сообразил бы и других с собой позвать, чтоб хоть какие-то шансы были… потому что Динь уж явно не из таковских, чтобы этих грубиянов и дурней о помощи просить! Но в одиночку она не справляется: у Майкла, внезапно, совершенно пэновское упрямство. Динь натыкается на него как на заученный путь, по которому бегаешь с закрытыми глазами, и пасует. Приходится скривиться, щелкнуть по носу и кисло решить: «Ладно уж, взвалю на себя роль наседки на пару часов…». Она браво сопротивлялась, но что поделать, если образ больной Венди гонит мелюзгу вперед куда как сильнее, чем страх перед Злым Духом — на попятный.
Надо понимать: Динь соглашается на сущее мучение, а отнюдь не на приключение. Рисковать стоит только с Питером, потому что он стремителен, ловок, умеет драться, уклоняться и летать и превосходно заботится о себе сам. Если ты Майкл Дарлинг — от горшка три вершка и даже шнурки завязывать не умеешь — то дотопали до горы, впечатлились и давай-ка обратно, бестолочь, чтобы успеть до темноты, ты же тащишься раз в десять дольше улитки! К тому же, Динь охота полюбоваться на Венди: феи беспрестанно здоровы и прекрасны, но она что-то краем уха слышала о болезнях и теперь просто умирает от желания воочию понаблюдать. Венди и так постоянно не в себе: вопит по любому поводу, ни с того ни с сего обижается, все переставляет и дуется. А уж если она будет красная, потная и горячая без беготни и злости, вот уж получится зрелище, хорошо бы Питер поглядел! Но в Майкле при всем его мышином росте настырности, пожалуй, еще больше, чем в Пэне: того хоть отвлечь и заболтать можно, а этот хмурится, мотает головой и ломится вперед! Динь готова, скрипя зубами, еще побыть нянькой, но на то, чтобы умереть от холода, пытаясь спасти бестолкового младенца, она не подписывалась, потому и отправляется восвояси.
На некоторое время.
Передумывать ей в отличие от Питера несвойственно: она всегда права и поступает как считает нужным, а, стало быть, отступаться ни к чему. Но Майкл на редкость невыносим: например, тем, что действительно маленький и не способен быть сам по себе. Не получается заявить, мол, сам виноват, я предупреждала, и плюнуть. Динь это в новинку и не по душе.
Она уже почти уверена, что Майкл не бросит свою дурацкую (убийственную) затею, а она, глупая фея, не найдет в себе смелости бросить его! От этих мыслей с каждой секундой становится все тревожнее: они как два берега, непреклонные, неподвижные, а по середине-то зияющая пропасть, и мост никто не удосужился протянуть! С ледяным ветром не ищет ссоры даже сумасбродный Питер Пэн!
Правда, он никогда и не шел вперед, потому что в памяти звучало что-то и делало больно — больно всегда было тем, кто вокруг него. Самой Динь тоже — пару-тройку случаев, неважно…
Это приключение с первых же шагов шаталось, косолапило и росло вкривь и вкось: навстречу им положено мчаться бок о бок, прорезая воздух до свиста в ушах, но ни в коем случае не так, чтобы один скребся, поминутно наступая на штаны и запинаясь о самые мелкие камни, а вторая болталась над его макушкой и места себе не находила!
Размер — вот главный изъян. Ей никогда прежде не казалось, что она выше спутника на четыре головы, а он жмется к ее боку и испуганно дергает за юбку, хоть на деле они и тенью не соприкасаются. Ей никогда раньше не хотелось стать такой, чтобы кинуться, накрыть как волна, прижать к животу, обвить руками, ногами, чтобы заполонить все вокруг него — скрутить и унести. Злому Духу это раз плюнуть, и он втыкает их обоих в свой плащ, как забытые булавки — нити вьюги под мышками, за шиворотом, за ушами, среди пальцев, перевивают волосы и уже, наверное, текут вместе с кровью. Динь ныряет в протянутый горшок, чтобы остаться рядом — если ее сейчас утащит, то так далеко, что там уже никогда не будет Майкла! Не то чтобы Питер никогда не заставлял ее бояться… Но тот страх всегда был сопряжен со злобой: вот же олух, еще и переживай за него! В кромешной темноте среди обжигающе холодных глиняных стенок ярости не остается места: страх превращается в боль — в одну длинную темную иглу, которая протыкает от темечка до пяток; можно биться, барахтаться, но не соскочить, фея-бабочка. Где-то высоко над головой шепчет Майкл и по-птичьи кричит буря: хищная, питается чужими голосами — вот и вопль упрямого мальчишки склевала дочиста.
Ветер снова переворачивает мир, Динь ударяется головой в твердое и, наверное, чуть-чуть трескается: страх забирается в образовавшийся разлом и приводит за собой черноту.
Питер убеждал ее, что все губящее и беспощадное побеждает только кинжал.
Она ложится на дно страха и не слышит, как Духа усмиряет детский плач.
Может, стонущая в забытье Венди стоит перед глазами Майкла так отчетливо, что он тоже видит?