Львенок

      Три года спустя       Кинн за всю свою жизнь пережил более четырех десятков похищений, большинство из которых заканчивались пролитой кровью врагов и друзей, предательство отца, перманентный страх за братьев и мать, но еще никогда ему не было настолько жутко. Когда Бена похитили в первый раз, лидер сильнейшей тайской мафиозной группировки еще не был настолько к нему привязан и испугался поскольку-постольку, во второй раз похитители не успели даже до черты города доехать, как Бен пришел в себя, подал сигнал на маячок Арма, и ребенка в целости и сохранности в течение пары часов вернули домой лучшие бойцы клана. Но теперь Кинн буквально сходил с ума, прекрасно зная, насколько важна для их бизнеса сделка Порша и Вегаса с китайскими влиятельными партнерами и как неудачно они встанут этим успехом в глотке у старых друзей Корна.       Детей вместе с Макао похитили среди бела дня по пути из дома побочной семьи в комплекс главной. Охранники не ожидали настолько дерзкого и наглого нападения в лоб — группа из десяти байкеров-лихачей окружила две машины с детьми и телохранителями, заставляя сбавить скорость и прижаться к обочине. Первую машину, в которой ехал Макао — расстреляли в упор, наповал убивая двух телохранителей на передних сидениях. Второй досталось меньше, да и Бен с его личным телохранителем Литом оказали достойное сопротивление и даже выкосили нескольких нападавших, но стоило врагам приставить пистолет к виску испуганно плачущего Вениса, и Бен сдался. Арм, ища достоверную информацию о нападении, отыскал рабочие камеры наблюдения на углу улицы, на записях с которых пусть плохо и неразборчиво, но просматривалась последовательность событий.       Весь клан рыл носом землю, чтобы вытащить ребят живыми и невредимыми. У Арма, Кима, Танкхуна и технаря побочной семьи Тета ушло всего три с лишним часа на то, чтобы поднять на ноги все службы города, перерыть видео с камер и отследить маршрут. Кинн надел бронежилет и вызвался идти во второй группе захвата, не в силах усидеть на одном месте из-за волнения. В итоге он ворвался в заброшенное и полуразвалившееся едва-едва зачищенное телохранителями трехэтажное здание первым, наплевав на почти отчаянные окрики Арма сзади и тихий мат споткнувшегося о чьи-то ноги Кима.       В пустой грязной комнате без окон, бывшей когда-то не то кладовкой, не то подсобкой, на пыльном истоптанном полу валялся избитый до полусмерти связанный Макао. Судя по полученным травмам, он пытался отвлечь внимание похитителей от детей, и теперь все его тело представляло одну сплошную гематому. Наметанный взгляд Кинна бесстрастно подметил поврежденные ребра и оттоптанные пальцы, простреленную правую голень, наскоро перетянутую каким-то ремнем, чтобы не потерял сознание из-за потери крови. Ссадины, синяки, царапины, щека рассечена, нос сломан, оба глаза заплыли, занемевшие руки скрючились в тугих строительных стяжках. Разглядев через прищур Кинна, Макао с усилием приподнялся, несмотря на очевидную боль от каждого движения, и прохрипел:       — Я слышал… звуки стрельбы… из той комнаты… где их держали.       — Я найду их, лежи, — Кинн похолодел и бросился в соседнюю комнату, едва держа себя в руках от парализующего ужаса, накатывающего волнами с тех самых пор, как три с половиной часа назад маячки первоклассных телохранителей, выделенных специально для Вениса и Бена, не сработали, и семья начала поиск.       Помещение было просторным и даже светлым — благодаря трем ростовым окнам, кое-где заделанным вместо выбитых стекол обычным полиэтиленом. Когда-то здесь была столовая или даже банкетный зал в богатом и роскошном доме, но времена расцвета давно прошли, и нынче особняк представлял собой печальное зрелище: с полностью изрисованными граффити стенами, забитый мусором, разоренный вандалами и бездомными. У дальней стены валялось три мертвых тела в черной закрытой одежде, все с огнестрельными ранениями. Слева, неподалеку от входа, прислонившись спиной к стене, сидел бледный, как сама смерть, Бен, одной рукой удерживая бессознательного Вениса, а в другой сжимая пистолет, направленный Кинну в голову.       — Папа?.. — робко позвал он его после трехсекундной немой сцены. Пистолет слабо дрогнул в худых разбитых руках, и Кинн бросился со всех ног к детям, торопливо ощупывая и осматривая обоих, на время забывая о том, что ему нужно дышать.       Венис практически не пострадал внешне, но его накачали какой-то дурманящей дрянью, и он не реагировал ни на похлопывания по щекам, ни на громкие окрики взволнованного Кинна. Руки Бена были содраны в кровь, на костистых запястьях уже проступили синяки от глубоко вдавившейся в плоть грубой и толстой веревки, нижняя губа сильно кровила, пачкая волевой подбородок, одна щека опухла и покраснела от сильных ударов, а по второй стекала сукровица из рассаженного виска.       — Все хорошо, малыш. Все хорошо, я здесь, — успокаивающе забормотал Кинн, осторожно, по одному разгибая намертво сведенные на плечике Вениса пальцы Бена. — Отпусти его, львенок. Отпусти. Все в порядке. Вы в безопасности. Я рядом.       Бен перевел на Кинна потерянный и затуманенный взгляд, в глубине которого мелькнуло узнавание. Добравшийся до них Арм присел рядом и попросту вырубил подростка точным и сильным ударом по задней стороне шеи.       — Так быстрее будет, дома разберемся, — пояснил он скороговоркой, спрятал оружие и подхватил Бена на руки. Кинн осторожно взял бессознательного шестилетнего Вениса, весящего едва ли больше семнадцати килограммов.       До комплекса добирались с фанфарами, ради большей скорости активно используя гудки, мигалки и мат из окна на нерасторопных водителей –Макао серьезно пострадал, ему требовались как минимум переливание крови, гипс и качественный медицинский уход, да и состояние детей тоже вызывало у мужчин нешуточные опасения.       Бена врачи главной семьи осмотрели прямо в бессознательном состоянии, ответственно обработали все, даже самые незначительные и мелкие синяки и раны, перевели в комфортабельную одноместную палату и только после этого «разбудили». Ребенок сразу после пробуждения нахмурился и потянулся к отсутствующему оружию, второй рукой шаря вокруг себя в поисках Вениса.       — Все хорошо, сынок. Ты дома, все уже закончилось, — мягко проговорил Кинн и аккуратно, держа руки на виду, подобрался поближе к нервничающему подростку.       — Венис?.. — хрипло проговорил Бен, немного расслабляясь при виде приемного отца и знакомой палаты комплекса, в которой ранее успел поваляться с ковидом и сложным переломом ноги год назад.       — Все в порядке. Отравление, но легкое, ну и пара синяков, — отмахнулся Кинн, не став уточнять, что синяки на плечах Венису наставил сам Бен, когда удерживал его в своих руках, цепляясь, как за последнюю надежду.       — Макао?       — Тоже норма. Ему сделали переливание, сейчас накладывают гипс. Сильно избит, но непоправимого ничего нет, через месяц будет как новенький.       Бен кивнул, принимая информацию к сведенью. Позволил улыбчивому спокойному врачу и пожилой медсестре еще раз себя осмотреть и проверить реакцию и рефлексы. Терпеливо дождался, пока посторонние покинут палату, и свернулся на большой и мягкой кровати в клубок, обнял свои колени, то сжимая, то разжимая худые пальцы, усеянные лейкопластырями, на тонкой ткани темно-зеленой больничной пижамы.       — Папа, я убил их. Своими руками. Я убил их… — тихо-тихо прошептал он, выглядя непривычно потерянным, испуганным и разбитым. — Я убил людей.       — Они хотели тебе навредить? — спокойным, ровным голосом спросил Кинн, пока не пытаясь приблизиться к раздавленному страшными событиями ребенку.       В его голове постепенно всплывали подробности первого убийства Кима и слова, которыми вовремя оказавшийся рядом Чан успокаивал дрожащего и бьющегося в сильной истерике восьмилетнего мальчика, подобравшего пистолет отца, чтобы прикончить тех, кто забрал жизнь одного из его телохранителей. Облажаться было безумно страшно, но Кинн крепко стиснул зубы и собрал всю волю в кулак — Бену сейчас было намного страшнее, больнее и хуже, чем ему. Кинн обязан был взять себя в руки, стать ответственным и хорошим отцом и нормально позаботиться о пострадавшем ребенке.       — Они хотели забрать monkey*, — Бен вскинул голову, глядя на Кинна с невыносимым отчаяньем и презрением к самому себе. — Я не мог им отдать… Они убили Троя, Лита и Прана. У Вениса никого больше не осталось, я не мог…       — Убивать людей — плохо, но они первые пришли за вами и попытались причинить вред тому, кого ты любишь. Ты молодец, что смог защитить Вениса, — внятно, четко проговаривая каждое слово, произнес Кинн, протягивая вперед ладонь и накрывая ею подрагивающие пальцы Бена, намертво сжавшиеся на больничном одеяле. — Я горжусь тем, что мой сын вырос таким сильным и умелым защитником.       — Папа, но я не хотел их убивать, я не хотел! — Бен наконец заплакал, хотя бы так выпуская гложущие его изнутри сильные, разрушительные эмоции, и Кинн, теперь уже не колеблясь, пересел на кровать, крепко обнимая и вжимая лицом в свое плечо. — Папа, они бы его забрали, я не мог!..       Сердце Кинна рвалось на части от жалости и любви к Бену и чистой ненависти к тем, кто сотворил с ними все это. На заказчиков похищения уже вышли, и Чан готовил своих ребят к вендетте, ожидая приказа взять и допросить с пристрастием. Кинн про себя поблагодарил небеса за то, что Порш уехал в длительную командировку в Китай вместе с Вегасом и Питом, иначе от заказчиков, вместе с их семьями, уже остались бы одни кости, да и те оплавленные. Вегас хоть и успокоился в последние годы, все равно представлял нешуточную опасность для врагов семьи, да и его впечатляющие навыки палача и легкая семейная психопатия никуда не делись.       Кинн еще крепче сжал руки вокруг плачущего сына, стараясь передать ему частицу своей уверенности, и заговорил, тщательно контролируя себя, чтобы голос не сорвался на позорный хрип, хотя все кипело, а разум как заведенный проклинал и непомерно тяжелое отцовское наследство, и мафию, и собственную судьбу:       — Ты молодец, Бен. Ты все сделал правильно. Они хотели вас убить, ты просто защищал себя и Вениса. Это нормально, что ты выстрелил первым.       — Папа!.. — Бен заплакал еще горше, отчаянно цепляясь окаменевшими, непослушными пальцами за тонкий свитер Кинна и царапая его лопатки до крови сквозь ткань, как напуганный котенок. — Папа, они хотели забрать monkey… Они убили Лита, потому что я сдался, но я не мог рисковать Венисом. Папа, что мне делать?..       Позволив Бену выплакаться и скинуть часть тяжелых негативных эмоций, Кинн потихоньку напоил его водой и заставил принять сильное успокоительное. Его сердце глухо ныло, чувствуя боль ребенка, но помочь иначе, чем простыми обслуживающими действиями он сейчас все равно не мог.        В палату со стуком проскользнул дежурный врач и тихо уточнил, обращаясь в первую очередь к Кинну:       — Кхун Кинн, кхун Венис пришел в себя и очень просится к кхуну Бену. Можем ли мы вколоть кхуну Венису успокоительное?       — Не надо, — Бен прямо на глазах у мужчин превратился из разбитого страшными событиями пятнадцатилетнего подростка в осознанного, сосредоточенного и взрослого человека. Вытер слезы, помахал руками возле лица, чтобы остудить пылающую кожу, обжег врача строгим взглядом и почти приказал: — Приведите его сюда.       Врач уважительно поклонился и вышел. Через минуту дверь палаты настежь распахнулась, и в помещение влетел плачущий навзрыд покрасневший и запинающийся Венис. Заметив Бена, он бросился к нему со всех ног, с разбега залез на кровать и с облегченным всхлипом упал в раскрытые навстречу объятия.       — Хиа’, ты в порядке! — Венис громко, шумно ревел и как настоящая обезьянка цеплялся за уже начавшие расширяться и крепчать плечи Бена.       — Все хорошо, monkey, со мной все хорошо, — Бен прижал к себе ребенка и устало прикрыл красные и опухшие от слез глаза. А затем и вовсе уткнулся носом в маленькое худенькое плечико, жадно дыша запахом Вениса, непрестанно поглаживая его по голове и громко шепча: — Я рядом. Мы оба в порядке, маленький. Не плачь, ну же. Ну, чего ты плачешь, глупыш? Хиа’ рядом. Хиа’ никому никогда не позволит сделать тебе больно…       Кинн при виде этой трогательной картины едва не прослезился и с болезненной внезапностью осознал, что будь Бен один — и он бы вполне мог сдаться или позволить похитителям не только себя избить, но и что похуже, лишь бы сохранить этим отбросам их жалкие жизни. Его сын был очень добрым и светлым человеком, как и Че, почти пацифистом, что изрядно беспокоило всех Тирапаньякулов, с самого детства выживающих в кровавой и жестокой мафиозной среде и приученных без жалости и стыда бить первыми, пока не ударили их. Себя Бен с такой самоотверженностью защищать точно на стал бы, но рядом «удачно» оказались Макао и, что более важно, маленький прилипчивый Венис, больше всего на свете обожающий своего сводного кузена. И то, как трепетно Бен обнимал шестилетнего ребенка, с какой неподдельной нежностью и заботой пытался успокоить, как внимательно подбирал слова и утешал — натолкнуло Кинна на мысль, что его сын сделает ради Вениса абсолютно все. Казалось бы: по всем правилам ему стоило ревновать, ведь на первом месте для Бена должны были стоять они с Поршем, как любящие и любимые родители, но ни ревности, ни злости, ни обиды не было, душу Кинна целиком и полностью заняли желание отомстить обидчикам детей и белая зависть от того, что у Бена получилось полюбить кого-то настолько сильно и преданно.       — Можно, я посплю с тобой, хиа’? — попросил малыш капризным тоном, когда обильный слезопад поутих. Бен невозмутимо помог кузену высморкаться и без проволочек подвинулся, уступая большую часть кровати.       Подростку все еще было очень больно и плохо морально, Кинн ясно это видел и хотел вмешаться, но Бен отрицательно качнул головой и обжег отца колким предупреждающим взглядом. Улегся вокруг свернувшегося в клубочек Вениса, прижал к себе, крепко-крепко, как самое дорогое в жизни, заботливо накрыл одеялом, поправил пышную подушку под темноволосой короткостриженой головой.       «Я справлюсь, отец», — прочитал Кинн по искусанным от нервов губам сына и сдался, поднимая руки вверх.       Бен улыбнулся самыми уголками губ, потерянно и горько, прикрыл воспаленные глаза и вернулся к Венису, одну руку подкладывая ему под шею, а второй обнимая за талию. Уткнулся носом в кромку густых волос надо лбом, силой успокаивая разболтанные эмоции. Малыш сонно заворочался и ответно обнял сводного кузена, чуть разжимаясь из калачика и притираясь вплотную.       Кинн на цыпочках вышел из палаты и плотно закрыл за собой дверь, отдав пару лающих коротких приказов максимально собранным и серьезным телохранителям, занявшим отведенные протоколом позиции в коридоре и на лестнице.       — Как он? — Кхун, непривычно спокойный и облаченный в черную неброскую одежду, неслышно появился из бокового коридора, словно соткавшись из густых теней. За его спиной маячил, как всегда, сдержанный, но тоже не на шутку переживающий за детей Паначай.       — Держится, — Кинн зябко поежился от бездны боли, сомнения и самоненависти, отразившейся в глазах его ребенка. По коже до сих пор бродили мурашки от этого совсем недетского взгляда и той обреченной нежности, с которой Бен утешал хнычущего Вениса. Тревога прокралась в мысли настолько глубоко, что он не сумел удержать своего нечаянного предположения и высказал его вслух, советуясь с более взрослым, мудрым и сообразительным старшим братом: — Кхун, он не боролся бы, если бы не Венис.       — Я знаю, — грустно улыбнулся Танкхун и положил ладонь на плечо Кинна, сжимая в теплом жесте родственной поддержки. — Наш мальчик кого угодно порвет за свою обезьянку.       — Ты нашел заказчиков?       — Да, папины прихвостни, чтоб им всем в червей в следующей жизни… Идем на охоту? Тэ и Порче присмотрят за ними и Макао. — Танкхун хищно улыбнулся и поманил Кинна за собой, совсем как в детстве, когда соблазнял мелким воровством конфет с кухни или «секретным» походом на стрельбище. Теперь они выросли, и вместе с ними выросли ставки и жертвы в играх.       Паначай безмолвной тенью последовал за ними; по пути к шествию присоединились полностью экипированные и злые как черти Арм, Пол, Ким и Чан. На выходе из комплекса их уже поджидал Пакин в бронежилете, опирающийся на капот собственной машины и разговаривающий с Графом.       Заметив хозяев дома, мафиози выпрямился, а его молодой партнер вежливо поклонился и вежливо попросил разрешения посидеть с Порче и детьми. Кинн кивнул, отдавая распоряжения охране, Граф, ничуть не стесняясь чужаков, поцеловал Пакина в губы, ткнулся носом ему в щеку и не оглядываясь ушел в комплекс. Пакин проводил его тяжелым, но любящим взглядом, который Кинн где-то уже точно видел, причем совсем недавно, но размышлять о том, где и когда времени уже не было — месть не терпела отлагательств.       Переглянувшись с Паначаем, пятый по степени влияния мафиози Бангкока шало улыбнулся, положил ладонь поверх кобуры на поясе и непринужденным тоном уточнил, кого именно они идут бить и куда. Кинн молча пожал его руку в знак благодарности и беззастенчиво спихнул на Арма всю возню с пересказом вводной информации.       Разделившись на две группы, они умудрились справиться с захватом чужих территорий меньше, чем за два часа. Заказчиков оказалось двое — давно недовольные политикой Кинна и Вегаса личности старой закалки, давние партнеры Корна, решившие похитить наследников обеих ветвей, чтобы наказать «зарвавшихся Тирапаньякуловских щенков». Мужикам крупно повезло, что охоту на них открыли только Ким, Кинн и Кхун. Будь здесь Вегас с Питом — и началась бы настоящая кровавая бойня со взрывами, автоматными очередями и прочими мафиозными спецэффектами, способными на пару дней погрузить в траур всю столицу. А так их всего лишь отвлекли небольшим взрывом во дворе и аккуратно зашли с другой стороны, выкашивая и оглушая охрану, чтобы побыстрее добраться до зарвавшихся господ.       Семьи провинившихся партнеров трогать не стали, все же у Тирапаньякулов, после прихода к власти Кинна, появился свой негласный кодекс чести, нарушать который никто не собирался. Да и невыгодно это было — оба партнера крепко держали свой сегмент и имели более-менее адекватных наследников, пусть и дальних; менять власть в этих кланах сейчас Тирапаньякулам было совсем не с руки.       Пакин и Арм двумя шкафоподобными тенями маячили за спиной смертельно серьезного и едва держащего себя в руках Анакинна, пока тот показывал фото Вениса и Бена со своего телефона связанным и напуганным родственникам одного из заказчиков и спокойным, ровным голосом объяснял, что их патриарх покусился на святое. Жена первого смертника, моложавая ухоженная женщина лет пятидесяти пяти, крепко прижимала к себе тихо плачущего младшего внука едва ли старше десяти лет. В ее больших светло-карих глазах бился животный страх за ребенка и находящуюся тут же младшую дочь, но Кинн почти сразу успокоил женщину, пообещав, что детей не тронут.       — Мы не хотели и не хотим войны. И будь все по-хорошему, мы бы поддерживали с вами тесные рабочие и дружеские отношения, как раньше. Но ваш муж тронул моего племянника и сына. Он похитил наших детей, убил наших людей, а этого мы спустить никак не можем. Прошу принять мои соболезнования, кхун Сона, в связи со скоропостижной смертью вашего супруга.       Женщина резко, отрывисто кивнула, еще крепче прижав к себе внука и послав короткий колкий взгляд в сторону кривящейся от ненависти и отвращения к гостям малолетней дочери.       — Благодарим за вашу доброту, кхун Кинн.       Анакинн отрывисто кивнул и вышел, торопясь к уже развлекающемуся с хозяином в подвале этого же особняка Чану. Наконец у него появилась возможность выплеснуть копящиеся внутри злость, страх и ненависть, заменяя их приятным опустошением и спокойствием. Пакин смотрел на результат полутора часов стараний крайне уважительно и задумчиво, но не вмешивался, давая Тирапаньякулам время и возможность прийти в себя.       Во втором не менее помпезном и безвкусном особняке на другом конце города, куда вершить вендетту направились не менее злые Кхун, Чай, Пол и Ким, произошел примерно такой же диалог с родственниками оставшегося идиота. Пытать людей в их клане умели все, хотя после того, как проштрафившийся сорокавосьмилетний мафиози-наркодилер все же умер от болевого шока, Чай долго гладил своего тихо плачущего мужчину, баюкая в объятиях и что-то ласково шепча на ухо весь путь до дома.       Когда карательные отряды по очереди вернулись в комплекс и нервно курили во дворе, скучковавшись в группки по двое-трое, Пакин первым подошел к Кинну, заводя разговор.       — Да уж, лучше не переходить тебе дорогу. Не то, чтобы я пытался или думал об этом, но твои навыки… впечатляют.       — Это ты Вегаса в деле не видел, — отмахнулся Кинн, глубоко затягиваясь второй сигаретой подряд. Руки все еще мелко подрагивали, а сердце билось слишком сильно — он успел искренне привязаться к детям, и сама мысль, что их могли у него забрать, была мучительна и разъедала внутренности почище концентрированной серной кислоты. — А вообще представь, что Графу пятнадцать, и его кто-то похитил, чтобы на тебя надавить. Твои ощущения?       Лицо Пакина изменилось мгновенно — черты мужественного, скульптурного лица еще больше заострились, а в глазах зажегся темный неукротимый огонь.       — Ладно, понял. Я был бы не лучше.       — Ну вот. Только Граф — твой мальчик, а Бен мой сын.       — Хорошо, что Порша тут нет, — ухмыльнулся Пакин, немного расслабляясь и тоже доставая вторую сигарету.       — И Пита. Не смотри, что он снаружи такой плюшевый и милый — за свою семью он любому глотку порвет, — согласился Кинн, докуривая вторую сигарету взатяг.       Неслышно, как кошка, подкравшийся к мужчинам Критити грубо вырвал незажженную сигарету из губ Пакина, сломал в тонких пальцах и выкинул в ближайшие кусты.       — Ты обещал завязать!       — Прости, прости, — мужчина примирительно поднял руки вверх, но почти сразу опустил их обратно, умещая на осиной талии избранника. — Как они?       — Венис спит, Бен поговорил с Че, вроде его отпустило. Проплакал почти час, еле успокоили, теперь тоже спит. Че хотел его к себе увести, но Бен уперся и вернулся к Венису, будто ему там медом намазано.       — Я бы тоже к тебе вернулся, — тихо заметил Пакин, и Граф осекся, широко распахнутыми глазами глядя на своего мужчину.       — Вот оно как. Ладно, это неважно. Главное, что они оба в порядке, — Граф стряхнул оцепенение, приподнялся на носочки и коротко, но нежно поцеловал Пакина в губы. — Фу, опять сигаретами воняешь, сколько можно себя этой гадостью травить!       — Жизнь у меня нервная, малыш, — усмехнулся Пакин в ответ, оставляя ответный бережный поцелуй на длинной шее с четко выделяющимися бледно-голубыми нитками вен. — Возвращайся к Че, мы скоро подойдем.       — Скидывай напряжение сексом, а не ядом, глупый пи’, — Критити в последний раз чмокнул избранника в щеку и ушел в дом, плавно покачивая ладными бедрами. Пакин проводил его задумчивым взглядом и решительно повернулся к Кинну.       — Возможно, непопулярный совет сейчас дам, но не разлучай детей. Скорее всего, им будет сложно ужиться вместе, Венис очень похож характером на моего Графа в юности, но оно того стоит.       — Ты же не хочешь сказать?.. — похолодел Кинн, осознав, на что конкретно ему непрозрачно намекнул Пакин.       — Хочу, Кинн. Может, я и не прав, но из того, что я видел… Венис точно так же ходит хвостом за Беном, как График в свое время ходил за мной. Я могу ошибаться, все может измениться в любой момент, но теперь я четко вижу этот взгляд, приправленный вашим фамильным упрямством и ебанцой. Венис вырастет очень быстро, не захочет быть ни с кем, кроме Бена, и начнет его добиваться. И тут вам всем пизда, потому что такие, как он, крайне настойчивы и добиваются своей цели рано или поздно. Можем даже забиться на срок, если хочешь.       — Блять…       — Да ладно тебе, не все так дерьмово, как кажется. Я знаю эту ситуацию с изнанки, и поверь мне, если Бен влюбится в ответ, это будет самым лучшим решением в его жизни.       — Если вдруг что… ты же дашь ему пару советов? — очень хриплым и безнадежным голосом попросил Кинн, судорожно прикидывая будущие перспективы.       — Конечно, дам. В свое время я очень сильно облажался с Графом, — на лицо Пакина набежала тень, а в глазах поселилось нетипичное для самоуверенного и жестокого мафиози чувство, похожее на самую обыкновенную застарелую вину. — В нашу первую ночь я был пьяным и голодным, и его потом лихорадило несколько дней. Ты не думай, я не пытаюсь сейчас оправдаться, раньше я был той еще тварью и причинил Графу много ненужной боли. Не позволяй своему совершить такую же ошибку.       — Спасибо, — кивнул Кинн, немного расслабляясь и выдыхая в осеннее небо густой сигаретный дым пополам с истраченными за этот долгий и суматошный день нервами.       В конце концов все обернулось не так уж и плохо, все остались живы и даже почти целы. А с остаточными проблемами они точно справятся все вместе, главное, дождаться Порша и Вегаса, чтобы проклятая тревога наконец разжала свои острые кривые когти и убралась подальше от горла мафиозного короля Бангкока.

***

      Вернувшийся из Китая Порш выглядел разом постаревшим и осунувшимся. Их с Вегасом долгоиграющая и важная сделка прошла как по маслу, но из-за принятых у партнеров долгих реверансов и расшаркиваний он не смог вернуться домой первым же рейсом, проторчав в чужой стране лишние сутки. Пит, сопровождающий супруга в поездке, тоже выглядел больным и усталым, первым делом бросился к Венису, но тот мигом утешил любимого папу, во всеуслышанье сообщив, что «Бен — самый лучший и храбрый, и хорошо меня защищал».       Отлипнув ненадолго от сына, Пит целых пять минут всячески тискал смущенного подобным вниманием Бена, благодаря за спасение приемного сына, на что подросток только отмахивался и успокаивал мужчину, постоянно повторяя, что иначе поступить он просто не мог.       Так как Порш вернулся домой только на следующий день, Бен успел переспать со своими мыслями и выглядел спокойнее и уравновешеннее. Его взгляд все еще был потухшим и мрачным, а веки и уголки глаз припухли и сильно покраснели, но ребенок начал понемногу возвращать на лицо слабую тень прежней солнечной улыбки в ответ на незатейливые прибаутки неунывающего Макао, умудряющегося даже на больничной койке успокаивать перенервничавшего Тэ, травить скабрезные байки и в шутку ухлестывать за молоденькой симпатичной медсестрой, чтобы хоть немного отвлечь своего парня от слез и волнения, переключив на здоровую ревность.       — Бен, малыш, как ты? — Порш зашел в палату сына с едва слышным стуком, и Кинн поспешно встал, уступая нагретое место.       При виде второго опекуна ребенок почему-то виновато съежился и сразу попытался дистанцироваться, что вызвало у Порша короткий лицевой спазм, который тут же скрылся за ободряющей, почти искренней улыбкой.       — Прости меня, пожалуйста. Я был тебе очень нужен, но меня не было рядом. Прости, львенок. Я обещаю, что в следующий раз никуда не уйду и буду защищать тебя сам, — повинился Порш, пытаясь удержаться от слез, но те все равно прорывались, заставляя острый подбородок дрожать, а ласковый, тихий голос едва слышно срываться.       — Папа?.. Ты извиняешься? Ты на меня не злишься? — Бен выпрямился у изголовья кровати и ошарашенно уставился на успевшего подойти вплотную Порша.       — Конечно, не злюсь. За что мне на тебя злиться, львенок? — Мужчина опустился на кровать, осторожно беря пока еще небольшую ладонь сына в руку и ласково пожимая, чтобы успокоить и поддержать. — Я очень за тебя испугался, ты и Венис — наше самое большое богатство, самое дорогое, что у нас есть. Потерять тебя, Кинна или Че — мой самый страшный ночной кошмар.       — Я думал, ты будешь злиться… Что я их… И пи’Лит…       — Львенок мой!       Порш одним текучим движением придвинулся к Бену вплотную, как и четыре года назад, обнимая всем телом и давая выплакаться в плечо. Он не сменил одежду с дороги, сразу помчался к ребенку, разве что чуть задержался в коридоре, выясняя у Чана подробности произошедшего, но Бену было плевать на несвежую рубашку и легкий запах пота. Он всхлипнул — высоко, тонко, жалобно, и снова расплакался, но на этот раз уже без того пугающего надрыва, что присутствовал в его глазах, голосе и позе прошлым вечером. В глубине души Кинн был рад, что основной удар разрушительных эмоций ребенка принял на себя он, а не более эмпатичный, сострадательный и сопереживающий Порш.       — Не плачь, мой хороший. Ну же, не плачь. Ты защитил Вениса, ты справился, ты большой молодец. Я на тебя не сержусь, я очень-очень за тебя волновался, понимаешь? Да, ты убил людей, это неправильно и жестоко, но ты защищал себя. Не плачь, мой маленький глупый львенок. — Порш раскачивался вперед-назад, продолжая гладить Бена по спине и плечам и то и дело прижимаясь слабыми поцелуями к растрепанной макушке со сбившимся набок заметно отросшим черным хвостиком. Поднял взгляд на Кинна и устало улыбнулся, вот только веселья на его лице не было совершенно: — А ты мой большой глупый лев. Иди сюда.       Кинн присел на кровать с другой стороны, подчиняясь протянутой руке и властным ноткам в любимом голосе. Со всей силы обнял своих родных и дорогих людей, успокаивая и согревая и себя, и их. Поцеловал щеку Порша, макушку Бена, немного подумав, повторил в обратном порядке. Теперь, когда они оба оказались к Кинну так близко, что даже лезвие ножа между ними не помещалось, мафиози тоже начало потихоньку отпускать волнение последних двух дней.       К вечеру, когда мужчины вдоволь наговорились с сыном несколько часов подряд, около сотни раз уверили его, что Бен защищал себя и Вениса и поступил в той ситуации наиболее рациональным образом, убедили, что совсем не злятся по поводу смерти Лита и помогут его семье, перекусили любимым ризотто сына с креветками и итальянскими травами и улеглись снова, чтобы поболтать еще немного, дверь палаты после короткого стука распахнулась. На пороге появилась статная привлекательная женщина с длинными распущенными седеющими волосами и благородными чертами лица, словно застывшего во времени.       — Мама? — Порш гибко подскочил с кровати, первым подбегая к нежданной гостье.       Нампын благосклонно позволила себя обнять, потрепала старшего сына по волосам и подошла к кровати, на ходу отвешивая поднявшемуся на ноги Кинну крепкий подзатыльник. Тот ничуть не обиделся, совсем наоборот, повинно склонил голову для нового удара, но вместо этого получил мягкое материнское похлопывание по чуть спутанным из-за ленивого валяния на подушке волосам.       — Сильно испугался? — тихо спросила Нампын, и Кинн едва сдержал подступившие к глазам горячие слезы, вместо ответа отрывисто кивнув.       В эти дни он запрещал себе расклеиваться и думать в ключе «А что, если?..», но с появлением понимающей и проницательной женщины все тщательно выстраиваемые бастионы пали, как стенки карточного домика, и Кинн мгновенно почувствовал себя маленьким, уязвимым и ничтожным. По привычке, въевшейся в плоть и кости, он умело изображал из себя каменного голема — жесткого, принципиального, самоуверенного, всегда знающего, что и как лучше сделать. В конце концов, Кинн был главой своей семьи и не имел права на слабости или ошибки — так воспитывал его собственный отец. Вот только впитав наставления, но отказавшись воплощать их в отношении Бена, Кин позабыл о суровой цене этого поступка. Привязываясь к ребенку, он обрекал себя на вечное волнение за него, и вновь чувствовать себя простым человеком со своими слабостями, страхами и яркой, живой болью, было неприятно и даже пугающе.       — Все в порядке. Они оба в порядке, выдыхай, ребенок. — Нампын словно мысли его прочитала — подступила ближе, подхватила прохладными узкими ладонями под скулы, заглянула снизу вверх в глаза — даже на небольшом каблуке она была существенно ниже сына и зятя. — Ты справился. Ты успел. Они оба живы и здоровы. Остальное можно решить.       Кинн прикрыл глаза и целую минуту стоял без движения, принимая безвозмездно отдаваемые тепло и поддержку. Эти чувства оказались для него новыми, волнующими, будоражащими — отец никогда с ними так не поступал, а мать умерла слишком рано, чтобы застать самые серьезные и сложные проблемы в жизни среднего сына. Касания Нампын отчасти напоминали Анет, но сугубо материнским теплом и лаской, в остальном же хватка женщины была твердой и сильной, как у Чана, который мельком выразил Кинну скупую поддержку и убежал наводить порядок и менять протоколы охраны, чтобы не допустить повторения этой скверной ситуации в ближайшем будущем.       — Спасибо, кхун мэ, — Кинн поймал одну ладонь Нампын и, прикрыв глаза, оставил на костяшках благодарный поцелуй.       Мать Порша и Че чуть улыбнулась уголками как всегда слабо поблескивающих идеальных губ, повернулась к Бену и увлекла его в незатейливую беседу. Порш, оставив сына с Нампын, подхватил Кинна под локоть и выволок в коридор, запихивая спиной вперед в первую попавшуюся пустую палату и порывисто обнимая до боли в ребрах.       — Прости меня, кот, прости, пожалуйста, — забормотал он невнятно из-за слишком тесного контакта.       Кинн машинально накрыл его лопатки рукой, прижимая слабо дрожащее тело еще плотнее, погладил по теплой шее, осторожно зарылся пальцами в волосы, массируя и расслабляя своего эмоционального и импульсивного феникса.       — Ты чего, Порш? Что случилось? Ты за что извиняешься?       — Я все время думал только о Бене, но ты же тоже человек, Кинн. И ты был с детьми, когда вы их нашли. Я должен был сообразить раньше, что тебе тоже плохо. Прости меня, прости…       Порш с отчаянностью утопающего жался ближе, пытаясь не то себя вплавить в Кинна, не то Кинна — в себя. Тирапаньякул медленно выдохнул, глубоко вдохнул, как когда-то учила мама, и сам притиснул к себе смуглое подтянутое тело так крепко, что его руки глубоко вдавились Поршу под ребра.       — Ты не виноват. Любой хороший отец сначала убедится, что с его ребенком все нормально, и только потом посмотрит на остальных. А ты не просто хороший отец, Порш. Ты самый лучший из всех, кого я знаю. Ты все сделал правильно. Я на тебя не обижаюсь и не злюсь, ну? — Кинн, стараясь говорить как можно мягче и проще, чтобы до расстроенного Порша его слова дошли в полной мере, чуть отстранился и приподнял любимое лицо за подбородок. Заглянул в прозрачные от слез глаза, убрал губами соленые капли с угольных густых ресниц, расцеловал щеки, лоб и даже кончик недавно поврежденного в драке носа, сопровождая последний жест теплыми словами: — Люблю тебя, котенок.       — И я тебя, Кинн, прости…       — Ну все, все, хватит. Еще раз извинишься, и я тебя укушу, — в доказательство Кинн ласково прикусил открытую шею, все любовные метки с которой успели пропасть из-за их долгой разлуки.       Порш влажно выдохнул ему в висок, властным жестом поймал Кинна под скулы и прижался губами к губам. Старший мафиози охотно ответил, обнимая и нежа свое сокровище после почти недельного перерыва. Они настолько увлеклись друг другом, что чуть не пропустили приход молоденькой медсестры, решившей проверить странные шорохи, доносящиеся из незанятой палаты. Девчонка со смущенным писком выкатилась из помещения, прикрывая глаза рукой и пламенея щеками. Порш улыбнулся прямо в мокрый, долгий поцелуй и сильнее притянул к себе Кинна, не собираясь в ближайшее время его никуда отпускать. Тот, впрочем, против не был, поддерживая контакт и отвечая сторицей на малейшую ласку.       Только спустя минут пятнадцать они смогли отодвинуться, да и то недалеко. Кинну существенно полегчало, один из самых тяжелых камней с души упал, и оба, держась за руки и переглядываясь, как влюбленные школьники, вернулись в палату к Бену, которая оказалась пуста. Впрочем, ребенок нашелся быстро — они с Нампын, наговорившись, решили сходить в гости к Макао, отлеживающемуся в соседней палате.       Зайдя внутрь, Кинн и Порш натолкнулись на странную, но вполне гармоничную для их неадекватной семьи картину: Нампын, как само собой разумеющееся, тискала Тэ, причем последний выглядел успокоенным и даже умиротворенным, чего за ним уже двое суток не водилось. Нападение на горячо любимого человека Чайсит пережил крайне тяжело — практически не спал все это время, ел урывками, только чтобы не упасть в голодный обморок, и не отходил от Макао ни на шаг, несмотря на все старания парня прогнать его куда-нибудь подальше, чтобы наконец отдохнул.       Закончив с Тэ, Нампын грациозно присела на гостевой стул у кровати, беря в две свои ладони крупную руку Макао. Тот благодарно и мягко улыбнулся женщине, спокойно ответил на все ее вопросы и даже попытался пошутить в своей обычной ненавязчивой манере. Порш и Кинн переглянулись и расслабились, особенно когда узнали, что Бен и Венис ушли вместе с Питом и двумя телохранителями на небольшую прогулку по саду.       Уже в дверях палаты Нампын столкнулась со входящим в палату Чаном. Ее бледные руки, окруженные пышными рукавами зеленого вязаного платья, взметнулись вверх, чтобы упереться в широкую грудь негласного главы охраны, предотвращая столкновение. Чан, действуя на рефлексах, перехватил тонкие запястья, и оба замерли, не шевелясь. Порш задумчиво уставился на узкую ладонь матери, покоящуюся на черной рубашке Чана поверх сердца. Заговорщицки подмигнул такому же задумчивому Кинну и закивавшему в ответ на немое предложение Макао, и расплылся в знакомой пакостной улыбке, сулящей «жертве» беспокойную и интересную жизнь в обозримом будущем.       Чан неподдельно смутился и отстранился первым, аккуратно снимая с себя чужие руки и опуская их так осторожно, словно Нампын была фарфоровой ростовой куклой. Поклонился женщине, как кланялся бы хозяйке дома, которой она, по сути, и являлась, как мать Порша и пусть и приемная, но бабушка Бена. Попытался обойти ее, но оба синхронно шагнули в одну сторону. Еще раз. И еще.       Нампын тихо рассмеялась — по помещению будто прокатился слабый звон серебряных колокольчиков. Чан застыл, удивленно наблюдая за весельем женщины. А та, все еще лукаво, совсем по-поршевски улыбаясь, вновь положила руку поверх его груди, мягко подталкивая влево от себя, чтобы самой шагнуть вправо и наконец обойти неподатливое препятствие.       Впервые на памяти Кинна их железный солдат выглядел таким смущенным и растерянным, что очень ему шло, убирая как минимум лет пять. Кинн и Порш еще раз переглянулись, и таки решились на эту маленькую авантюру — раз уже нести в семью добро и позитив, так сразу всем.

***

      Следуя плану старшего Киттисавата, через пару недель семья, уже успевшая немного прийти в себя после неожиданного нападения, приехала в гости в санаторий Нампын. Но за рулем, вместо рядового телохранителя или кого-то из Тирапаньякулов, сидел Чан собственной персоной. Кинн, Порш и Бен, мерзко хихикая в кулаки, вручили мужчине большой букет белых лилий, отдали ему строгий приказ ненадолго увлечь госпожу светской беседой и слиняли в сад с заранее припасенными биноклями, чтобы подсматривать издалека.       Нампын букету обрадовалась, тут же поставила его в одну из причудливых дизайнерских ваз, которые ей за несколько лет надарили дети вместе с цветами, показала Чану несколько своих последних работ для долгожданной первой выставки, которая должна была состояться всего-то через пару месяцев. Предложила мнущемуся и теребящему рукав рубашки мужчине присесть, а затем и вовсе достала мольберт, чистый холст и решила сделать портретный набросок, раз уж модель сама пришла в руки. Чан послушно замер на своем стуле, не шевелясь и даже, кажется, не моргая, как идеальный натурщик.       Мужчины в кустах заговорщицки стукнулись кулаками и оставили Бена на стреме с блокнотом и карандашом в руках, если вдруг приступ вдохновения прихватит в самый неподходящий момент. А сами потихоньку, окольными путями, чтобы не шуметь лишний раз и не спугнуть чудо чудное, происходящее в мастерской, добрались до кабинета кхуна Сомчая, чтобы оставить чеки на оплату лечения и проживания Нампын, обсудить прогресс ее лечения, предстоящую выставку и вопросы безопасности.       Когда через полтора часа Кинн и Порш все-таки добрались до мастерской госпожи, карандашный набросок был уже почти готов. Бен тоже присоединился к ним, показывая Нампын свои последние труды и получая заслуженную похвалу — у ребенка, благодаря помощи и влиянию приемной бабушки, прорезался талант к изобразительному искусству, и теперь его частенько можно было увидеть в саду или кафе за большим скетчбуком. Нампын ласково потрепала подростка по голове, обсудила с ним последние работы, используя непонятные для простых обывателей профессиональные словечки, и попросила разрешения включить в свою выставку несколько картин Бена. Поначалу тот засмущался и стал отнекиваться, упирая на то, что это первая серьезная выставка Нампын и именно она должна блистать на ней во всей красе. Но женщина присела перед ним на колено, взяла грубоватые мальчишеские ладони в свои и медленно, размеренно заговорила о том, что именно Бен вытащил ее из панциря, помог вернуть хотя бы часть воспоминаний и вкус к жизни и творчеству. Вернул ей сыновей, подарил вдохновение и смысл.       Вместо ответа Бен обнял Нампын, пряча лицо на ее плече, и сдавленным голосом пообещал, что нарисует что-нибудь особенное специально к выставке. Обещание свое он сдержал, перенося на холст саму художницу за работой. На одной из трех тщательно отобранных картин (две другие были натюрмортом и городским пейзажем) была изображена немного переделанная мастерская Нампын, в которой царила светлая, почти праздничная атмосфера, переданная крупными мазками светлой краски — желтой, красной, голубоватой, белой. Сама художница располагалась к зрителю в профиль — задумчивая, простоволосая, кажущаяся хрупкой феей в длинном бирюзовом платье, словно полностью затерявшаяся в картине перед собой. В памятной Тирапаньякулам недорисованной «Двойственности», с тем лишь отличием, что стилет был уже не оружием, а полноценной частью картины на треноге. Багровая кровь черной птицы стекала вниз, сочась каплями с края полотна и стекая по мольберту на пол мастерской.       Нампын с видимым трепетом приняла подарок, самыми кончиками пальцев огладила птиц и собственное нарисованное лицо, прекрасное, отрешенное и почти безмятежное. Аккуратно перехватила картину за раму и донесла до центра выставки, спокойно подвинув свой лучший пейзаж и вешая на освободившееся место работу Бена. Взяла бумажку, от руки написала имя художника. Повернулась к подростку, спрашивая название.       — «Разрушенная двойственность», — скупо усмехнулся Бен в ответ, подходя ближе и обнимая женщину со спины за талию. Они почти сравнялись в росте, и сделать это было совсем легко. Нампын ответно обхватила руку ученика, потрепала неизменный короткий хвостик на макушке и решительно уступила место у стола, чтобы Бен мог вписать название своей рукой.       В телохранители Нампын, разумеется, поставили Чана, и теперь мужчина в черном костюме и с привычным наушником неусыпно контролировал расстановку охраны в небольшой, уютной одноэтажной арт-галерее барачного типа, где в трех просторных, свежеотремонтированных и пронизанных солнечным светом залах были развешаны более пяти десятков картин Нампын.       Посетителей было не так чтобы много, но почти все оставались довольны увиденным, искренне хвалили художницу, а некоторые пейзажи и натюрморты, выставленные на продажу, обрели новых хозяев. У картины Бена люди тоже задерживались, кто на пару минут, а кто и на целый десяток, рассматривая хрупкую фигуру женщины и в деталях переданную юным художником мастерскую, уставленную смутно угадывающимися картинами, представленными на стенах вокруг.       За три дня выставки Нампын и Чан сблизились еще сильнее. Теперь мужчина не выглядел таким уж бессердечным истуканом, а женщина все чаще улыбалась своему суровому охраннику и даже периодически поправляла ему то галстук, то манжеты. Чан не мешал, каждый раз на время контакта уподобляясь безмолвной статуе, а Нампын, как задорная юная девчонка, веселилась напропалую, иногда специально игриво касаясь то его руки, то плеча, при этом ужасно напоминая Порша, затеявшего очередную мелкую шалость.       — Мам, а пи’Чан — холостой, — во всеуслышанье заявил Порш под конец третьего дня, когда посетители уже ушли, и в помещениях остались только организаторы, Тирапаньякулы и охрана. Он с удовольствием оглядел поредевшую выставку — купили чуть больше полутора десятков картин, а все вырученные деньги Нампын лично перевела в фонд, помогающий больным детям и сиротам.       — Чану сорок шесть, и у него есть язык, чтобы сказать о том, что его интересует, — непринужденно поддержала легкий тон сына Нампын, скрывая хитрый, как у лисицы, взгляд за длинными, умело подкрашенными ресницами.       — Мам, ну ты же знаешь этих мафиози, пока не пнешь со всей дури — с места не сдвинутся. Вспомни Кима с Че. Да и мой тоже не сказать, чтобы активный и инициативный. Ай, за что?       — Не хули Кинна зазря, — Нампын выпустила покрасневшее ухо Порша из пальцев, и вышеупомянутый Анакинн, стоящий на небольшом удалении от них, непроизвольно вспомнил сцену примирения Кима и Порче, начиная понимать, откуда взялась в младшем Киттисавате эта бескомпромиссность и необходимая жесткость. — Твой муж тебя любит без памяти и на руках носит, тебе уж точно стыдно жаловаться.       — Не муж еще, — обиженно потирая пострадавшее место поправил Порш, на что Нампын светло улыбнулась и кивнула ему за спину.       — Это ненадолго.       Кинн глубоко вдохнул, собираясь с силами, и опустился на одно колено, раскрывая перед обернувшимся Поршем обитую красным бархатом квадратную коробочку с кольцом. На нежном кремовом шелке блестел простой платиновый ободок средней толщины, украшенный тремя бриллиантами — самый большой по центру, два поменьше по краям. Кинн долго сомневался в выборе, постоянно советовался с Порче, Питом, Танкхуном, Нампын и Тэ, но все в один голос твердили, что Поршу обязательно понравится, и Кинн тогда расслабился и успокоился. Теперь же, поймав ошарашенный и сложный взгляд любимого мужчины, он внутренне подобрался, готовясь в случае чего отбросить неудачное кольцо подальше и отвезти избранника в лучший салон города за новым.       Порш, забавно тряся головой, как неожиданно облитый водой котенок, сделал пару нетвердых шагов к нему, и Кинн едва не отшатнулся назад, сдержав себя титаническим усилием воли. Киттисават меж тем поддернул брюки своего любимого оливкового костюма, опустился рядом с Кинном на колено, покопался в кармане брюк и достал портмоне.       — Порш?.. Что не так? — растерянно уточнил Кинн, дыша через раз от волнения и непонимания ситуации.       Страх, что Порш сейчас просто уйдет и выбросит его из своей жизни, потому что на самом деле ему было просто с Кинном удобно и он не хотел никаких серьезных отношений, сковал мужчину по рукам и ногам, могильной плитой ложась на грудь. Из-за постоянных вопросов безопасности и бизнеса он раз за разом трусливо откладывал момент предложения, а Порш никогда не намекал на укрепление их связи путем бракосочетания, не то ожидая первого шага от Кинна, как от ведущего в их отношениях, не то просто привыкнув быть его верной и ничего не требующей тенью. Думать так было неприятно до пережатого спазмом горла и дрожи в руках, но иного объяснения странному поведению партнера Кинн не находил.       Порш громко шмыгнул носом и закусил губу, копаясь дрожащими пальцами в глубинах портмоне, которое Кинн сам ему преподнес на последнюю годовщину в числе прочих подарков. Тирапаньякул уже раскрыл рот, чтобы объяснить, что Порш волен делать то, что хочет, и что он не будет настаивать на продолжении отношений, но пальцы Порша наконец нащупали нужный предмет, и Кинн тупо, непонимающе уставился на кольцо-близнец в длинных смуглых пальцах.       — Прости, кот, я без коробочки. Все никак не решался тебе отдать… — Порш застенчиво улыбнулся, взъерошил свои волосы, превращая тщательно зализанную лаком прическу в художественный беспорядок, который так обожал Кинн, и по-детски наивно, открыто протянул вперед свое кольцо. Тоже простое, без изысков, явно сделанное одним мастером по одному и тому же образцу: все та же простая платиновая основа и три бриллианта, намертво вплавленных в переднюю часть.       — Танкхун, — выдохнул Кинн, неистово, до зуда в ладонях желая поймать и как минимум придушить своего предусмотрительного и хитрого старшего брата, больше других настаивавшего именно на этом варианте кольца.       — Танкхун, — улыбнулся Порш, осторожно беря Кинна за левую руку и надевая кольцо. — Ты же не против, кот?       Вместо ответа Тирапаньякул потянул руку теперь уже официального жениха на себя, осторожно целуя безымянный палец перед тем, как надеть на него свое кольцо. Тревога и страх быть отвергнутым улеглись, как шторм на море, Кинн облегченно рассмеялся и притянул Порша в объятия, покрывая мелкими поцелуями широко улыбающееся лицо — от линии роста волос до острого угла челюсти.       — Ты будешь самым красивым женихом, малыш, — прошептал Кинн в покрасневшее ухо, пока руки сами по себе пригребали разом расслабившегося Киттисавата все ближе.       — Нет, мне далеко до тебя. Даже твои самоедские брови работают на твой образ, — весело фыркнул Порш, утыкаясь носом в щеку Кинна. — Я его полгода в портмоне таскал, как придурок. Извелся, все думал, как и где будет лучше, а ты взял и снова сделал все сам. Это нечестно, позволь мне хоть где-то вести!       — В смысле, «хоть где-то»? — Кинн отодвинулся, но только для того, чтобы обхватить скулы Порша ладонями, бережно погладив при этом большими пальцами нежную тонкую кожу под ясными глазами. — А кто львенка в дом привел? А кто побочную семью в берега вернул? А кто порядок в казино навел? Кто сделку в Китае без сучка и задоринки провернул? А на кого все новенькие пялятся и глазами жрут?       — Ну Кинн…       — Нет уж, дорогой. Я не собираюсь из тебя стереотипную женушку делать. Вместе так вместе, ясно?       — Вот за это я тебя и люблю, — рассмеялся Порш и вытянул одну руку в сторону, приглашая в их объятия довольного Бена, успевшего сделать не меньше сотни фото с разных ракурсов.       Кинн обнял Порша и сына, стараясь поменьше залипать взглядом на своей же руке, украшенной новым постоянным аксессуаром, и краем глаза заметил, как Нампын придвигается поближе к Чану и берет его за руку. Растерянный взгляд старшего телохранителя столкнулся с насмешливым взглядом Кинна, высекая невидимую искру. Кинн чуть изогнул губы в намекающей полуулыбке, Чан закатил глаза, выражая свое отношение к такому откровенному и бесстыдному сводничеству, но руку женщины не выпустил, более того, прикрыл глаза, на что-то решаясь, распахнул их и поднял переплетенные ладони на уровень губ, осторожно касаясь костяшек пока еще робким, пробным поцелуем.       Нампын засияла, как солнышко, и придвинулась к мужчине еще ближе, окончательно переплетая их пальцы и прижимаясь плечом к плечу. Кинн мысленно пожелал им счастья и терпения, и плавно уплыл мыслями в сторону мелкой, но сладкой мести Танкхуну.       Кинн Анакинн Тирапаньякул не был богом, роботом или всесильным волшебником. Он был простым смертным человеком, умеющим плакать и бояться иногда глупых, а иногда серьезных и опасных вещей. Слабым, растерянным мужчиной, который тупил по утрам в потолок и несколько месяцев, как последний трус, не мог решиться попросить руки любимого человека. Но он твердо знал, что рядом с ним его семья — люди, которым важен он и которые важны для него. Люди, принявшие его со всеми недостатками, страхами, тараканами и бедами с башкой. И при таком раскладе любые неприятности, кроме смерти, казались преодолимыми и посильными.