Сanailles de restaurant

— Здравствуйте? — Лист неловко стучит в двери кафедры, приотворяя маленькую щелочку, и заглядывает внутрь, дивясь полной тишине: на его кафедре постоянно происходит что-то, создающее неблагозвучный шум — то уборщицы зайдут слишком рано, то студенты уйдут слишком поздно. Ответа не слышно, и он, прижимая к груди папку с нотами так, чтобы, по его личному мнению, не было слышно слишком быстрого стука сердца, просовывает голову за дверь, заглядывая в сторону «лаборантской», как гласила нелепая надпись выше. — Мсье Шопен? — Если вы пришли сюда, чтобы требовать освободить кабинет — то убирайтесь прочь! Я еще не уволен, и не нужно мне указывать! — слышится из-за второй двери, после чего в зал выходит невысокого роста кудрявый мужчина, чем-то смахивающий на лицо, рекламирующее женский гель для укладки — Лист бьет себя в районе груди, чтобы сдержать истерический смех и собраться с мыслями — и ошарашено оглядывает торчащую из коридора голову. — В-вы кто?.. — О, аэ. — виновато-смущенно восклицает Лист, перекладывая папку из одной руки в другую, и протягивает большую ладонь навстречу для рукопожатия. — Я Ференц Лист, я учитель композиции… Наверное, поэтому мы никогда с вами не виделись, но я наслышан о вас. — Фредерик, переменувшись с ноги на ногу и поняв, что его не собираются выгонять из кабинета, пожимает протянутую руку, слегка кивнув головой. — Приятного познакомиться. Да, я в самом деле редко бываю на вашей кафедре, поэтому так… — он пожимает плечами, отведя взгляд, лишь бы не чувствовать на себе внимательные пронзительные глаза Листа, и откашливается в кулак, силясь заполнить тишину. — Так… Зачем вы пришли? — Да, точно, прошу простить… Видите ли, у меня совсем скоро концерт… Вы не возражаете, я войду? — Фредерик кивает, и они вместе заходят обратно в аудиторию. Стук листовских туфель эхом раздается по всему помещению, в котором ряды уходят почти что под самый потолок. — Так вот, у меня концерт и мне нужен ваш совет по поводу произведений… — Совет? — Фредерик слегка вскидывает брови, отходя на привычное места для вещания на этой кафедре: облокачиваясь на свой же стол спереди, и скучающе перебирает пальцы, смотря то на Ференца, то на его папку. Учебный день явно не задался — хочется на свежий воздух, подальше-подальше от этого отвратительного места, которое снится ему в зловещих кошмарах. Но внезапно свалившийся на голову, как снег, противоречит всем его планам, что не может не злить. Молодой учитель переминается с ноги на ногу перед ним, проходя и оказываясь ровно напротив. — И кто же вас ко мне отправил? — Жорж! — восклицает Лист, пытаясь увидеть в чужом лице хоть каплю понимания или заинтересованности, и тут же приземляет себя, что они даже не знакомы толком. — Мадам Санд… Сказала, что вы лучший из преподавателей, и я… — Ах вот оно что! — делая гримасу улыбки, чем и пугает Листа еще больше, Фредерик кивает в сторону принесенной им папки, тяжело вздыхая и даже не пытаясь это скрыть. — Если вы не хотите или я вас нагружаю… — вдруг забормотал Лист, протянув пальцы к папке, но Шопен резким хлопком накрывает ее сверху, покачав головой. Нет уж, это не в его стиле оставлять дело, даже не взявшись за него. К тому же, если Санд сама отправила его к нему… — Между делом, мадам Санд считает вас довольно привлекательным. — А вы считаете, что так просто можете об этом мне говорить? — скептически выгнув бровь, спрашивает Фредерик, присаживаясь за свой стул и принимаясь перебирать ноты, бегло разглядывая каждую мелодию и настукивая ее пальцами по столешнице. Лист молчит: подозрительно долго молчит, перебирая собственные пальцы, а потом выдает на одном выдохе: — Я просто полностью с ней согласен. — на что Шопен удивленно давится воздухом, подняв непонимающий взгляд на беззаботного Листа, и щеки почему-то у него краснеют, как у юной девицы. Он откашливается, покосившись на Ференца, и продолжает перелистывать ноты. Учебный день не задался с самого начала, и не задастся и к концу. Фредерик устало убирает с глаз выпавшие пряди, чувствуя напряжение во всем теле — такое, что ненароком можно осветить и весь районный блок. Ноты Ференца кажутся чуть более чем «не интересными», а к середине листа и вовсе в голове убирается ненужное «не», и Фредерик, долго выдыхая носом, переводит взгляд туда-сюда по строкам: играй его студенты такую гармонию, учитель бы им не понадобился. Ференц скромно переминается с ноги на ногу и рассматривает снежинки за окном, после высказанного откровения боясь перевести взгляд хоть на долю секунды на преподавателя. И пускай мужчина старше всего на какие-то несколько лет, его вес в университете явно солиднее, а кафедра просторнее и популярнее. Хоть и страшнее, со слов слишком болтливых студентов. Он сжимает руки в кулаках, прикусывая губу, и отчего-то в голову приходит беглая мысль: «Зря-зря-зря», — которую тут же кидают на задворки сознания, разглядывая незамысловатый узор на чужом галстуке и то, как небольшие — Ференц зачем-то заостряет на этом внимание, пробегаясь взглядом по всем пальцам и не найдя ни одного кольца — ладони перелистывают страницы. — Вот здесь… — лепечет Фредерик, не отрывая взгляда от листа и отводя руку в сторону, дабы привлечь внимание — лишь случайно касаясь чужого колена, вызывая у Ференца ненужные в данный момент мысли, и указывает на одну из полифоний, устанавливая зрительный контакт. — Ференц, — повторяет тот, неловко сжавшись в плечах и нависая над Фредериком. — Я помню, — выдыхает Шопен, все же подмечая, что первоначальное неприятие было верным. — Я говорю, посмотрите. — А, д-да… — мямлит Ференц, наклоняясь еще ниже, настолько, что ухо оказывается на одном уровне со ртом Фредерика, и старается концентрировать взгляд на нотах и только на нотах, пока Шопен объясняет ему долго и терпеливо: — Вот здесь вы использовали не самую удачную модуляцию. Можно было бы пойти через… — и так далее, и так далее, и так далее. Лист кивает в нужные паузы между словами Шопена (в которые он пытается перевести дух) и усердно вникает-вникает-вникает, пытаясь без лишних слов понять, что именно от него требуют. — …Понимаете? — Да, кажется да… Что насчет левой руки? Она казалась мне негармоничной по сравнению с правой, то есть, ну, когда их объединять. Она же идет вверх октавами на полутоны… — Фредерик поднимается со своего места, отходя с нотами к небольшому роялю в углу, и играет указанный момент практически без единой ошибки, вслушиваясь в выстраивающуюся гармонию. Листу же остается лишь удивленно вздохнуть, наблюдая, как порхают изящные шопеновские руки над клавиатурой. — Нет, с гармонией все в порядке. Правая рука все компенсирует. — уверяет Фредерик, крутанувшись на стуле на сто восемьдесят, чтобы вновь оказаться в зрительном контакте с предподавателем. Ференц расплывается в слабой улыбке (похоже, торжествует внутренне, что Фредерику все-таки понравилось), и Шопен слегка улыбается ему в ответ. — Хорошие у вас произведения. Голова гудит от духоты помещения — то ли после прихода Ференца стало так, то ли от чего, Фредерик выяснять не собирается, лишь несчастно косясь на окно и вспоминая, сколько еще листов и искорок в чужих глазах осталось непрочитанными. Он медленно встает из-за пианино, отходя назад и облокачиваясь на стену за Ференцом, чем, видать, смущает юного учителя — Лист пугливо, словно маленький олененок, косится на него, но сквозь смущение от лестных похвал продолжает разъяснять свое произведение и все его тонкости. Фредерик слушает в пол-уха, съезжая взглядом на длинные музыкальные пальцы, и все же прерывает чужую тираду внезапным хлопком, заставляя мужчину коситься в его сторону. — Мсье?.. — лепечет он, виновато прижимая ноту к груди и пытаясь унять бешеное сердце — вдруг не понравилось, вдруг сейчас уйдет. — Шопен, — передразнивает он Ференца, косясь на часы. — А… — Простите ради Бога, я вас заговорил? Вы торопитесь, вы?.. — Нет, тут просто слишком душно, а вы говорите слишком много. Кислорода не хватает на нас двоит. — то ли язвит, то ли на полном серьезе отвечает ему Шопен, ловко отталкиваясь от стены и подходя к окнам, распахивая каждое настежь. С громкими хлопками рам в помещение пробивается хотя бы намек на свежий воздух, и Фредерик замирает возле одного из окон, высунувшись почти наполовину. Ференц стоит ни жив, ни мертв, попеременно то прижимая ноты к груди, то наоборот словно их отталкивая. Отложив наконец несчастную папку на стол, он делает пару шагов навстречу Фредерику, слыша, как приятно скрипит под подошвой старый паркет, и произносит осторожное: — Раз вы не торопитесь… — Фредерик лениво поворачивает голову в его сторону, пока порывы ветра взлохмачивают кудри на его лбу, и Ференц повторяет. — Раз вы не торопитесь, то, может, сходим пообедаем? Я знаю здесь отличное место. Шопен отворачивается обратно, постукивая кончиками пальцев по подоконнику, и Лист принимает это почти что как пощечину для самого себя. «Не хочет», — проносится в голове, и тут же Фредерик, словно увидев эти мысли, произносит: — Что же, идемте. Надеюсь, вы уверены в своем выборе. — …И вот в общем. — Шопен кивает, увлеченно слушая болтовню Листа, кажется, совершенно не о чем, но это кажется настолько привычным и успокаивающим, что Фредерик никак не протестует. Пусть болтает себе на здоровье сколько хочет, главное, чтоб в порыве страстей не перевернул бокал с вином, испачкав или стол, или себя, или и то, и другое. Общение за последние полчаса, по меркам Фредерика, слишком быстро перетекло в дружеское. — Я после этого, конечно, подхожу к нему и спрашиваю… Ференц внезапно замолкает, глянув куда-то Фредерику за спину и слегка нахмурившись: явно не самый хороший знак. Шопен, не дождавшись ответа на свое мимолетное, но при этом серьезное «что?» оборачивается следом, слыша: — Тебе не кажется, что те… Боже, это наши студенты? Чего они так пялятся, ты видишь? Бегая глазами по столикам и множеству людей за ними, под ними и на них, он находит глазами группу знакомых лиц, которые при виде него внезапно замолкают и на них расплывается смесь страха и любопытства. Ференц позади слышно вздыхает, опуская взгляд и предвидя будущий разговор, пока Шопен, склоняя голову вбок, даже не подозревает, что студенты сейчас направятся в их сторону. — Фредерик, может-… — начинает он, стараясь привлечь внимание хмурящегося брови знакомого, аккуратно притрагиваясь к его рукам своими, но тот лишь сбрасывает его пальцы, поворачиваясь назад и откидываясь на стуле, что жвалы заметно ходят туда-сюда. Даже здесь эти маленькие невыносимые дети умудряются испортить день: день не задался еще с самого начала. Ференц поднимает взгляд с новым «лицом», слегка пугая преподавателя своей улыбкой, которую он хоть и пытается скрыть за своим кулаком — выдают глаза, пока те самые двадцатилетние дети, держась друг за друга, плетутся в их сторону с явным намерением предъявить и посмеяться. — Здрасьте, аэ-э… — тянет один из них (вытолкнутый вперед своими сокурсниками) и в неуверенности взъерошивает волосы рукой, видя, как раздражение медленно закипает в глазах Шопена, а у Листа, наоборот, плещется какая-то необъяснимая радость. Похоже происходящее его не более чем забавляет, в особенности недовольство коллеги. — Здравствуйте. — отвечает Ференц, обведя всех взглядом и кивнув головой, будто одобряя таким образом подобные действия со стороны студентов: мол, развлекайтесь, детишки, пока я здесь, потому что потом вам придется несладко. — Вы по какому-то вопросу или просто так? Мы, видите ли, ужинаем. — Ференц кивает головой на разложенные на столе блюда, наполовину съеденные, и улыбается еще шире. — Наверное, просто так… — отвечает тот же студент, немного осмелев. — Просто… Непривычно видеть двух профессоров, ужинающих, как вы сказали, вместе. Нам, ну, мне, — поправляет он сам себя, получив тычок в бок. — казалось, что вы общаетесь только в стенах консерватории… — Видите ли, молодой человек, — даже не дослушав оправдания, которыми юноша хотел было заплеснуть Шопена, перебивает тот, отчетливо выделяя каждое слово грозным голосом, от которого — не знаем, как студентам — Ференцу хочется смеяться, уж настолько он мил. Или… — не только у студентов есть личная жизнь, и не только студенты хотят отдохнуть, представляете? — едко кидает он, активно жестикулируя перед собой, чем сбивает с толку остальных студентов, пытающихся и слушать, и смотреть. — Если вы пришли поразвлекаться… — Личная жизнь? Вы, типа, вместе? — слышится откуда-то сзади, и сердце Листа пропускает удар. Кто сказал такое хамство выяснить не получится — все студенты обернулись назад и расступились, но за ними не оказалось никого. Фредерик закипает все сильнее, сжимая губы вплотную, и Ференц, кидая на ребят грозный взгляд, кладет свою руку поверх чужой на секунду, приводя в чувства. Вспылить нельзя. — Кто это сказал? — медленно, с расстановкой спрашивает Фредерик, и Ференц крепче позволенного стискивает его ладонь в своей, немо намекая, что сейчас не время и не место обсуждать подобное со студентами. Конечно, такая наглость просто невиданное диво, от которого хочется то ли смеяться, то ли плакать. Правда, Шопен выбирает злиться. — Я еще раз повторяю: кто это-… — Фредерик, не злис-…Злитесь. — шепчет под боком Лист, бросив на студента, с которым до этого вел, казалось бы, мирную беседу, взгляд, полный молний, и тот заметно сглатывает ком в горле, уже представляя, как сильно получит по голове. А ведь это даже не он сказал!.. — Нет, мсье Лист. — выделяя обращение, Шопен показательно вырывается из хватки и поворачивается обратно к студентам, что стоят, вжавшись в один большой ком в надежде таким образом защитить свои души. — Это уже верх неуважения ко мне… И к моему коллеге. Такое непозволительно произносить ни в стенах консерватории, ни вне ее. Значит, раз никто не собирается сознаваться, будем действовать по-старинке. Виноват один, а получать будут все, у декана в кабинете! Как у вас вообще язык повернулся подумать и сказать такое обо мне?! — Фредерик всплескивает руками, практически вскрикнув последние слова, из-за чего несколько людей оборачиваются в его сторону. В голове проносится быстрая мысль — «Неужели он гомофоб?» — но Лист заталкивает ее поглубже, понимая, что сейчас далеко не до этого. Нужно что-то решать с Шопеном, который вот-вот лопнет от злости. Выхватив нужную паузу, Лист громко, но шепотом лепечет студентам быстрое: «Уходите», — осаждая Фредерика и кладя свои руки ему на плечи, тем самым заставляя установить зрительный контакт. Его глаза бегают в разные стороны, пытаясь уйти от настойчивого взгляда и убежать, как те самые пугливые студенты, что сейчас уже виднеются за окнами ресторана. — Фредерик, посмотри на меня, — зная, что переходит границы, но сейчас как-то не обращая на это внимание, он переносит свои ладони на чужие щеки, и как только Шопен все же смиряется и уставляется на него в немом вопросе, все так же хмурясь и злясь, быстро убирает их. — Это просто глупые дети, их слова ничего не значат, если что-то подобное выскажут в консерватории, мы обратимся-… — Не просто дети. Это негодяи, — порываясь вскочить и зажестикулировать руками во все стороны, шипит тот, но видя напротив себя полные понимания и спокойствия глаза, немо растворяется в них. — Да, Фредерик, самые настоящие негодяи, но они почти в два раза тебя младше. Посуди сам: если бы тебе, двадцатилетнему, маленьким ребенок лет восьми дал под зад, ты бы пошел на него заявление в полицию писать? — Шопен сохраняет строгость в лице до последнего, после чего, не выдержав, хохочет, упершись руками в грудь Листу и слегка отталкивая того от себя. Ференц, довольный результатом своих слов, подхватывает этот смех. — Вот и делов-то… — Но то, что они приняли меня за гея! — удивленно восклицает Фредерик, стирая выступившие от смеха слезинки в уголках глаз. — Это, конечно, нонсенс… Меня как только, правда, не обзывали, но чтобы геем… — Может, они просто погадали на картах тебе на ближайшее будущее? — Шопен зависает минуты на две, а после, осознав смысл сказанной фразы, возмущенно поворачивается к донельзя довольному Листу, наблюдающему за людьми, снующими за окном.