Гусев

Он всегда был Гусев. Просто Гусев. Будто имени у него не существовало вовсе. Так звали его все в школе, так звал его Андрей, так звали его и наши родители. Так звал его я. Если начинать с самого начала, то за три года до меня родился мой брат Андрей. Мы с ним, как водится, друг друга недолюбливали. Разница в три года очень много значит, когда ты ребенок, и у нас было много всяческих идейных разногласий. Подливало масло в огонь то, что Андрею часто приходилось присматривать за мной, забирать из школы, объяснять математику, и всё это вместо того, чтобы заняться чем-то нормальным. Так вот, Гусев. С Гусевым мой брат подружился, вероятнее всего, на линейке первого сентября в первом классе, и с тех пор они были неразлучны. Как я узнал позже, такое постоянство было попросту основной чертой Гусева. Однажды этот в целом ничем не примечательный лопоухий мальчишка появился в нашем доме и с тех пор мелькал в нем постоянно. Несмотря на нашу с братом взаимную неприязнь, я всё же считал их с Гусевым очень крутыми, хотя бы просто потому что они были старше меня, и я всегда хотел делать то, что делали они, и идти с ними туда, куда они шли. Андрей был против, Гусев — нет. Он вообще всегда относился ко мне с терпеливым снисхождением, как к забавному зверьку. Должно быть из-за того, что у него у самого не было ни братьев, ни сестер. Он всегда вступался за меня перед братом, иногда играл или болтал со мной и в школе всегда при встрече давал пять, в то время как Андрей делал вид, что меня не существует. Я был абсолютно уверен, что мой зануда-брат не заслуживает такого друга, как Гусев. Одновременно, я очень завидовал ему. Я понимал, что если бы не брат, Гусев бы даже не посмотрел в мою сторону. Большую роль во всем этом играл тот факт, что у меня у самого не было близких друзей. Были какие-то компании, какие-то знакомые, какие-то девочки и мальчики, которые звали меня на дни рождения, но такого близкого друга как у моего брата никогда не появлялось. Классе в восьмом или девятом Гусев панковал — он проколол ухо, отпустил длинные волосы и начал курить. Они с братом стали выглядеть совсем уж как люди из разных миров, но продолжали оставаться близки. К этому возрасту я уже поумнел и перестал липнуть к ним. Дома мы с Гусевым перекидывались парой общих фраз, в коридорах школы он продолжал меня приветствовать, что добавляло мне очков уважения среди сверстников. Однажды я застенчиво сказал ему, что мне нравится его серьга, и я бы хотел такую же, только мама никогда не разрешит. Гусев предложил с ней поговорить. — Не советую, — мрачно сказал мой брат, заходя в комнату, — мама так хорошо к тебе относится, не порти с ней отношения. Гусев пожал плечами. На мой взгляд, на отношение нашей мамы к Гусеву не могло повлиять ничто. Она его просто обожала. Один раз я попросил Гусева купить мне пиво. Надо сказать, с такой просьбой я бы никогда не подошел к брату. Он медленно моргнул и поднял брови. Потом посчитал в уме сколько мне сейчас лет, и, в целом, удовлетворившись результатом, сказал: —Ладно. — Только брату не говори, — чуть ли не хором произнесли мы оба. Гусев усмехнулся. — Замётано. Закончив школу, мой брат поступил в медицинский и укатил в Москву. Должно быть, жизнь у него там била ключом, поэтому к нам он ездил редко, только по большой необходимости. А Гусев остался в нашем городе. Тут я и узнал о силе привычки и о том, что главной чертой личности Гусева было постоянство. Кажется, он так привык к нашему дому, что и после того, как уехал Андрей, он продолжал к нам приходить и дружил уже со мной, как будто перешел мне по наследству, как куртка, которая стала мала моему старшему брату. Хотя я бы ни за что не сравнил Гусева со старой курткой. Он дружил со мной не потому что дружить ему было не с кем, а просто потому что ему так хотелось. Уж не знаю, почему. Я ловил себя на мысли, что даже сейчас, когда нас осталось двое, между нами как будто продолжал витать дух моего брата. Будто бы Гусев видел во мне его. Это было обидно, но неизбежно. Он приходил в нашу комнату, опустевшую после отъезда брата, и садился на его кровать, будто по-прежнему приходил к нему. На нашем общем письменном столе стояла рамка с фотографией — Андрей и Гусев на выпускном, с одинаковыми лентами поперек груди. Как-то я спросил, могу ли я называть его как-то по-другому, например, по имени. Звали (да и зовут) его Семён, но я не слышал это имя в его адрес ни от кого, кроме нашей матери. В общем, я спросил, а он ответил — а зачем? Только в это время я стал общаться с ним как с равным, потому что разница в возрасте потеряла значение. Мы могли болтать о чем угодно, и Гусев демонстрировал знания практически в любой области. Этим он пожалуй был обязан не своему образованию, а богатому жизненному опыту. Он с трудом мог объяснить, на кого учился в университете, а теперь работал то тут, то там. Среди мест его работы были: склад меховой одежды, химическое предприятие, школа, морг и маленькая кофейня в центре города. Однажды летом он даже водил группу детей в поход по Алтаю. Когда-то Гусев был шокирован, когда я попросил его купить мне алкоголь, а теперь он звал меня к своим друзьям на сомнительные квартирники и вечеринки. Там он знакомил меня с разношерстными друзьями. Они пожимали мне руку, предлагали закурить, и я уже не был маленьким мальчиком, притащившимся в компанию, где мне никто не был рад. Напившись, я каждый раз обильно и запутанно изъяснялся Гусеву в любви, а он деликатно каждый раз на следующий день делал вид, что не помнит этого. — Дурак ты, Митя, — говорил Гусев со вздохом, и трепал меня по волосам. Митя — это не мое имя, это наша с братом фамилия Митин. Таким образом, даже эта милая кличка перешла мне в наследство от Андрея. А брат приезжал на мамин день рождения и на новый год. Наши с ним отношения оставались прохладными, он общался со мной снисходительно и покровительственно. Спрашивал зачем-то, как моя учеба. Кажется, с Гусевым они совсем уже не общались. Гусев потом дежурно спросил меня про него, я ответил, что смог — учится, снимает квартиру, получает повышенную стипендию. Он сказал со вздохом: — Ну и ладно, дай бог ему здоровья. Мы дружим с Гусевым до сих пор, хотя уже нет нашей старой квартиры, куда мой брат однажды привел его, да и вряд ли он все ещё скучает по их с Андреем дружбе. Привычкой для него стала уже дружба со мной, которая оказалась крепче, выдержав даже мою в него влюбленность, о которой Гусев всегда знал, но никогда не показывал, что знает. За что я ему страшно благодарен. Ну вот и всё. Разве это подходит для речи шафера на свадьбе? Очень сомневаюсь. Тем не менее, это то, что я могу сказать о Гусеве. Но это никуда не годится. Придется придумывать общие слова, шаблонные фразы, говорить о том, как я рад быть здесь и сейчас на его свадьбе, какая честь для меня быть его шафером и так далее... И всем придется слушать это и мечтать, чтобы я заткнулся, и можно было снова за что-нибудь выпить. Горько!