Саундтрек: «Голад» группы «Мутнаевока»
Странно и страшно каждому городу – заблудиться в собственных улицах... Если б Минску сказали, что такое вообще возможно и что такое безобразие даже случилось с кем-то из его коллег, он бы, конечно, не стал смеяться над несчастным, зато бы усомнился, не шутит ли рассказчик. По крайней мере именно так обстояли дела до одного на первый взгляд ничем не примечательного ясного воскресенья, когда Мирослав решил покататься на велике – активно отдохнуть перед новой рабочей неделей. Отдохнул. Иначе не скажешь. Поначалу (как оно всегда и бывает) ничто не предвещало беды: прекрасная теплая погода с легким западным ветерком, мягкие овечки облаков, что мирно паслись в синеве небес, ласковое солнце и наконец свободный день, который можно было посвятить долгожданной прогулке по родным улицам. Закончив все дела, Юшкевич выкатил из квартиры свой верный велосипед, потрогал шины, проверяя, достаточно ли они накачаны, и, устроившись в седле, поехал к проспекту. Скоро или не очень, наконец он оказался в Верхнем городе, где, разумеется, остановился возле первой же кафешки: там он чудно посидел за чашечкой вкуснейшего капучино на миндальном молоке, попробовал пирожное-картошку, а затем, отстегнув цепочку замка на велике, довольный направился дальше. Справа и слева от него мелькали старинные здания, относительно недавно обновленные – невысокие, с острыми крышами и блестящим стеклом в маленьких аккуратных окнах. Кое-где продолжалась реставрация – там стены скрывала пленка с изображением слона и надписью «Caparol», однако некоторые дома уже сияли новенькой краской. Минск не обратил внимания, когда в привычной обстановке что-то неуловимо изменилось, – задумавшись о своем, он ехал и ехал, пока вдруг едва не влетел в красно-белое ограждение. «Откуда тут это?» – вяло подумалось Юшкевичу. Мобильная пластиковая граница проходила поперек дороги, от стены до стены, целиком блокируя проезд к улице Интернациональной, бывшей Сборовой, где Верхний город благополучно заканчивался. Минск огляделся. Нужно было поворачивать. Другой путь, выбранный им, привел его прямиком в тупик, третий – к стройплощадке, по периметру обвязанной контрастной лентой, четвертый странным образом закольцовывался. Куда бы Минск ни сунулся, всюду появлялась преграда, словно нечто не позволяло ему покинуть пределы Верхнего города!.. Солнце тем временем медленно катилось на запад, делая тени длинными и насыщенными, под скатными крышами замелькали стрижи, приступившие к ужину. «Чушь какая-то», – буркнул Юшкевич, снова выворачивая руль: дорога уперлась в глухой переулок. Примерно с этого момента Мирослав почувствовал, как что-то пошло не так... Нет, окружение оставалось таким же, как всегда, с теми же улицами, но казалось, что маленький старый район как будто расширился. Как будто его площадь, на самом деле совсем незначительная, поскольку от последней войны и нашествия советов удалось сохранить лишь осколки былой архитектуры, стала разом больше, а планировка – путанее. Примерно в тот же момент, когда Минск понял, что сделал круг и снова вернулся на то же самое место, где был некоторое время назад, к нему обратились две женщины, так же, как и он, на велосипедах. Похожие друг на друга, словно сестры, они выглядели уставшими. Рюкзаки, спортивная одежда, увесистые фотоаппараты свидетельствовали: перед ним туристки. Как вскоре выяснилось, предчувствия не обманули: после турне по столице они искали дорогу к гостинице «Минск», где остановились. Безусловно, город согласился им помочь. Однако практически сразу же он и понял, что те вялые мысли, посещавшие его ранее, – это вовсе не игры разума, не результат усталости после трудовой недели, не ошибка, потому что через пару домов он уткнулся в высокие стены. И если поначалу эти приключения казались ему странными, то теперь он не на шутку разозлился. Что за безумие – заблудиться в своих же переулках! Еще и перед туристками неловко. Ну как же так!.. Он рванулся через темноту зданий вверх, потом – в сторону, по брукованке, затем – вниз в узкий проход, где велосипед неприятно терся концом руля по кирпичной глухой стене. Юшкевич помнил: где-то здесь можно попасть на Сборовую... то есть Интернациональную: ограничивая Верхний город, отделяя его от площади, она вела к проспекту, к метро, а значит, и к гостинице, которую искали туристки. Вдруг Минск похолодел. Туристки. Резко затормозив, он прочертил колесами на асфальте метку, чудом не перелетев при этом через руль. Оглянулся, чтобы позвать тех, кто должен был ехать следом, но почему-то никого не увидел. Юшкевич растерялся. Подождал, может, его сопровождающие немного опаздывают, но даже не услышал шороха колес. Что было делать? Возвращаться? Но тут Минску пришло в голову, что, может, лучше для начала отыскать выход самому, а уж потом показать его остальным. Достойная мысль утешила: присутствие посторонних его на самом деле смущало, не давая рассуждать трезво. Минск поехал дальше. Скоро он заметил, что каждая новая улица не смотрится странно, наоборот, она родная и знакомая, но в общий план, в квартальный рисунок эти места никак не складываются. Юшкевич хорошо знал каждый закоулок, каждый дом, но не в таком порядке, не так. Вырванные из контекста памяти, они вставали перед ним, как призрачные тени, – вот этот уютный домик с оранжевой крышей, где теперь открылась нотариальная контора, стоял на углу улицы Богдановича, но его сосед, рожденный в 50-х, явно пришел с Осмоловки. Старенькие хатки бывшей деревни Грушевка, умирающей под неудержимым наступлением многоэтажек, внимательно следили за своим городом мутными трухлявыми окнами, словно говорили с укором: «Зачем ты съел нас?» – а чуть дальше расчудесными вытинанками чернел плющ на стенах хрущевок с Филимонова. Это начинало пугать. Это слишком сильно напоминало дурной сон, в котором перед Минском выворачивался жуткий пазл... А тот факт, что рядом спокойно, будто ничего не случилось, проходили люди, как обычно, открывались и закрывались двери кафешек, щебетали маленькие птички и под ветром шелестела листва, заставлял еще сильней убеждаться: ты сошел с ума. Стараясь не слушать такие мысли, Юшкевич как можно быстрей понесся по улицам. Ему настойчиво мерещилось, что если не обращать внимания на топографический диссонанс, то в конце концов доберешься до той самой Интернациональной, где кошмар кончится. Один поворот, другой, третий, еще одно загадочное здание вынырнуло из совсем другого района, а дальше дорога резко пошла вверх, и Минску пришлось приложить усилия, чтобы не скатиться назад. Переводя дух, он наконец оказался на горе – отсюда, за жилыми домами, что сбились в кучку на ней, глазам открывалась чудесная панорама, которой на самом деле не существовало: множество крыш небольших домиков, словно сошедших со старых пожелтевших открыток, техника возле свежих котлованов аккурат на месте Октябрьской площади, а в самом низу, далеко-далеко, – синяя змейка Свислочи. Минск потерял дар речи. Чувствуя, что просто не способен съехать вниз с сумасшедшей высоты, он сошел с велосипеда и осторожно, медленно, направился назад, толкая его рядом и уже зная: в мироздании что-то сломалось, и теперь город – пленник собственных улиц, откуда не выбраться. Обессиленный, Мирослав машинально прочел на стене объявление, напечатанное на оторванном листе бумаги: «Кто начал злом, тот и погрязнет в нем». О чем это было сказано, он не догадался, несмотря на то, что слова показались ему смутно знакомыми. Но он едва не подпрыгнул, когда его уши прорезало громкое и скрипучее: - Бюрократ!! - Чтоб тебя, – пробормотал Юшкевич, узрев огромную серую ворону: умная птица сидела на толстой ветке лапистой сосны, щурила свои черные смолисто-блестящие глазки-бусинки и смотрела на него насмешливо, смело, будто знала что-то важное из того, чего Минск не знал. «Это просто дурнаватая птица», – напомнил город самому себе. Он пошел дальше, но в сторону вороны на всякий случай оборачиваться не стал, морально готовясь, что она злобно захохочет, но та молчала, и вскоре Юшкевич был слишком далеко, чтобы что-то слышать. Как-то незаметно он спустился с пригорка, миновал несколько переулков и вышел к довольно необычному дому: спрятавшись за другими, более высокими, эта двухэтажная громадина тонула в кронах таких же старых, как она сама, кленов. Странно, что здание не обнесли красно-белой лентой: его состояние было аварийным. Скатная крыша местами провалилась, местами поросла мхом и даже молодыми деревцами: пробившись из когда-то занесенных ветром семян, никем не трогаемые, они пустили крепкие корни и за прошедшие годы отлично прижились. Кое-где старая штукатурка осыпалась, выщербилась, открыв много раз перекрашенные стены, рамы окон рассохлись или сгнили. Все это в вечерних сумерках смотрелось грустно, тоскливо. Снаружи здание делилось на три части: центральный ризалит с псевдоантичными колоннами и широким крыльцом и более простые, но и более протяженные крылья с двух сторон от него – вероятно, когда-то тут размещалось госучреждение или нечто вроде того. Теперь же на его месте царила печаль. Несколько окон на втором этаже остались без стекла, оно давно выпало, и сквозь них можно было вполне хорошо рассмотреть, что происходит внутри. Неожиданно, но привычные для бывших дворцов, в прошлом веке перешедших на службу советскому народу, перегородки исчезли, за пустыми четырехугольниками виделся просторный зал, на противоположной стороне которого светились такие же окна. Через большую дырку в крыше, из-за которой по стене расплывались пятна плесени, помещение заливало солнце, в его лучах над строительным мусором медленно кружилась пыль – до ужаса просто и буднично. На первом этаже, прямо под загадочным залом, за окном тянулся коридор с одинаково страшными дверями. Штампованные из тонкого дсп, покрашенного самой дешевой краской, эти двери сохранились здесь еще с советских времен. Когда-то они играли очень важную роль, захлопываясь перед лицами несчастных просителей, но сейчас, никому не нужные, ничего больше не скрывающие, они жалобно поскрипывали, болтаясь под ветром на ржавых петлях. Пол усыпал разный сор. Окна центрального ризалита были наглухо забиты пыльными досками, не позволявшими познакомиться с его интерьерами, крыльцо, которое также поросло растениями, вело к мощным потемневшим дверям с огромной ручкой. Рядом на стене висела табличка с названием организации, раньше здесь обитавшей, однако буквы выгорели, и теперь было невозможно их прочитать. Минск почувствовал, как ему стало неуютно и холодно, захотелось как можно скорее покинуть это небезопасное место, но внезапно его кто-то позвал. Громко хлопнули двери, и Мирослав, оглянувшись, увидел, как с разбитой лестницы аварийного дома спускается человек. Если бы Юшкевича попросили описать внешность незнакомца, он, наверное, не смог бы сказать ничего определенного: среднего роста, средней комплекции, средних лет, в самой обычной непримечательной одежде – этот «средний гражданин» подошел поближе и поинтересовался, кого пан ищет. Разумеется, Юшкевич сразу же озвучил свое желание найти дорогу к Интернациональной, к проспекту, на что получил загадочную усмешку с не менее загадочным приглашением зайти в здание. Минск бы отмахнулся, если бы не был настолько вымотан своими сегодняшними приключениями, но сейчас он слишком устал, чтобы возражать. Около крыльца он не без удивления увидел велосипедную стоянку, где оставил своего железного коня: может, ее установили при реализации программы развития велосипедного движения, не подумав, что дом и его окруженье требуют реставрации. Каменные ступени были гораздо крепче, чем казалось на первый взгляд, надежными были и двери, которые послушно распахнулись, пропуская гостя в глубины экс-госучреждения. По пути между человеком и городом завязался не совсем нормальный разговор. - Вы минчанин? - Конечно! - Если минчанин, то должны знать, что Верхний город в восемь закрывается. - Как это «закрывается»? - Закрывается – и все. - И кто так решил? - Мингорисполком решил. - ЧЕГО? - Ничего. Постановление вышло от тридцать второго июня: закрывать выходы из района, а нарушителей отдавать под суд. Чтобы местным властям было за что ремонтировать улицы. Видите, в каком состоянии наше здание? А это вы еще не видели роддом! Вот там совсем беда, но теперь – благодаря в том числе вам подобным – идет капремонт. Жаль только, что рожениц временно перевели к нам. Не пройти стало и младенцы эти, чтоб их, постоянно орут... Нам сюда. Он показал потрясенному минчуку на узкую дверь за огромной медицинской каталкой и повел дальше. Пока они шли, возле них творилось нечто сюрреалистичное: здание внутри было значительно больше, чем снаружи, там почти не было окон, но во всех помещениях горел электрический свет – белого или желтого оттенка. Бескрайнее множество коридоров, переходов, тупиков, проходных комнат и комнаток открывались перед растерянным Минском, как волшебный лабиринт: двери, двери, двери... казалось, им нет конца. За очередной дверью Юшкевич оказался в многолюдном месте вроде больницы, где туда-сюда мелькали белые халаты, а на кушетках сидели или лежали женщины разной степени беременности. Время от времени слышался детский плач, кто-то куда-то стремглав несся, и одна шустрая медсестра с тележкой так едва не сбила с ног Мирослава. - На самом деле удобно, когда нарушители сами сюда приходят: не нужно гоняться за ними, что-то придумывать, – не обратив внимания на это мелкое происшествие, «средний гражданин» продолжал свою речь. Злобно усмехаясь, он буднично рассуждал: – Сейчас уже вечер, суд только завтра, так что посидите пока у нас. Подумайте о своем поведении, хе-хе. И тут Юшкевича будто током прожгло. Бессмыслица достигла своего апогея и не лезла ни в какие ворота. Город застыл, так что человеку в сером тоже пришлось остановиться. - Что вы себе позволяете? Я никуда дальше не пойду! – рассерженно заявил город. – Покажите мне постановление моего исполкома или другой документ, в соответствии с которым вы меня задерживаете. - Завтра, – человек зевнул. – На суде покажу. А пока, хлопцы, помогите-ка пану. В ту же секунду за спиной Минска выросли молчаливые фигуры милиционеров, крепко взяли его под руки и куда-то повели. Юшкевич понял, что спорить бессмысленно, поэтому больше ничего не сказал, а его скоро втолкнули в тесную комнату без окон – коробку два на два метра. Там милиционеры вышли, и задержанный остался один на один со «средним гражданином». Без свидетелей последний сразу изменился в лице: натянутая вежливость уступила место лютой ненависти. Схватив ничего не понимающего Юшкевича за горло, он сжал пальцы и прошипел: - Если б ты только знал, зараза, как вы меня задолбали! Делать мне больше нечего, только с вами колупаться. Сиди молча и чтоб я про тебя не слышал! Нельзя так просто взять и покинуть Верхний город. С этими словами он оттолкнул свою жертву и, повернувшись, исчез за дверью, которая за ним громко хлопнула. Мирослав остался в тесной коробке один, растерянный, брошенный, как и прежде, пораженный, только теперь ко всему прочему еще и с ноющей шеей. На автомате он опустился на твердую деревянную лавку, которая служила кроватью, и сильно задумался, запустив пальцы в волосы. Как карусель, последние события закружили перед ним, все эти глупые факты – закрытие Верхнего города, странная планировка улиц, где легко запутаться даже их хозяину, дикая смесь РОВД с роддомом в аварийном здании, арест... И наконец, вишенка на торте, – тупое постановление, да не чье-нибудь, а родного исполкома! Без комментариев. Нужно было что-то делать, но что конкретно? Городу стало горько, что теперь, видимо, где-то здесь сидят и ни в чем не повинные велотуристки, которым не повезло заехать в исторический центр в неподходящее время. Как смотреть им в глаза на завтрашнем суде?.. «Суде»! Смешно и стыдно. Он давно понял, что с определенного времени ему не позволено касаться вопросов власти, не пугала его и тюрьма (что вы сделаете с тем, кто живет гораздо дольше людей, кто человек лишь частично, а в основном – существо сверхъестественное?), но жизнь города, в которую нет хода воплощению этого же города, представлялась ему финишем. Зачем вообще быть воплощением, если не можешь ни на что повлиять?! Даже спасти своих жителей от своих жителей не можешь... Юшкевич негодовал, сочинял, что ответит тем, кто развел маразматичную бюрократию, но вдруг непонятно почему почувствовал себя совершенно вымотанным. Сам не заметил, как прилег на твердую койку, растянулся, положив под голову руку. «Кто начал злом, тот и погрязнет в нем» – откуда это? – вяло спросил себя Минск, наполовину проваливаясь в сон. Слова из объявления на стене пробивались сквозь другие запутанные мысли, точно радиосигнал – через белый шум волн. – Может, Шекспир?.. Так, Шекспир, «Макбет». Вот только при чем тут Макбет?..» Ответа он не нашел – свет погас, разум отключился, и все мгновенно пропало, будто его поглотил мрак. *** Когда Мирослав снова открыл глаза, то увидел очень знакомый потолок – с канавками между плитами и паутиной рядом с маленькой люстрой. Пыль с нее стирали раз в год, хотя хозяин регулярно напоминал себе, что пришло время протереть стеклянные плафоны... Но стоп. Откуда они взялись в камере?! Вскочив, Юшкевич огляделся – нет, он был вовсе не там, где заснул, а в своей спальне! Вокруг, как всегда, стояли его вещи, в том числе – припаркованный у входа на балкон верный велосипед, в окно заглядывало сонное солнце, а сам Мирослав лежал под одеялом в своей постели, совсем не твердой, скорее – наоборот. «Мне что, это все приснилось?» – удивленно подумал город, не веря глазам своим, протер их, но картинка не поменялась, мебель никуда не исчезла. Да, он и вправду был дома. Правда, кошмар, казавшийся невыразимо реальным, никак не отпускал Мирослава: на работу город собирался с осторожностью, прислушиваясь к каждому звуку с улицы, и когда он вышел из подъезда, то несколько раз обернулся – убедиться, что за его действиями никто не следит. На улице было тихо. Летнее утро только начиналось, первые машины проезжали где-то далеко, может быть, на проспекте, а прохожие попадались редко. Минск дошел до знакомой арки, там его взгляд невольно зацепился за белый клочок бумаги на стене... К счастью, то было лишь объявление о поиске жилья ответственного квартиросъемщика. До метро Юшкевич добрался без приключений, здесь, на главном проспекте, жизнь никогда не замирала, и среди людей городу сразу же стало легче. Он даже почти забыл про свои тревоги, когда шел там, где знал каждый камушек, каждое деревце у дома, каждый канализационный люк. Возле входа в метро на крыльце ЦУМа сидела огромная серая ворона и внимательно наблюдала за прохожими своими умными глазками-смородинами. Но, несмотря на то, что Минск и остановился, и уставился на нее, она ничего не сказала. Вероятно, не знала, как говорить по-человечески, а может, просто этого не хотела. Еще одна не самая приятная встреча произошла уже рядом с исполкомом: по проспекту навстречу столице на велосипедах ехали две дамы... Сперва Минску отчетливо показалось, что они – те самые, из сна! Но при ближайшем рассмотрении он успокоил себя, что нет. Тяжело вздохнув, город отогнал как можно дальше ночные ужасы и потянул ручку двери. День обещал быть напряженным. Минск морально готовился провести его наедине с документами, поскольку, хотя его злоключения оказались лишь сном, он (хорошо зная продуктивность бюрократической машины) сомневался, не надало ли некое постановление Верхнему городу исключительный статус. Поставить точку в этом вопросе стало принципиально, от этого зависел его покой. Юшкевич даже невольно подумал, что, может, в исполкоме уже вовсю идут разговоры о наделении местных властей широкими полномочиями, но в офисе было, как всегда, тихо и скучно. Только девушка на ресепшене смотрела на него секунду дольше, нежели обычно. Попросив его сегодня без сверхважных причин не беспокоить, Минск закрылся в своем кабинете и полностью погрузился в изучение законодательства. Как бы безумно ни звучало загадочное постановление, опытный чиновник ответственно собрал документы, проекты документов и даже простые письменные предложения за последние месяцы, которые касались его микрорайонов, предельно внимательно все перечитал, выделил для себя скользкие места, которые могли бы трактоваться по-разному. Стараясь припомнить дату принятия постановления, Мирослав словил себя на мысли, что, согласно замечанию незнакомца, это случилось в конце июня, вот только когда именно? Двадцать второго июня? Двадцать девятого? Или... В памяти почему-то всплыло тридцать второе. «Это уже слишком!» – рассержено фыркнул Минск, вновь уткнувшись в бумаги. Странности странностями, но нужно сохранять контакт с реальностью! Целый день вместо обычной работы Юшкевич занимался выяснением текущего статуса Верхнего города и успокоился, только придя к окончательному выводу: это постановление не существует. Ему сразу стало так легко и свободно! Боже, какой же тяжкий камень скатился с его души! Улыбаясь, Минск повторил знаменитые слова Остапа Бендера «нет, значит и не было» – и едва удержался, чтоб не расхохотаться. Он был доволен: он отмел все сомнения в том, что ненормальные события были только плодом его фантазии. Но вдруг, уже поднявшись из-за стола, Минск задумался. Когда-то очень давно от одного мудрого города он, в то время еще совсем молодой кроткий немижец, слышал, что сны никогда не приходят просто так. Если что-то пригрезилось тебе в стране Морфея, значить, на то есть причины – значит, нужно разрешить какой-то конфликт. Нынешний кошмар – кривое зеркало реальности, ведь его исполком, да и он сам, без конца плодят бюрократию – щедро, самозабвенно, до глупости. «Нужно что-то менять», – решил Минск. Тем же вечером он нарочно заглянул в Верхний город: проверить свои догадки. Он почти не удивился, когда встретил дядьку в рабочей одежде, который протягивал красно-белую ленту поперек Интернациональной. На осуждающий взгляд Юшкевича рабочий вздохнул и махнул рукой куда-то в сторону ратуши. - Туда идите. Канализация того – аварийку ждем. Только дома, опустив ладони под проточную воду, Минск окончательно расслабился. Ополоснув лицо, он подумал о том, что напуганный мозг начинает всюду искать и находить жуткие совпадения. А потом, тихо посмеявшись, посмотрел на себя... и похолодел: на его шее алели страшные следы чужих пальцев.Написано и отредактировано: август-2023 Минск, Беларусь