15:00, 12 апреля, 1901
Каждый глубокий удар лопаты по земле, щёлканье грязи по плечам мужчины - всё это складывалось в один курган, это был не звук, нет, л постоянный звон, который Эндрю не мог выкинуть из головы. Солнце светило на него так, словно его уже подожгли огнём, который превратил его в пепел. Он ненавидел, когда Маршалл заставлял его работать днём, даже если он отказывался, этот подавляющий, смертельный голос возвращался с гневным воем. Яркость удушала, жара обжигала бледную кожу, а он продолжал работать лопатой, словно подвергаясь какой-то новой форме пыток, которой его подвергал человек, на которого он больше всего обижался. Когда от ямы остался лишь выдолбленный прямоугольник, мужчина посмотрел на него с презрением. Казалось, что самые недостойные люди всегда оказывались у подножия Лаза после его кончины, словно магнит для самых порочных людей на свете. Скоро в этой яме появится гроб, в котором будет лежать тот, кто, как он знал, не заслуживал покоиться здесь, не на одном месте с его матерью. Маршалл был так ошеломлен, так поражен правдой о кладбище, ведь оно с распростёртыми объятиями приняло бы любого такого же нечистого, как он сам, в церковь. Это вызвало у Эндрю отвращение: ведь это была его работа - поддерживать здесь покой, по крайней мере, так было с тех пор, как он достиг совершеннолетия, с тех пор, как он познакомился с человеком, который заплатил ему за то, чтобы он убирал с кладбища испорченные тела для собственных нужд. И хотя это был прискорбный образ жизни, Кресс не чувствовал за собой никакой вины, искренне веря в то, что поступает правильно, даже если мораль этого поступка казалась сомнительной. Черпая лопатой по грязи, оставляя за собой вмятый след, он пробирался к внутренним помещениям церкви. Она была уже не в самом лучшем состоянии, рассохшиеся скамьи и потускневшие от времени витражи, почти призрачная, как будто Маршалл почти не тратил времени на поддержание её в порядке, у него было несколько поместий в городе, и конечно, Лаз был его наименее любимым из всех. Масса людей уже выходила с дневной службы, некоторые глазели на мужчину или смотрели вслед, когда он проходил мимо. Хотя люди были жестокими, злобными существами, он научился не обращать внимания на их взгляды, он привык к несправедливому отношению, к несправедливым словам, которые использовались, чтобы навредить ему, предупредить других о том, на что он способен, и всё это из-за его болезни. И хотя это задевало его, он всё же не мог винить их за несправедливость, с которой к нему относились: в его глазах он искренне считал себя не иначе как чудовищем, опасным для всех окружающих, и было просто чудом, что его ещё не повесили. Конечно, ничто не могло изменить того факта, что все боялись его и считали, что мир станет лучше, если он не будет в нём жить, да он и не рассчитывал на это. Он был проклят на то, чтобы прожить с этим недугом всю жизнь, в полном одиночестве, которое уже казалось ему вечностью. Эндрю дождался, пока все уйдут, и продолжил подниматься по лестнице, оставив лопату у входа. С каждым шагом он становился всё тяжелее, разваливаясь на части от непосильной работы. В его комнате царил полный беспорядок. На полу валялись бумаги и книги, в углу комнаты стояла неубранная кровать, а вешалка для шляп, упавшая на пол, ждала своего часа, чтобы её подняли, собирая пыль. Он не хотел жить как неряха, но кто, кроме него, мог зайти в его комнату? Маршалл, конечно же, не хотел иметь с этим ничего общего. Сняв тяжёлое пальто и на цыпочках пройдя через избыток беспорядка в спальне, Эндрю присел к единственному окну, расположенному в середине первой стены, которую можно было увидеть, войдя в комнату, и отодвинул занавеску, чтобы в темноту проник свет. Взгляд его скользил по оживлённой дороге перед Лазом, люди быстро пробирались сквозь толпу, уходя, мимолётно переставляя ноги. Город, в котором он жил, был очень быстро развивающимся, но с заходом солнца здесь становилось спокойно, многие жители укрывались в своих домах, чтобы не замёрзнуть. И хотя прошло ещё несколько часов, прежде чем город затих, в любое свободное время Эндрю сидел на том самом месте, где он жил, и смотрел на жителей. Иногда ему хотелось, чтобы он мог идти рядом с ними, не боясь, не будучи никем, кроме как позорным творением Бога. Некоторые говорили, что Господь не совершает ошибок, что же тогда говорить о нём? Кресс не возражал против одиночества, честно говоря, он считал, что это лучше, чем окружать себя людьми, которые не удосужились понять прожитую им жизнь, не говоря уже о том, чтобы захотеть стать его доверенным лицом. С тех пор как последним положительным человеком, с которым молодой человек общался, была его собственная мать, он был одинок, но не настолько, чтобы желать большего, чем он имел. Это была жизнь, к которой он привык, и даже если бы ему хотелось, чтобы всё было по-другому, он знал, что это просто невозможно. Поэтому он не стал тратить на это время, навсегда оставшись известным как ничтожный хранитель могил, не понимающий человеческих чувств и окрашенный лишь грехом. Его взгляд смягчился, когда он прошелся по улицам под ним, по родителям, нянчащим свои семьи, и по тем, кто в костюмах, вероятно, направлялся домой с работы в этот час. Однако, сколько бы он ни смотрел через стекло, отслеживая каждое движение людей, его взгляд всегда останавливался на конкретном прохожем. Среднего роста, со светлой чёлкой, закрывающей переносицу, с ранцем, наполненным письмами, необходимыми для его работы, почтальон всегда оказывался у подножия церкви, уткнувшись лицом в книгу, найденную в углу, где он молча сидел, просматривая каждую бумажку с безмятежным выражением на губах. Людям не полагалось шататься в религиозной среде, но от него не исходило ни звука, ни малейшего беспокойства. Эндрю разрешал ему отдыхать там уже некоторое время, не обращая внимания на то, что Маршалл сделает, если обнаружит, что он позволяет себе такое, но бедный мальчик не причинял вреда ни одной душе, он только и делал, что читал ежедневно на этом самом месте. Он не знал его имени, знал только, что о нём тоже говорили в городе. Он вспомнил, как молодёжь шепталась о нём, когда он выполнял свои обязанности внизу, и вплоть до нескольких месяцев назад он слышал только негативные, мерзкие вещи и слухи. То же самое говорили и о нём самом на протяжении всей его жизни. Но в отличие от Кресса, жизнь почтальона изменилась к лучшему, причём так, как он даже не мог себе представить. В феврале в нескольких кварталах отсюда начался страшный пожар на фабрике, и именно в этот день вскоре после того, как пламя угасло, вышла газета, в которой рассказывалось о бесстрашных действиях юноши, спасшего многих от гибели в адском пламени. Эндрю наблюдал со стороны, как на улице ему стали кивать, он завоевал уважение и доверие людей, о нём больше никогда не говорили плохо после его смелого поступка. А альбинос знал, что никогда не сможет совершить нечто подобное. Иногда он даже завидовал почтальону. Если бы он обладал хотя бы унцией той храбрости, которая была у него, может быть, он бы уже воспринимался населением в лучшем свете. Однако его желания никогда не исполнялись, и он это прекрасно знал.***
21:00, 12 апреля, 1901
Ночное небо было затянуто облаками, тщательно скрывающими каждую звезду, а над кладбищем стелился тревожный туман. Было тихо, но не мирно и спокойно. В этой тишине Эндрю стало не по себе. Он был похож на существо из ужастика: волосы свесились на глаза, ноги дрожали, как листья, лопата загребала собой траву, оставляя за собой беспорядочный след. Одежда испачкана грязью, тело ослабело - он снова успешно справился с заданием. Опустошение могил было уголовным преступлением, это точно, но он снова знал, что делает это ради своей церкви, ради Бога. Два умерших пожилых мужчины попали в руки Лаза и были похоронены совсем недавно, и сегодня или никогда он должен был их забрать. Его покупатель не любил, когда тела были уже залежавшими, не было никакой пользы от трупа, который уже прошёл раннюю стадию разложения. Он не знал, что этот человек делает с телами, да и не хотел знать - откровенно говоря, эксперименты, для которых он их использовал, хранителя не касались. Он никогда не видел заказчика лично, по крайней мере, по его предположениям, только те, кто работал на него, доставляли тела по стране, и это было понятно: выкупать тела у хранителя могил было не очень-то принято. Пока у него есть возможность продолжать очищать свой дом, не всё ли равно, куда или к кому попадают эти мерзкие люди? Оттерев ладонями испачканные колени и руки, он прислонил лопату ко внутренней стороне входа церкви, после чего затворил за собой дверь. Половицы устало заскрипели от каждого шага, как только мужчина ступил внутрь. Осмотревшись, он обнаружил, что находится в одиночестве. Кому, кроме него, придёт в голову зайти ночью в тускло освещённую церковь? Жизнь, которая когда-то бурлила в соборе в часы богослужения, с течением времени угасла, и, пока он шёл к центру церкви, не было никого, кроме него самого. Ещё раз вздохнув от усталости, он повернулся спиной ко входу, но это была его первая ошибка. – Куда это ты собрался? Кресс остановился. Голос эхом разнёсся по пустоте помещения, и в голове Эндрю пронеслось недоумение: как он мог не заметить этого презрительного хмурого взгляда в углу? Повернувшись друг к другу, они столкнулись взглядами, и в выражении лица Маршалла читалось напряжение. Это был мрачный седеющий мужчина невысокого роста, и всякий раз, когда он смотрел на Эндрю, на его лице была отчётоива выражена ненависть - ничего, кроме отвращения и омерзения. Внезапно альбинос почувствовал себя таким немощным, таким слабым и бессильным только от одного этого пассивно-агрессивного тона. Его охватил страх, ужас. Обычно Маршалл не гулял так поздно, только если у него была на то причина, но много ли он успел увидеть? Возможно ли, что этот человек наблюдал за тем, как он поднимает гробы из могил? Теперь, неумеренно волнуясь, Эндрю смотрел в пол, избегая полного гнева взгляда. На мгновение мужчина замолчал, а когда заговорил снова, то издал враждебный рык. – Почему ты так поздно оказался возле Лаза? Эндрю ничего не ответил. Маршалл стал ещё больше распаляться, сжимая кулаки. – Отвечай. Кресс даже не знал, как ответить на такой вопрос, не будучи честным и не вываливая все свои грехи - наверняка за это его арестуют или ещё что похуже. Когда дрожь унялась, он неторопливо поднял голову, чтобы посмотреть Маршаллу в лицо. Взгляд того был мрачным, глаза сузились и нахмурились, и Эндрю захотелось ответить ему взаимностью, но, похоже, что-то его останавливало. Он ничего не мог поделать, кроме как оставаться слабым и беспомощным в чужом присутствии, от чего ему было трудно избавиться. Ведь стоило ему только взглянуть на хмурое лицо, как на него обрушивался целый ворох тягостных воспоминаний, которые он хотел бы забыть, заставляя его в испуге трусить, а не постоять за себя, на что, как он знал, он был способен. Но, похоже, каждый раз, когда он пытался сопротивляться, всё заканчивалось тем, что он получал тяжелые увечья, а если бы он сотрудничал, то у него был бы шанс остаться невредимым. Мужчина подошёл ближе, заставляя хранителя могил вникнуть в ещё большее беспокойство. – Просто так..., - пробормотал Эндрю, делая всё возможное, чтобы не признаться в своих действиях. И, ах, это была его вторая ошибка. Он почувствовал болезненное ощущение в видимом глазу - удар пронзил его мучительной болью. Следующее, что он осознал, был пол, его тело медленно но верно теряло сознание, а зрение начало обрастать пятнами темноты. Кружившаяся перед глазами картинка стала вызывать тошноту, и он почувствовал, что отступает. Это было так странно, так неосуществимо, как жестоки стали удары, как они стали лишать его мышц, поддерживающих его на плаву. Но, конечно, в таком отношении не было ничего нового. Эндрю был проклят, чтобы так мучиться до конца своих дней, и всё из-за того, что ему не повезло в жизни. Вскоре он уже лежал, прижавшись к стене, и истекал кровью, а преступник выскочил из церкви. Последним звуком, который услышал Кресс, был щелчок закрываемой двери и внезапное возвращение той жуткой тишины, которая так его возмущала, хотя сейчас она казалась даже успокаивающей.