There Is No Time Left For Grief

*** — Я дома. Он зашел и вздрогнул от неожиданности — дверь за ним громко захлопнулась. Видимо, сквозняк.  На улице уже стемнело, закатное солнце скрылось за высотными домами, переставая греть серый асфальт. Становилось прохладнее. Порывы ветра задували в открытые окна, на этажах повыше создавался негромкий гул.  Осень постепенно окутывала, засохшие листья летели с деревьев, все больше на небе было видно густых серых туч. Но воздух был все еще теплый.  Он присел на одинокий табурет в длинном узком коридоре, медленно расшнуровывая свои изношенные кеды, стягивая их один за другим и смотря куда-то сквозь стену.  Он устал за день.  Из глубины квартиры ему так и не ответили.  И на самом деле эта тишина давно стала привычной. Выбравшись из обуви, парень с тяжелым вздохом стянул с себя легкую куртку, прошелся до железной вешалки возле высокого узенького шкафа. Повесил одежду, прикрыл глаза. Одной рукой стянул с головы резинку, распуская вьющийся низкий хвост и ероша копну отросших рыжих волос. Он постарался прислушаться к звукам в квартире.  Где-то слева, на кухне, мерно гудел холодильник, было слышно ветер, задувающий сразу из двух окон с разных сторон, в ванной тихо капала вода.  Еще немного подышав в коридоре, парень вскинул голову и устало огляделся. Ванная была приоткрыта, и сквозь щель осторожно мазала по стене тепло-желтая полоска света. Он аккуратно прошелся голыми ступнями до комнаты, открывая шире поскрипывающую дверь.  Уже неделю она беспокоила их своими скрипами, но они все никак не могли выделить ни деньги, ни время на ее смазку. В нос ударил запах перекиси и совсем слегка — марли. Он прищурился от мягкого света лампочки, горевшей над головой, и на него подняли темные карие глаза.  — Уже вернулся? — Дазай, сейчас полдвенадцатого ночи. Осаму только хлопнул глазами и опустил взгляд обратно. Сидев на краю ванны сгорбленной фигурой, он уложил на свои колени раскрытую ладонь; рядом, прямо на старенькой стиральной машине, стоял открытый бутылек перекиси водорода и несколько ватных дисков, а второй, свободной рукой Дазай держал марлевый бинт.  Кровь из свежей раны прямо поперек ладони поблескивала в свете одинокой лампы. Чуя помнит: Осаму на днях пытался порезать фруктов им в общую миску на несколько дней, одно яблоко он взял в руку и резким движением с нажимом провел по нему ножом, разрезая фрукт пополам и заодно задевая свою ладонь. Не рассчитал силу и теперь мучился. Пушистая каштановая челка лезла в глаза, Осаму сосредоточенно пытался сдуть ее.  У него сильно отросли волосы. Можно было собрать их в маленький хвост.  Чуя чувствовал уличный воздух, тянущийся по полу из открытых окон и невинно щекочущий босые ноги. Кафель под ступнями был холодным, заставлял ежиться и покрываться колючими мурашками. Он так и смотрел на Дазая, а тот взял перекись в руку с марлей и очень бережно покапал на порез. Рана тут же зашипела, по краям на коже появилась белая пенка — Осаму резко втянул воздух сквозь зубы и скривился, отворачиваясь к стене и жмуря глаза. На Накахару он упрямо не обращал внимания. Встряхнув рукой, парень отставил обратно бутылек, вместо него взял кусок ваты, аккуратно разделил его на два тонких кругляшка и один из них разорвал еще на две половинки. Приложил их вдоль пореза, закрывая царапину полностью, и тупо уставился на моток бинта в пальцах. Нужно было размотать марлю и обернуть вокруг руки.  В этот момент он осознал свою беспомощность. Чуя, который все это время пялился на него, наконец оживился. Он немного потоптался на месте, зачем-то еще осмотрелся вокруг себя и заглянул Осаму в лицо.  Тот так и гипнотизировал взглядом моток бинта, будто это должно было что-то дать. — Помочь? Дазай поджал губы. Он тоже был уставшим: работал в маленькой кофейне недалеко от дома после пар в последнее время до самого закрытия и шесть дней в неделю. Таким рвением к работе не обладал ни один сотрудник дешевого кафе на окраине города. Некоторые еще и учились, как и Осаму, и брали смены по несколько часов только по выходным, и то — иногда сливались даже с загруженных вечеров суббот, ссылаясь на немереное количество долгов по учебе или, в конце концов, элементарную болезнь. Дазай все чаще оставался за барной стойкой один. Он не мог позволить себе ни одного дополнительного выходного.  С каждым днем круги под его глазами все больше росли и темнели, а Накахара, возвращаясь так же после подработки — репетиторства, если точнее, — иногда даже не заставал парня бодрствующим.  Сегодня Чуя вернулся даже позднее обычного, но ему повезло найти Осаму обрабатывающим рану в ванной, а не дрыхнувшим без задних ног на первой попавшейся горизонтальной поверхности. Казалось, его в последнее время даже пол в качестве места для сна более чем устраивал. — Дай мне. Накахара подошел ближе и забрал из расслабленных пальцев бинты. Вата уже успела слегка пропитаться свежей кровью, рана совсем плохо заживала — Осаму работал рукой, и чуть стянувшаяся кожа тут же снова рвалась. Алые разводы оставались на бинтах, повязанных поверх слоя ваты, и приходилось менять повязки даже на работе, чтобы не пачкать ничего вокруг кровавыми пятнами. Чуя приподнял край ватного диска и плеснул еще каплю перекиси на царапину, отчего Дазай дернул руку на себя, но Накахара цепко схватил чужое запястье, не давая отстраниться и притягивая раскрытую ладонь поближе к себе.  Осаму наконец поднял на парня глаза. В его взгляде читалась усталость. Чуя спокойно смотрел в ответ.  — Как твой день? Вопрос прозвучал тихо, совсем робко, будто слегка надрывно, и казалось, что ответ даже не требовался. Осторожно раскатывая бинты, Накахара почти невесомо принялся обматывать их вокруг ладони, обходя оттопыренный большой палец, медленно накладывая слой за слоем. Он не впервые перевязывал Дазаю руки, но каждый раз это вызывало прилив тупой беспомощности, пусть сейчас ладонь и не была исполосована от глубокого отчаяния. — Ничего нового. Задержался у ученика, потом автобус все не приезжал. Хоть в магазин успел зайти, — Чуя коротко выдохнул и приподнял уголок губ, — иначе остались бы без хлеба и кофе. Они даже не пытались вести осмысленные диалоги.  На самом деле, они уже давно не разговаривали друг с другом просто так, за чашкой кофе или бутылкой вина, за завтраком или ужином. Они ели когда придется, что придется и где придется. Учились больше половины дня, упахивались каждый на своей работе до ночи, приходили домой и отрубались до раздражающего оставшиеся клетки мозга трезвона будильника в шесть утра. В свой единственный выходной Осаму догонял программу, переслушивал лекции, которые часто по надобности записывал на диктофон, и выполнял все накопившиеся домашки, скрупулезно изучая материал и в итоге готовясь к диплому в конце года — он был на последнем курсе и оканчивал вуз; у Чуи же выходных не было вообще. Но даже несмотря на то, что поговорить у них давным-давно не получалось, Осаму всегда обнимал спящего Чую, когда тот с тяжелыми вздохами и на подкашивающихся ногах перешагивал порог их скоромной квартиры, скидывал свои многочисленные вещи куда-то на пол либо в коридоре, либо в спальне — смотря докуда мог их донести — и валился рядом с Дазаем, скатываясь ему под бок и моментально начиная тонко сопеть.  Многие проблемы становились совсем не важными, когда рядом с тобой лежал любимый человек и что-то пытался высказать сквозь сон, бубня тебе в шею, а потом просто закидывал руки и ноги на тебя во сне, обвивая, словно огромную плюшевую игрушку. До щемящего чувства в сердце. — А ты как сегодня? Чуя почти закончил перематывать чужую руку, уходя марлей уже на запястье и закрепляя бинт маленьким узелочком.  — Как всегда. Универ — кофейня — дом. Только лечь спать не получилось сразу, а так — все обычно, — Осаму прикрыл глаза, несдержанно зевая и жмурясь, потом часто моргая, чтобы немного скинуть сонливость. Когда Накахара наконец оторвался от перевязанной ладони, он двумя руками зарылся в свои непослушные волосы, взлохматил их еще сильнее и зачесал тонкими пальцами передние пряди назад. И снова поднял мутный от усталости взгляд на парня перед ним.  Оба глядели измучено. В темных каплях зрачков каждый из них находил бурю прожитых за день эмоций, но ни один не решался об этом заговорить.  — Знаешь, я так по тебе скучаю.  Как много они искали в глазах напротив. Когда теряешь своего единственного родителя, приходится всеми силами выживать самостоятельно. Чуя потерял мать четыре месяца назад, Осаму отца — шесть. Ближайших родственников, готовых помочь осиротевшим студентам, не нашлось, никакого внушающего наследства ни одному из парней не оставили. В один момент, слишком неожиданно, обоим пришлось озаботиться обеспечением собственных жизней. Дазай сразу после смерти отца набрал себе смен в кофейне, в которой до этого подрабатывал на полставки, и сидел за барной стойкой днями и ночами следующие два месяца, ходя на пары совсем редко, чаще всего появляясь только пару раз в неделю у требовательных преподов, и в основном либо вымаливая у старосты отметку о присутствии на паре, либо зарабатывая прогулы. Чуя тогда вовсе его потерял. на оставшиеся от отца копейки и свои скромные сбережения на черный день Осаму кремировал тело родственника и уже через пару дней вышел на полноценную работу, забываясь в ежедневном потоке клиентов, сменяющих друг друга на кухне немытых чашек и пятиминутных перекурах на заднем дворе возле мусорных баков.  У него не было выбора. Нужно было оплачивать обучение и еще на что-то есть. Сам Накахара продолжал учиться и бегать по ученикам в штатном режиме, лишь иногда вылавливая Дазая где-то на кухне или в спальне, сначала тепло всматриваясь с осунувшееся лицо, а потом тихо прикладываясь к мерно вздымающейся груди, беря парня в кольцо рук и больше не отпуская. Так он пытался выразить все свое сожаление и вместе с этим поддержку, которую Осаму напрямую отвергал и находил какое-то мегаважное неотложное дело сразу же, как кто-то в радиусе пяти метров пытался с ним поговорить о случившемся. Когда четыре месяца назад Чуе позвонили из больницы, он стоял в универе, перегнувшись через подоконник в открытое окно, и от резко кольнувшего сердца выронил из одеревенелых пальцев телефон с третьего этажа.  Он дождался вечером Осаму и сказал ему о смерти матери и утраченном мобильном. Дазай так ничего внятного и не смог ответить, только притянул к себе Накахару и не давал вырваться долгие часы, баюкая в теплых объятиях и унимая чужие горькие слезы. Похоронив маму за государственные деньги, Чуя не появлялся на парах весь последний месяц учебы, бегая лишь репетиторствовать, параллельно помогая Осаму в кафе и размещая свою анкету на всех возможных сайтах в поисках новых учеников.  Оставшиеся два месяца до учебы он провел со школьниками за подготовкой либо к экзаменам, либо просто к новому учебному году. Оба закрылись к себе и ушли с головой в работу, перебрасываясь лишь бытовыми фразами, связываясь по телефону по надобности и забывая, что такое простые разговоры двух близких людей. Холодильник тихонько гудел на кухне, ветер стих. В квартире пахло благовониями, которые Дазай однажды по приколу нашел в индуистском магазине и теперь жег на постоянной основе, немного — постиранным бельем и совсем каплю — сигаретами. — И я скучаю. Дико. Он обессилено склонил голову — лбы соприкоснулись.  Соль на ресницах почти обжигала, щипало в уголках глаз.  Каждый вглядывался в мутный от слез зрачок, и ни один не видел выхода. Как же они устали.