Сальериевские детишки

Музыкальная школа кажется бесконечно безграничной, особенно если встать на лестнице, замерев, и поднять голову к потолку, наблюдая, как ступеньки крутятся, превращаясь в красивую остроугольную спираль, сужающуюся к своему концу. Из каждого угла слышатся голоса, вытягивающие одни из самых тяжелых партий за всю историю классической музыки, звучат инструменты, извлекающие такие пассажи, которые заставляют самых впечатлительных дам падать в обморок, а мужчин — кусать локти от зависти. И Шопен, видя это все перед собой на расстоянии вытянутой руки, подавляет в себе восхищенный вздох: нельзя показывать, что для тебя это ново, потому что будешь выглядеть очень необразованным… По крайней мере, так кажется ему самому. Но всю гармонию ситуации прерывает громкий и басистый голос, раздающийся, кажется, со второго этажа. Фредерик, открыв глаза и нахмурившись, быстро-быстро перебирает ногами по мраморным ступеням, заставляя эхо от стука каблуков метнуться куда-то к потолку, и замирает в проеме, видя стычку двух будущих студентов Венского училища. — Наше время заниматься, алло! Ты оглох, что ли? — выкрикивает один из них, раздраженно тыча пальцем в грудь другому, и Шопен, любопытно выглядывая из своего недоукрытия, внимательно разглядывает их по очереди. И если первый никак не привлекает к себе внимание, то второй цепляет маленького поляка какой-то необъятной харизмой… Или, может быть, Фредерик просто удивлен увидеть ярко-пепельного цвета волосы, неаккуратно разбросанные на голове — то, что смело можно было бы назвать птичьим гнездом, только веток не хватает. От такой мысли он тихо прыскает в ладонь, и, на его счастье, спорящие ученики его не замечают. — Мне тебе письменное разрешение от герра Сальери в задницу заткнуть или что? Не беси меня, Шарлотта. — выплевывает с ядом второй, усмехнувшись, на что первый студент, кажется, очень сильно (очень-очень!) хочет ему вдарить. И Фредерик даже не замечает, как вокруг них начинают скапливаться остальные ученики, то ли просто-напросто не решаясь вступиться и разнять их, то ли просто ради зрелища. Но тут из толпы вытекает небольшого роста юноша, на вид лет четырнадцати — он кажется Шопену смутно знакомым — и, схватив одного из них, яростно шепчет: — Людвиг, это аморально! На тебя все пялятся. — Да пусть у них глаза лопнут, раз так интересно. — Людвиг вырывается из слишком мягкой для себя хватки и напирает на Шарлотта, а остальные, увидев пассивную угрозу для каждого по отдельности, растекаются обратно по аудиториям, искренне делая вид, что затянувшаяся ссора их даже не волнует. — Я тебя еще раз спрашиваю, откуда ты взял право врываться в чужой кабинет, а? Это кабинет герра Сальери, тупица Шарлотта, и если ты еще раз… — Людвиг. — останавливает юноша, и Фредерик внутренне восхищается, видя, как Людвиг, обернувшись, в самом деле замолкает и отходит чуть назад, скрестив руки на груди. Законы музыкальных школ были для Шопена чем-то недостижимым, поэтому видеть взаимодействие учеников, пускай и такое агрессивное и вульгарное, было для него получше всякого кино на Okto. — Послушай, наш кабинет означает наше время. Письменное подтверждение от директора или завуча у тебя есть? — Шарлотта неуверенно открывает рот, но юноша тут же его прерывает, выставив руку вперед. — Нет, у тебя его нет, и это знают все. Так что, будь добр, иди сторожи вахтершу, может, тебе перепадет какой-нибудь ключ. И научись нормально разговаривать в стенах приличного заведения. — Если вы, сальериевские детишки, хотите, чтобы с вами нормально говорили, то для начала объясни своему тупоголовому дружку… — Людвиг при этих словах делает опасный шаг вперед, но юноша останавливает его точным движением руки, кивнув головой и тем самым призывая продолжать. — Что я Шарль, а не Шарлотта. И кстати, Черни, новые очки прикупил? — усмехается, как оказалось, Шарль. — Ну все, Карл, я ему морду сейчас набью… — вскипает, как чайник, Людвиг, и от неизбежного их троих спасает только чудо: «Черни» (Шопен раздумывает, прозвище это или фамилия) тянет Людвига на себя, оттаскивая себе за спину, и резко распахивает дверь кабинета, вталкивая его туда под возмущенное бормотание и мнимые протесты в виде упершихся в пол ног. Но Карл настойчивее, подпихнув товарища внутрь, заходит следом, опасно зыркнув на уходящего Шарля. Фредерик понимает, что застоялся дольше положенного, когда студент, повернувшись к нему, раздраженно-насмешливо спрашивает: — Ты что, тоже сальериевский звереныш? Он подбирает таких бездомных, как ты. — укол обиды бьет куда-то под ребра, но Шопен, вздернув подбородок, лишь разворачивается и спускается вниз по ступеням, обратно на свое священное место, откуда можно было наблюдать всю красоту здания изнутри, а Шарль, увидев, что слова принесли хоть кому-нибудь обиду, перегибается через перила и продолжает. — Хотя нет, ты выглядишь настолько оборванцем, что даже ему стыдно тебя брать! Слезы скапливаются в уголках глаз, и Фредерик уже не думает о красоте здания, несясь на всех парах куда-то прочь-прочь-прочь отсюда, пока почти что не врезается в кого-то, кто успел зацепиться пальцами за рукав его пиджака. Шопен оборачивается, вглядываясь в обеспокоенные черты лица такого же юноши, как и он сам (разве что по возрасту), и слышит удивленное: — Неужели Шарль теперь унижает и новоприбывших? На него это не похоже, вообще не похоже… — мальчик качает головой, позволяя русым отросшим волосам мягко ударить по румяным щекам, и осторожно стискивает ладонь Фредерика в своей. — Ты чей? Герра Моцарта или, может, герра Гайдна? В любом случае, я рад познакомиться! Я Ференц Лист, учусь у герра Сальери. — он усердно трясет руку Шопена в своей и улыбается так лучезарно-лучезарно, что поляк тут же забывает о нахале со второго этажа. Зато вспоминает о двух других действующих лицах… — А… Карл Черни и Людвиг случайно не у твоего-… — Да-да-да. — тараторит Ференц, кивая головой, как болванчик в машине. — Карл Черни, Людвиг ван Бетховен и еще есть Франц Шуберт, может, ты знаешь его. О-ох, прости, я забыл узнать, как тебя зовут. — Лист смешно ударяет себя ладонью по лбу и вновь заинтересованно уставляется на хохочущего Шопена. Странный мальчишка, но на удивление поляка нисколько не отталкивающий своей странной манерой ведения диалога. — Фредерик Шопен, можно… Можно просто Фрыцк. И н-нет, я не учусь здесь ни у кого. У меня отец пришел подавать документы, но пока все трудно, и… — О-о, так это же хорошая возможность, чтобы тебя взял герр Сальери! — счастливо восклицает Лист на пришедшую идею и крепче стискивает ладонь Шопена в своей, да так, что тот морщится от боли. — Герр Сальери хороший педагог и добрый человек, он с радостью тебя возьмет к себе. Ну, если ты конечно способный ученик… Ты же способный? — Фредерик замирает под пристальным взглядом так же, как замирал перед Шарлем, и запоздало кивает головой. — Ну вот! Пойдем, я попрошу его, и ты ему сможешь сыграть! — К-как сыграть?.. — восклицает напугано Фредерик, вырывая свою руку из чужой хватки, и Ференц удивленно таращится на него в ответ, фантомно сжимая ладонь. Факт того, что пришлось бы играть незнакомому преподавателю с ходу, не подготовившись морально, пугает до чертиков, до мурашек по спине. Разве можно вот так с ничего, без какой-либо рекомендации прийти к герру Сальери и сыграть? — Он не примет, Ференц. — Ты просто не знаешь герра Сальери! Он очень, очень хороший человек, к тому же такой знаменитый. Дурак ты, Фрыцк! — Шопен язвительно прыскает на такую дружескую усмешку и скрещивает руки на груди (чтоб уж точно никто не смог утащить его прочь), закатывая глаза. — Любой бы на твоем месте захотел бы сыгра-… Ой, Франц, ты куда? — вдруг окликает он проносящегося мимо них юноши лет двенадцати, с тряпкой в руках и беспокойством на лице. — Людвиг перевернул полку с нотами герра Сальери… О, боже, кто пустил его вообще в класс! — едва не хнычет Шуберт. — Ференц, молю тебя, поднимайся наверх, нам нужно срочно все убирать, пока не вернулся герр Сальери. — Ой-ёй… — тянет Лист, переглядываясь вместе с Шопеном, и они, не сговариваясь, вместе поднимаются к кабинету, где пару минут назад Фредерик видел стычку двух учеников. Дверь с позолоченной табличкой «Сальери А.» оказывается пугающе приоткрытой, и они осторожно заглядывают внутрь. Сам класс не очень большой: у противоположной стены стоит черный потрепанный временем рояль с кушеткой на резных ножках, напротив — деревянный стол со стулом, нагруженный горой бумаг и нот. И дверь, ведущая в соседнее помещение, распахивается, открывая вид на разбросанный по полу хлам, начиная от нот и заканчивая каким-то пластиковым цветком. Карл, завидев двоих детей, не слишком беспокоится о том, откуда взялся второй — ведь Лист был единственным «маленьким учеником» — и неуклюже переступает через ноты, подходя ближе. — Вас Франц позвал, да? — глупо интересуется Черни, почесав затылок. Ференц кивает, слыша громкие ругательства из маленькой комнатки, больше похожей на чулан, и подходит чуть ближе, беспокойно выглядывая из-за угла. — Чертовы ноты! — вскрикивает Людвиг, вываливаясь в класс, и недовольно оглядывает то, что натворил после себя. Как такое могло произойти спрашивать не хочется ни у Листа, ни у Шопена: еще чего, попадут под горячую руку раздраженного Бетховена. — А ты вообще кто такой? — интересуется он, повернувшись к Шопену, и тот вздрагивает, обезоружено выставив руки вперед. — Он со мной, Людвиг, он поступающий к герру Сальери. — вставляет свое слово Ференц, собирая листы в руки и неловко складывая их на стол, вздыхая после каждого захода. — Не делай так, Ференц! У герра Сальери был какой-то определенный порядок расположения, а ты все сейчас перемешаешь. — Черни подлетает ближе и осторожно останавливает Листа, обеспокоенно заглянув глаза в глаза. Бетховен, которому явно наскучило прожигать несчастного поляка взглядом, придвигается к своим соученикам, упершись плечом в стену возле двери. — У нас меньше получаса на то, чтобы это все вернуть… Герр Сальери будет в бешенстве! — А ты мне говорил… — осуждающе шепчет Фредерик, покачав головой, и подходит ближе. — Иди отсюда, ты только поступаешь, а не поступил. — огрызается Людвиг, намереваясь преградить Шопену дорогу, но тут вновь встревает Черни, останавливая пылкий порыв Бетховена одним взглядом. — Карл, ты защищаешь какого-то уличного мальчонку, мы даже не знаем, кто он! — Это Фредерик Шопен. — говорит Лист, любопытно смотря на то, как Шопен, переступив кучу листов, подходит ближе к стеллажу. — Он из Польши приехал, у него отец там внизу возле кабинета завуча стоял. Франц, ты видел его, тощий такой, с короткими такими темными волосами. — Черни и Бетховен, не сговариваясь, поворачивают головы к одобрительно кивающему Шуберту. — Прошу прощения, если прерываю ваше обсуждение моего отца… — вмешивается Фредерик, явно недовольный темой разговора. При нем-то так беспечно отзываться об его отце! Немыслимо. Шопен поворачивается к ним, указывая пальцем на небольшую табличку с выгравированной буквой «К». — Я могу и ошибаться, но по-моему ноты герра Сальери должны быть расположены в алфавитном порядке, начиная с А и заканчивая Я… Ну и пропуская некоторые буквы, конечно же. — Бетховен, состроив недовольную гримасу, подходит ближе, задумчиво глядя на таблички по очереди, пока Фредерик на всякий случай делает два шага назад. — Умно. — хмыкает довольно Людвиг, обернувшись к Шопену и кивнув тому головой. — Не очень-то ты туп. Давайте, собираем это все. Лист, внезапно метнувшийся в другой угол класса, плотно закрывает дверь, пока остальные принимаются шелестеть листами, перебирая их авторов и негромко называя. Выходит так, что Шуберт стоит возле стеллажа, пока остальные разбирают огромную кучу на маленькие подкучки и передают ноты друг за другом в руки Францу, бережно их укладывающего. Ференц в скором времени присоединяется к общему делу, и последующие десять минут в классе раздаются лишь фамилии: «Гайдн… Моцарт… Клементи… Гендель… Бах…» Уложив последнюю букву, Франц осторожно (словно от неверного шага все может вновь свалиться) отступает назад, к остальным, и скептически оглядывает стеллаж. Ноты расположены вроде как точно так же, как и лежали до этого: по крайней мере объем каждой стопки совпадает с их изначальным видом. Но все равно беспокойство закрадывается где-то внутри, заставляя неприятно поежиться и обернуться к другим. — Заметит?.. — шепчет Шуберт, и все — даже Шопен! —, не задумываясь, утвердительно кивают. — Замечу что? — раздается голос Сальери от двери, и ученики неосознанно закрывают между собой Шопена, будто какого-то вора, виновато глядя в глаза удивленно-настороженного преподавателя. Как долго он здесь стоит, как много видел и слышал? Лист слишком громко сглатывает ком в горле и вжимает голову в плечи, когда взгляд Антонио падает и на него. — Что вы успели учудить за время моего и так недолгого отсутствия? — Ничего, герр. Мы просто… — оправдывается Людвиг, еще более взъерошивая волосы на затылке. И ведь не придумаешь ничего дельного: Сальери проницателен до мозга костей, и любую ложь распознает по одному только неверному действию, но сам при этом никогда не будет настаивать на правде. Пусть молчат — пожалуйста, это их личное дело. Все равно в один момент тревога закроет их в себе, и они сами все расскажут. Зато внимание Антонио переключается на вторую неожиданность, скрыть которую его ученикам уж точно не удастся: Шопен, поймав зрительный взгляд с Сальери, неуверенно выходит вперед, понимая, что прятаться уже не имеет смысла, да и выглядит со стороны, наверное, очень и очень глупо. — Это Фредерик Шопен, герр Сальери. — Фредерик значит? Да, я говорил с твоим отцом. — медленно, словно плавная река, говорит Антонио приятным баритоном, и Фредерик заметно расслабляется, даже позволяя себе слабую жалкую полу-улыбку. Он знает, что разговор не закончился ничем хорошим: у них нет денег на обучение в такой престижной музыкальной школе — именно это сейчас герр Сальери ему и скажет, и они вместе с отцом уедут обратно в Польшу к матери и сестрам. Антонио тем временем подходит ближе, присаживаясь перед Фредериком на корточки, лишь бы быть на одном с ним уровне. — Я слышал твою игру. Кажется, ты хороший пианист. — Очень, очень хороший, герр Сальери! И человек он ну о-очень хороший! — встревает в разговор Лист, за что получает грозное «тш» от Черни, который тут же притягивает его к себе за плечо, заставляя умолкнуть. Сальери, мимолетом взглянув на маленького ученика, лукаво подмигивает ему и возвращается к покрасневшему до корней волос Шопену. — Вы слышали?.. — удивленно переспрашивает он, и Антонио кивает головой, улыбаясь уголками губ, чем приводит Фредерика в еще большее смущение. Антонио Сальери был для него на одном уровне, что и Вольфганг Амадей Моцарт: оба слишком гениальны и слишком недостижимы для простого человека, хотя в этой школе, по всей видимости, никто давно уже ими не восхищен. Все настолько привыкли к их присутствию, что порой и не замечают. И Шопен, откровенно говоря, по ночам грезил об этой встрече — чтобы сам Антонио Сальери вот так был прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки и признавался, что слышал его игру. И ему даже понравилось!.. — Пойдешь ко мне в ученики, Фредерик? — вдруг спрашивает Сальери, и Шопен уверен, что сердце у него в груди остановилось. — Г-герр Сальери, я не могу, у нас совсем нет денег, и ведь это престижное место, сюда кого попало не берут… — Фредерику очень хочется врезать самому себе, настолько, чтобы остался красный след от руки: нести подобный бред и не скрываясь признавать, что у него недостаточно денег, чтобы получить стоящее образование! Но никто не смеется с него, не позволяет себе даже усмешки, а Антонио успокаивающе берет обе руки Шопена в свои и успокаивающе объясняет: — Многие ученики, которых я выучил и которые давно покинули эти стены, занимались со мной бесплатно. Я не взял от них ни одного евро, не потребовал ни монеты за все свои старания, потому что эти дети были очень одаренными людьми. Если говорить тебе по секрету, тут многие преподаватели так делают. — Антонио улыбается, видя смесь недоверия и восторга на лице Фредерика одновременно. — И я к себе в класс не беру кого попало. Именно поэтому я говорю сейчас с тобой, Фредерик. Потому что я вижу в тебе талантливого пианиста, чье мастерство нужно направить в нужное русло, чтобы оно продолжало развиваться тебе же во благо. Ну так что же — записывать ли мне тебя в свой класс? Фредерик чувствует, как позорные слезы подкатывают к глазам, и вместо ответа бросается на Сальери с объятиями, обвивая его шею своими небольшими руками. — Добро пожаловать в класс «сальериевских детишек». — с усмешкой говорит Бетховен, похлопывая Шопена по спине.