О мыслях лишних и вполне уместных

«Экстренный выпуск! Шокирующая новость от нашего репортёра Уэлле!» — механический пеликан у главного офиса Паровой птицы не смолкал часами, завлекая прохожих. «Леди Фурина была замечена в кафе «Люцерна» с очередным ухажёром! Могут ли статус и популярность быть преградой для большой и чистой любви? Колонка секретов Гидро Архонта ответит на все вопросы!» Непонятно, почему новости такого рода от Уэлле всё ещё кто-то читал. За последние пару месяцев он приписал леди Фурине около десятка ухажеров, три тайных мужа и одного внебрачного ребёнка. Впрочем, последнее быстро опроверг Хербье в своей колонке расследований, но свежие сплетни о главной знаменитости Фонтейна в популярности не потеряли. Всё же, сам девиз нации гласил, что драма куда важнее истины. Любому проезжему туристу известно о народной любви к архонту справедливости. Известно, какие туфельки она носила на прошлом заседании суда, на какую выставку отправится завтра, и какой десерт она заказывает чаще всего. И, конечно, каждый житель Фонтейна знает об её поразительном количестве поклонников. Она — законодатель моды, самая большая тема для обсуждения, её личная жизнь — предмет любопытства для всей нации. И, наверное, только самые чуткие и эмпатичные могут осознать, насколько же леди Фурина порой от этого устаёт. В целом, образ доступного для народа архонта никогда не был ложью, однако популярность порой даёт самые неожиданные последствия. После последнего инцидента ей нехотя пришлось пересесть с аквабусов на личный транспорт, как ей давненько советовал сделать месье Нёвилетт. «Вы должны здраво оценивать риски, госпожа Фурина. Не хотите же вы создать давку на станции, или чего похуже?» — проницательность верховного судьи была исключительной. Однако поводом сменить средство передвижения всё же стала не давка, а навязчивый поклонник, не отлипающий от Фокалорс всю поездку. Чужая рука на колене и невнятный комплимент стал последней каплей. Прибыв наконец в Эпиклез, Фурина зареклась кататься на аквабусах с неизвестными людьми, и всю обратную дорогу провела в личном транспорте господина Нёвилетта, что породило ещё парочку интересных слухов. Если спросить вежливо, Седэна из дворца Мермония может вам поведать множество поразительных историй о поклонниках госпожи Фурины. Всё же, мелюзина лично наблюдала большинство из них, находясь на посту. На её глазах все букеты роз, «белых, как кожа леди Фурины, и кристально чистых, как её идеалы», отправились на помойку с помощью жандармов. Сама Седэна мало что поняла из робкого лепетания какого-то несчастного, но богиня справедливости ещё долго полыхала праведным гневом. Из кабинета господина Нёвилетта доносились её возмущения, не прерываемые даже верховным судьёй: — Ну почему, скажи на милость, обязательно нужно было упоминать мою кожу! Разве комплимента идеалам недостаточно? Кто я, архонт или избалованная фифа из Дома Тиори?! Конечно, будь месье Нёвилетт чуть честнее, он бы ответил, что от подобных леди госпожу Фурину мало что отличает. «Если бы вы уделяли чуть больше внимания государственным делам, а не своим экстравагантным образам на суде, то вас бы воспринимали серьёзнее…» — ему хотелось сказать, но некоторые вещи всё же стоило держать при себе. Да и похабные комплименты в адрес главной леди Фонтейна его тоже отчего-то задевали. Всё же, самой яркой историей на памяти Седэны осталась та, где отчаянный воздыхатель госпожи Фурины, в попытках подобраться ближе к своему кумиру, спрыгнул с крыши дворца Мермония прямо к ней на балкон. О нём, кажется, даже в газетах тогда написали, под заголовком вроде: «Сенсация! Отчаянный сталкер выпал с балкона леди Фурины и остался жив!». Глупая история, с какой стороны ни посмотри. Тогда Жюлье, местный разносчик газет, отчего-то так помешался на архонте справедливости, что решил, будто им судьбой суждено быть вместе. Уж неизвестно, колонки ли Паровой птицы о жизни госпожи Фурины так повлияли на него, или что-то иное, но удивительным образом Жюлье под покровом ночи сумел вскарабкаться на самую высокую башню Кур-де-Фонтейна, а после удачно спрыгнуть к окнам архонта. Дальнейшие события сложились уже не настолько благоприятно для безумного поклонника. Так уж вышло, что той ночью леди Фурина не спала, а старательно подготавливала материалы для завтрашнего суда, запершись в собственной спальне. Оторвав взгляд от бумаг и увидев за окном непонятный силуэт, она так перепугалась, что использовала силу гидро на несчастном. В тот же миг Жюлье, поскользнувшись, полетел вниз, прямо в руки жандармов. Газеты ещё долго гадали, как человеку удалось выжить при падении с такой высоты, но в конце концов сдались, списав всё на чудо. Ну а почему бы и нет, не бывает что ли чудес? Фурина любила порой вспомнить суд над тем безумцем. Всё же, хорошо, что отчаянный остался жив, ведь зачитать приговор о пожизненном заключении в крепости Меропид ей было исключительно приятно. Отчего-то месье Нёвилетт на том заседании не разделял её отличного настроения, грубо прервав подсудимого после оглашения приговора и велев увести его немедленно. Будто что-то в этом деле задевало его, верховного судью Фонтейна, лично… Фокалорс усмехнулась, вспоминая тот серьёзный вид Нёвилетта, с которым он судил незадачливого сталкера. Сейчас, растянувшись на диване в просторном кабинете верховного судьи, она наконец-то могла отдохнуть от навязчивого внимания общественности. Могла пожаловаться, как она устаёт от некоторых моментов популярности, могла рассказать последние новости, да могла и просто помолчать. С таким человеком, как верховный судья, даже молчание было уютным. Фурина уткнулась носом в газету, прикрываясь ей от слепящего полуденного солнца. В глаза ей внезапно бросился свежий заголовок. — «Леди Фурина была замечена в кафе «Люцерна» с очередным ухажёром»! Нет, ну ты только представь, какая наглость! Нёвилетт оторвался от своих бумажек, вопросительно уставившись на неё. Кажется, в кабинете верховного судьи ей было даже слишком комфортно, она закинула ноги в аккуратных туфельках на ручку дивана, лениво покачивая одной туфлей на носочке. — Есть что-то, о чём я должен знать? Огонь возмущения, кажется, снова загорелся в ней. Фурина села, выражая его всем своим видом. — Ты просто не поверишь! Ходила я сегодня в кафе «Люцерна», помнишь, я рассказывала, какое чудное парфе они подают. С клубникой и взбитыми сливками, еще в таких изящных стаканах… — эту часть её болтовни можно было спокойно пропускать мимо ушей, но Нёвилетт всё равно слушал и кивал, будто она рассказывала о деле исключительной важности. — Так вот, я даже не успела взять десертную ложку, как ко мне за столик подсел какой-то… проныра! Начал рассказывать, как часто здесь бывает, как любит местное парфе и так далее… А потом предложил поужинать и «познакомиться поближе»! Своему архонту предложил такое, представляешь! С каждым словом Фурины, брови месье Нёвилетта сходились на лбу всё ближе. — Я даже не смогла доесть свой десерт! Он всё повторял, какая у меня красивая кожа, какие притягательные глаза, будто я свой первый век живу и не вижу подтекста! Ах, ну почему, почему мужчины думают лишь об одном… Как они не могут понять, я не собираюсь ужинать ни с кем из них! Я не приемлю вторжения в личное пространство, мне не сдались их «кристально чистые розы»… Будь Фокалорс чуть внимательнее, она бы заметила, как за окном начали стремительно сгущаться тучи. Но в порыве ярости она не заметила ни этого, ни того, как Нёвилетт обхватил себя руками, будто закрываясь. — Как можно смотреть на собственного бога и видеть не влияние и могущество, а «бархатную кожу» и «милые подвязки на шортиках»! И им не стыдно после всех этих ужасных мыслей говорить со мной лично… — исчерпав своё возмущение, она выдохнула и наконец обратила внимание на верховного судью. Вот только его ответ был для неё совершенно неожиданным. — В таком случае, прошу у Вас прощения, леди Фурина. По стеклу ударила первая крупная капля дождя, и, наконец, она поняла, что немного перестаралась в своем праведном гневе. Однако, извинения верховного судьи всё равно были не к месту. Замолкнув, она бросила на него вопросительный взгляд. — Кажется, я позволял себе лишние мысли, которые могли бы быть неприятны Вам. Я должен извиниться? — Нёвилетт привык извиняться за всё, даже за вещи, от него не зависящие. Но сейчас он, кажется, засомневался, нужно ли было вообще поднимать эту тему. Всё же до этого момента мысли оставались только мыслями, а сейчас не остаётся ничего, кроме как облечь их в слова. — Нёвилетт… Что за мысли ты себе позволял? — отвертеться от прямого вопроса уже не получится. Но признавая вину, следовало каяться до конца. Смущённый, он начал говорить, но тише, чем признавался раньше. — Леди Фурина, я… хотел пригласить вас поужинать вместе. Теперь я понимаю, что вы предпочитаете ужинать в одиночестве. Я собирался собрать для вас букет из дожделотосов, когда в следующий раз буду у моря. Хотел… отнести его в вашу спальню. Мне жаль, я не думал, что вы не любите цветы и… Что ж, никто не любит проникновения в собственную спальню без разрешения. Краснея с каждой секундой его признания всё больше, Фурина закрыла свои щёки ладонями. — И я искренне извиняюсь. Я не мог контролировать мысли о вашей… «физической оболочке», потому что… — О архонты, замолчи! — она проскочила через весь кабинет и, перегнувшись через письменный стол, поцеловала его, притянув за галстук. Тишину, повисшую в кабинете, можно было резать ножом. Боясь даже двигать губами, Фокалорс просто замерла, зажмурив глаза. Она огладила второй рукой его щеку, и всё её тело внезапно обдало таким теплом, что Фурина едва удержалась на подкосившихся коленях. Она не хотела открывать глаза, не хотела отстраняться и рушить момент, просто желала постоять так ещё секунду. Может, чуть дольше. Хорошо бы подольше. Но Нёвилетту сейчас хотелось только ясности ситуации. Пропустив между пальцами её прядь волос у виска, он осторожно отстранился. Взглянув в её глаза, он увидел только крайнее смущение, ярость Фурины испарилась будто по волшебству. — Боюсь, цель такого жеста мне не совсем понятна, госпожа Фурина, — он откашлялся, чувствуя, как горят собственные щёки и ощущая пальцами жар её лица. — Хотя я, безусловно, ничего не имею против… — Глупый старый дракон, — из её уст таким тоном звучало совершенно не оскорбительно, — Глупый, глупый! Когда о таких вещах думаешь ты, я это разрешаю. Ты можешь думать обо мне в каком угодно ключе, потому что ты — не они. Думай обо мне, как хочешь… И почаще. Это уже было требованием. Приказом самой богини справедливости, которого не мог ослушаться даже верховный судья. — Что ж, боюсь, мне предстоит ещё многому научиться в этой сфере общения… Тучи за окном начали расходиться.