Перечно-мятный

      — Хэ-э-эй, сержант Андерсон, не отвлекаю? — Хоть голос и кажется чуть более хриплым, чем в жизни, а дыхание на грани интимности щекочет уши через динамик, Хэнк узнаёт собеседника сразу же, с первой же буквы.       Нет, ещё раньше — с первых же незнакомых цифр на экране смартфона, ведь звонить может только он.       — С кем я говорю? — Хочется потянуть время, немного подразнить, позлить, ведь никогда не угадаешь, в какой момент этот борзый парень сорвётся с крючка.       Динамик смеётся, и Хэнку кажется, что в смехе он слышит перечно-мятный аромат чужого дыхания.       — Ох, сержа-а-ант, — не говорит, засранец, выстанывает, будто перед звонком тренировался, прошёл экспресс-курс «Как распалить парой слов». — Вчера ты облапал мою задницу похлеще любого из моих бывших, а сегодня не узнаешь? Ты разбиваешь мне сердце, сержант Андерсон. — Но притворная обида почти сразу сменяется низким пошлым шёпотом, пробирающим до мурашек, до томительного напряжения в паху. В эту секунду Хэнк радуется, что находится дома, сидит на старом мягком диване, а не патрулирует район за рулём автомобиля. — Знаешь, сержант, я ведь до сих пор чувствую, как твои пальцы сжимаются на правой половинке, как ладонь, такая большая, тёплая, гладит через джинсы. Ты такой со всеми, кого задерживаешь, или мне повезло?       Нахал. Какой же нахал. Полностью оправдывает что первое впечатление, что второе, что вчерашнее — кажется, седьмое.       Конечно, Хэнк знал парня и раньше, помнил ещё нескладным подростком, который несколько раз в неделю заглядывал в участок, чтобы принести обед своему отцу и послушать байки копов. Вникал в них, раскрыв рот и сложив губы в аккуратную «о», иногда вставлял меткие комментарии и обещал, что однажды станет офицером, как и отец.       А к восемнадцатилетию Гэвина старшего Рида застрелили во время неудачного ограбления, и обещания пацана умерли вместе с ним. Гэвин Рид бросил учёбу и уехал из города. Как позже Хэнк узнал от вдовы Рид, записался в армию — хотел отслужить год-другой, чтобы заработать денег на колледж.       Почти семь лет от парня не было вестей, и вот однажды он появился вновь, только совсем другим человеком. От некогда полного подростка у Гэвина остались только округлые щёки. Он загорел до бронзы, подкачался так, что даже кожаная куртка не скрывала объёмные грудные мышцы и бицепсы, обзавёлся неаккуратной недельной щетиной, которая удивительно ему шла, и шрамами на лице, шее и руках. Хэнк был уверен, что под плотной кожанкой и тонким свитшотом прячется ещё множество отметин. Не поменялись только глаза: всё тот же лисий прищур, всё та же дерзкая летняя зелень в обрамлении коротких пушистых ресниц (даже единственная седая ресничка на левом никуда не исчезла) и наглая кривая ухмылка, которая дополняла образ.       А ещё новый облик дополнял байк: чёрный, блестящий, с разветвлённой рогаткой руля цвета хрома. Под сытый рокот мотора Гэвин летел по уходящему вдаль полотну автострады. Без знаков принадлежности к какой-либо группировке байкеров, одинокий и свободный, как сухой воздух пустыни вокруг. Гэвин подставлял лицо встречным порывам ветра, которые трепали его отросшие каштановые волосы и кололи песчинками лицо, а яркое полуденное солнце слепило и вынуждало щуриться.       Именно такого Гэвина Рида — растрёпанного, со слезящимися глазами, но довольного, как ребёнок, который впервые попал в «Диснейленд», Хэнк задержал пару месяцев назад посреди пустынной автострады и оштрафовал за езду без шлема.       — Может, договоримся, сержант Андерсон? — заявил чертёнок, вольготно расположившийся на капоте патрульного автомобиля. — По старой дружбе, м? — И подмигнул забавно так, двумя глазами сразу. Только соблазнительный тон, мурчащий, как у довольной кошки, прикушенная острым клычком пухлая губа и призывно раздвинутые ноги вызывали совсем не дружеские ассоциации.       — Да, Гэвин, договоримся, — усмехнулся Хэнк и, подойдя ближе, положил ладонь на горячий металл капота, прямо между ног провокатору, совсем близко, чтобы чувствовать покалывание от тепла чужого тела, но не касаться, только дразнить. — Ты не нарушаешь, я тебя не штрафую — вот такая простая договорённость. А теперь пошёл вон с машины.       Молча забрав штрафную квитанцию, Гэвин спрыгнул на землю, грязными кроссовками подняв облачка оранжевой пыли.       — До скорой встречи, сержа-а-ант, — протянул он и, надев-таки шлем, перебросил ногу через байк.       И Хэнк был готов поклясться чем угодно, что до задержания Гэвин не сидел так, будто собрался участвовать в эротической фотосессии. Не было красивого изгиба спины, из-за которого отставленная задница казалась круглее. Не было плавных, неторопливых поглаживаний руля и ручки сцепления, будто хотел завести не только байк. Не было вызывающего трения бёдрами и промежностью о блестящий глянцем бензобак. И если в первую после многолетней разлуки встречу Хэнк подумал, что сам себя накрутил, что придумал намёки и заигрывания, то позже Тина подтвердила догадки.       — Заглядываетесь на диких байкеров, сержант Андерсон? — посмеялась она во время последнего задержания Гэвина. Того самого, когда Хэнк при обыске коснулся упругих ягодиц и позволил себе чуть больше, чем следовало полицейскому.       Судя по довольному выдоху и тому, как Гэвин толкнулся задницей в ладонь, словно напрашиваясь, он был совсем не против. Точнее, очень даже «за».       — Просто наказываю нарушителя, — соврал без стеснения.       — Жаль. Он ведь так старается вас соблазнить.       — Не выдумывай, — отмахнулся Хэнк и выехал на трассу, за сосредоточенностью на дороге пряча смущение.       — Что-то мне подсказывает, вы скоро убедитесь в этом лично…       И вот сейчас, когда голос Гэвина и его тяжёлое дыхание искажаются динамиком смартфона, Андерсон понимает, что имела в виду Чень.       — Ну же, сержант, не молчи. — Рид никогда не отличался терпением, не научился и спустя годы. — Понравилось трогать меня за зад? Хотел бы повторить, хотел бы коснуться меня без одежды? — выдох в трубку и молчание.       От такой прямоты и откровенности Хэнк на секунду растерялся.       — Что?       — Ты слышал меня. — Шорох ткани, звук расстегивающейся ширинки, потяжелевшее дыхание. Хэнк помнит его с первой встречи и с лёгкостью воскрешает в памяти: влажное, с сильным ароматом перечной мяты, от которого первые секунды хочется чихать. — И сейчас слышишь. Догадаешься, чем я хочу заняться, а, серж-а-а-нт?       Подлец издевается, тревожит струны терпения переборами вдохов и выдохов.       — Хочешь поиграть со мной?       Короткий смешок.       — И это тоже, но пока что я хочу поиграть с собой, — и сдавленный стон. — Составишь мне компанию?       Будто бы Хэнк мог сопротивляться соблазнительному голосу наглеца. Будто бы мог сказать Гэвину «нет» после тех взглядов, которые ловил на себе во время задержаний за мелкие нарушения, после плавных движений, какие не ожидал увидеть в его исполнении, после агрессивного флирта.       И после этого особенно хриплого стона наслаждения.       — Расскажи, как ты трогаешь себя, — отвечает Хэнк, разлепив пересохшие губы, — кого представляешь. — Удобнее откидывается на диван и стягивает растянутые домашние штаны.       — Да вон ту азиаточку, с которой ты поймал меня в последний раз, — смеётся динамик.       — Говнюк, — выдыхает Хэнк и сжимает пальцами чуть напрягшийся член. — Нарываешься.       — И что же сделает сержант Андерсон, накажет меня? — Не составляет труда представить, как он произносит это. Вспомнить сухие губы Гэвина, каждую трещинку, каждую складочку, то, как они изгибаются в улыбке — один уголок рта чуть выше другого.       — Возможно, — отвечает Хэнк и рукой ныряет в трусы, чтобы ласкать себя без преград. — Ты ведь постоянно провоцируешь меня: превышаешь скорость, подрезаешь, гоняешь без шлема, несмотря на предупреждения и штрафы. Может, в следующий раз мне стоит арестовать тебя, нацепить наручники и увезти в отдел?       Под прикрытыми веками расстилается пустая дорога — черная лента, разделившая рыжую стерву-пустыню пополам. Кругом тихо, лишь ветер поднимает песчаную пыль, позёмкой тянет её по раскалённому асфальту. У обочины двое: сам Хэнк в полицейской форме и тёмных авиаторах и Гэвин лишь в джинсах и тонкой белой футболке. Фуражка валяется где-то у переднего колеса автомобиля — Гэвин сбросил её, чтобы зарыться пальцами в чуть подёрнутые сединой волосы. Он тянет у корней, путается в них, пока вылизывает губы, нёбо, скользит по зубам и мычит, стоит только прижаться к его паху, надавить на возбуждение своим.       Кожанка Рида тоже лежит на земле, покрывается песком, пока хозяин выгибается под шершавыми ладонями. Кожа на них сухая, с мозолями на пальцах от частых тренировок в тире и ремонта дома, но всё ещё достаточно чувствительная, чтобы ощущать рубцы шрамов — длинный вдоль нижнего ребра с мягкой и нежной кожей, старый грубый на ключице и ровная полоска на животе из-за вырезанного аппендицита, — чувствовать завитки волос от пупка до ширинки и мягкие кучеряшки на груди.       Рот у Гэвина горячий, наполнен вкусом перечно-мятной жвачки, язык юркий и наглый, он борется за первенство до последнего, кусается, а ногти больно царапают шею, оставляют после себя жгучую борозду, которую сразу же начинает щипать.       — Нет, — исправляется Хэнк, — обойдёмся без поездок. Я трахну тебя прям там, в пустыне. — Плюёт на ладонь, чтобы лучше скользила по члену. — Твои руки скованы за спиной, Гэвин, поэтому не дёргайся, если не хочешь содрать кожу.       — Дальше, — задыхается телефон, давится сухим воздухом, а на фоне Хэнк слышит бесстыдные звуки, пока Гэвин ласкает себя. — Не останавливайся.       — Ни за что, — обещает, — ты получишь сполна за каждый свой проступок, даже за старые. Помнишь, как ты доставал меня подростком, Гэвин, как подкладывал пердящие подушки или солил кофе? Глупые ребяческие шутки, которыми ты столько времени добивался моего внимания, — продолжает Хэнк и с опозданием понимает, что целился в небо и попал в него. — Вот ты добился, я весь твой. А ты, засранец, мой! — рычит и пережимает основание члена, чтобы не кончить от пошлого стона в динамике.       — Хэнк… — сипит телефон, и кажется, что Гэвин тут, совсем рядом, на диване, а не где-то на другом конце города.       — Я положу тебя на капот, прижму, чтобы ты не дёргался, щекой чувствовал нагретый капот, а за спиной — меня.       На фоне черной машины Гэвин в своей белой футболке выделяется ярким пятном. На щеках у него румянец и брызги веснушек, на лбу — капли пота; под тонким хлопком бугрятся мышцы, выпирают острые лопатки; в зелёных глазах лихорадочный блеск, а зрачки широкие-широкие, несмотря на яркое солнце. А задница, туго обтянутая светло-голубыми джинсами, елозит и трётся о пах.       — Я прижимаюсь к тебе, Гэвин, вплотную, чтобы ты ощутил мой член.       — У тебя большой? — спрашивает уже без лишней спеси и борзости, дышит тяжело, часто.       — Десять дюймов. Тебе хватит, — отвечает Хэнк и слышит, как Гэвин скулит что-то, отдалённо напоминающее «господибоже». — Десять чёртовых дюймов, которые ты примешь все до последнего. Только представь, Гэвин…       В пустыне и так жарко, а от возбуждения, от тяжести набухшего члена и кипения крови в венах становится просто невыносимо. От дикого взгляда зелёных глаз переёбывает молнией, которая электризует волосы на руках и затылке, и они встают дыбом. Пальцы дрожат, пока скользят по потной поджарой спине, и эта дрожь передаётся Гэвину.       Он совсем дурной, изгибается под ладонями, хрипло стонет, трётся пахом о капот в жалких попытках снять напряжение.       Когда джинсы опускаются до колен, он почти воет от облегчения. А стоит пару раз провести по твёрдому члену, приласкать пунцовую головку, яйца поджимаются, готовые опустошиться в любую секунду.       — Терпи, засранец, ты кончишь, только когда я войду, — тихо шипит Хэнк, не уверенный в том, слышит ли его Гэвин.       — Как ты, сука, любишь тянуть время, — недовольный ответ из динамика прогоняет фантазию.       — Нет, это ты слишком торопишься. Насладись моментом, Гэвин, почувствуй, как ветер гладит твою голую задницу, как проникает между ягодиц, когда я раздвигаю их в стороны. Тебе нравится? — Хэнк не мастак в подобных разговорах, он по-настоящему переживает. Но каждый рваный вздох, несдержанный стон, каждый ответ Гэвина говорит о том, что он всё делает правильно. И Андерсон продолжает говорить чисто интуитивно, как подсказывает сердце.       — Я плюну тебе на дырку…       — У меня есть смазка, — перебивает Рид.       — Заткнись и слушай! — приказывает в ответ. — Ты хотел, чтобы я тебя наказал, а я хочу, чтобы ты чувствовал в себе мой хуй, даже когда я выйду. Хочу, чтобы ты надолго запомнил, как я беру тебя.       Динамик отзывается только шорохом дыхания — удивительно, но Гэвин послушно молчит, позволяя вернуться в фантазию.       Дырка тугая, принимает неохотно, и Хэнк выходит, чтобы добавить слюны. К чёрту смазку, им будет больно в начале и до невозможности хорошо чуть позже, когда войдёт целиком.       — Молодец, — сипит в затылок, ерошит мокрые волосы носом, наполняет лёгкие терпкой смесью мускуса и перечной мяты. — Ты справишься.       Щедрый на ласки и похвалу, не торопится, выходит, кружит головкой вокруг расслабленного входа и снова толкается внутрь. Чудом не сходит с ума от того, какой Рид узкий, жаркий, как сжимается и с жадностью принимает в себя.       — Ещё немного, — успокаивает Хэнк и скользит сразу до конца, натягивает на себя и впивается в бледные ягодицы, прогоняя звёзды перед глазами, когда Гэвин специально сжимается.       — Нравится внутри меня, сержа-а-ант? — скулит динамик, а через секунду голос срывается. Шестым чувством Хэнк понимает, что Гэвин кончил, так и не дав довести фантазию до конца.       — Очень, — цедит и быстро дрочит, ведь уже можно не сдерживаться.       Им нужно несколько минут тишины, за которые Хэнк успевает пожалеть, что пошёл на поводу у Гэвина, соблазнился его голосом, вместо того, чтобы приехать сразу к нему и взять прямо у порога. А потом ещё разок, но уже в спальне или гостиной.       — О чём ты сейчас думаешь? — в голосе Гэвина звучат незнакомые интонации.       «Волнуется», — понимает Хэнк.       — О том, что хочу приехать к тебе. Ты ведь дома?       Гэвин коротко усмехается.       — Да, дома. Только есть нюанс, Хэнк, — неуверенно отвечает он.       — Какой?       За несколько секунд молчания Андерсон успевает себя накрутить, думает о том, что Рид просто игрался и не хочет продолжать.       — Я закоренелый актив. Рискнёшь приехать, зная это?       Теперь очередь Хэнка смеяться.       — Вот как? Что ж, Гэвин, у меня тоже есть нюанс, зовётся наручники. Рискнёшь впустить, зная это? — Андерсон не пытается скрыть вызов в голосе и знает, что Гэвин на него поведётся.       — Приезжай, — хрипло отвечает динамик, и звонок обрывается.       Хэнк ухмыляется и, встав с дивана, направляется в душ. Впереди их ждёт очень интересная ночь.