»…он стал другом зверей и птиц… С той поры Берен не ел более мяса…» Сильмариллион, гл. 19 История — это не то, что было. Это то, что записали.
***
Лето 466 г. П.Э., Дориат — Прости, синда, — Берен с размаху вогнал дротик в землю и посмотрел на Белега. — Плохой из меня охотник. Придется нам сегодня обойтись запаренным ячменем. Белег Могучий Лук перевел взгляд на заросли молодого осинника. Тонкие лаковые листочки ещё качались, выдавая, куда скрылась олениха с оленёнком.***
Охота выдалась и впрямь неудачной. То ли волки дичь распугали, то ли ещё что, и Белег уже хотел предложить вернуться, но посмотрел на упрямо сжатые губы смертного и дал ему — и себе, приходилось признать! — времени до заката. И вот, когда заходящее солнце уже окутало лес розовой дымкой, воздух похолодел, а травы в низинах набрякли вечерней росой, Оромэ наконец смилостивился. Серо-пыльную важенку, с треском объедавшую молодую осину, первым приметил смертный. А ведь не он бродил по лесам и перелескам восточного Дориата сотни лет! Было немного обидно, но Белег склонил голову, уступая. Полюбовался, как внезапно плавно начал двигаться человек — как переступил бесшумно, перехватил дротик, отвёл руку для броска… Мягко, слитно. Не движение — дыхание. Исчез смертный, стал частью леса — гибкой ветвью ивы у ручья, блестящим взором выглянувшего из дупла красноголового дятла, ветром, качнувшим синие сосновые иголки… Вдруг у Берена дрогнули губы, сузились зрачки, и так же мягко он опустил дротик. В ногах у важенки стоял двухмесячный пыжик. Рыжий, как облепиха осенью, с яркими белыми пятнышками на боках и спинке. Он прижимался к ногам матери и смотрел на охотников бестрепетно, чёрными блестящими глазами существа, в мире которого никогда не было ни опасности, ни страха, а были только тёплое материнское молоко да сладкие почки летней травы. Берен виновато улыбнулся эльфу и звучно щёлкнул языком. — Цок! Затрещали ветки, зашелестели кусты — и оленихи с оленёнком будто не бывало.***
— Прости, — повторил Берен. — Не видать нам сегодня жаркого. — И часто ты так голодным ходишь? — спросил Белег. Берен развел руками: — Случается. Дурак я, верно. Всё равно ж — не я, так другой охотник подстрелит или волк задерёт. Судьба такая у кэлвар, отдавать свою жизнь ради чужой жизни. Да вот только… — он посмотрел на все ещё качающийся осинник. — Признаюсь тебе, синда, как на духу — это ещё что! Сейчас и мы не голодаем, и охота больше задора да удовольствия ради. А вот как-то раз в Дортонионе… Я тогда в переплет попал. Обложили меня крепко, не верил, что выберусь. Подъел все запасы, ни крошки хлеба не осталось. Неделю сморчками да кислицей пробавлялся, ноги едва волочил. И вдруг попалась мне такая же важенка с сосунком. Наложил я стрелу на тетиву. Стою, от слабости на дерево опираюсь, всем Валар скопом молюсь, чтоб не промахнуться… А не смог. Посмотрела она на меня, как в душу заглянула. Пусть зверь она неразумный, а ведь мать с дитем! Человек замолчал, отвернулся. Белег подождал, потом спросил: — И как выжил? — Не знаю. Две недели траву жевал, на крапиву с лопухами перешёл. Проклял все на свете, обещал, что ни в жизни больше такой глупости не сотворю… И вот гляди! Ничему меня жизнь не учит. Ох-х-хотничек… Голос у смертного был покаянный, но в глазах прыгал смех, и Белег не выдержал — рассмеялся. Отсмеявшись и утерев глаза, он махнул рукой: — Мы с тобой сегодня оба хороши. Я в родном лесу зверя вытропить не могу, ты добычу отпускаешь… Скажи мне, Берен Эрхамион, великий охотник и убийца орков, рыбу ты бьёшь? Здесь недалеко ручей, успеем к вечернему клёву. — Бью, Белег Могучий лук, — Берен выдернул дротик, счистил комья земли о сапог. Весело улыбнулся. — И ем. Но в глаза стараюсь ей не смотреть. Во избежание!***
Зима 535 г. П.Э., Гавани Сириона За окном выла вьюга, но здесь, в деревянном тереме княгини Сириомбара было тепло и светло. Перо так и летело по бумаге, шуршали страницы, покрытые округлыми тенгвами. — Так, а это у нас… — Дирхавель отложил перо, вгляделся в неразборчивую скоропись на клочке бумаги. — У кого же я это спрашивал… У какого-то синды, кажется, а он ссылался на… Да, точно! На Белега Куталиона! Ну, так и запишем: «…стал Берен другом зверей и птиц. С той поры Берен не ел более мяса…»