тысяча и одно мгновение

От Хёнджина всегда пахнет солнцем, океаном, полевыми цветами. И кровью. В их первую встречу — пятое душное лето Ёнбока и второе с зудящим в сердце осознанием одиночества — Хёнджин врезается в Ёнбока, рассыпав по пыльной дороге маленькие солнышки-апельсины, яркие кровавые бусины и ленивые мысли Ёнбока. — Смотри, куда идёшь, — Ёнбок едва сдерживает смешок. Совсем мальчик, а ворчит как госпожа Нам. — Я стоял, — Ёнбок улыбается и протягивает ему ладонь. Когда ворчливый мальчик поднимает на Ёнбока колкий взгляд, в груди что-то шевелится. Щекочет. Похоже на чувство, рождающееся при появлении очередной пары в доме ненужных детей и их улыбке Ёнбоку. Хоть бы потом снова не разбиться. — У тебя на лице грязь, — Ёнбок уже хочет привычно расстроиться и убежать, но мальчик хватается за его руку, поднимаясь. — Это веснушки, — шепчет Ёнбок, теряясь между желанием расплакаться и начать ругаться. Слёз в нём всегда больше, чем злости, но Ёнбок старается удержать их внутри. — Да? — нахмурившись, мальчик приближается к Ёнбоку: в нос ударяет яркий аромат апельсинов и крови, а в щёки — взгляд. Очень колючий. Ёнбок почти чувствует, как ему режет кожу. — Вау. Тихий выдох с искренним удивлением становится мгновением, начавшим отсчёт их дружбы. Ворчливый мальчик оказывается Хван Хёнджином, что живёт прямо у побережья с мамой, отцом и младшей сестрой. Ёнбок не решается сказать, что ни своих настоящих родителей, ни фамилию не знает. Даже насчёт имени не уверен. Ссутулится и неопределённо машет в сторону закатного солнца. — Живу недалеко отсюда. Они разные. Прям совсем. Ёнбок не умеет играть в гонги, а Хёнджин — сидеть на месте. Ёнбок боится сказать что-то не так и не к месту, а Хёнджин заговаривается так, что посреди слова издаёт смешные звуки, веселя его, а затем продолжает. Ёнбок осторожен, ступает по земле, будто по заледенелой луже, а Хёнджин дважды разбивает одну и ту же коленку, чтобы потом снова встать и побежать к качелям. Ёнбок сбегает из дома ненужных детей, а Хёнджина ждёт семья. Хёнджин очень-очень хороший, и Ёнбок очень-очень хочет стать ему другом. Не верит, что такое возможно, что чудеса ещё способны упасть ему в руки, но в этот день Ёнбок снова верит в магию. На прощание Хёнджин дарит ему одно из солнышек и обещание встретиться завтра в этом же месте, в это же время. На следующий день Хёнджин дарит ему исполнение обещания и апельсиновый сок с трубочкой. Ещё через день Хёнджин дарит ему крепкие объятия при встрече и приглашение поехать рыбачить с ним и его отцом. На какое-то время одиночество в груди зудит чуть меньше, а затем снова раздирает изнутри и снаружи. Потому что иногда кажется, что сама жизнь не желает ему счастья. — Почему ты вчера не пришёл? Я ждал целую вечность! — вместо приветствия в Ёнбока прилетает заслуженное ворчание. Но будто бы даже совсем не злобное. — И переживал! Какая-то невидимая, но крепкая ниточка дёргает Ёнбока вперёд и привязывает к Хёнджину. Ёнбок вжимается в его тёплую грудь изо всех своих сил и тихо всхлипывает. — Что-то случилось? Ты плачешь? — Нет, — скулит Ёнбок, орошая небесно-голубую футболку слезами. Их всегда много, и они всегда прожигают щёки до кости. Приходится рассказать, что Ёнбок не знает ни своих настоящих родителей, ни фамилии. Даже насчёт имени не уверен. И о господине Квон, злобном воспитателе с любовью к розгам. — Он увидел м-меня, когда я х-хотел выйти к тебе-е, — Ёнбок пытается поймать вылетевший изо рта воздух, давится и прячет лицо в футболке. Солнце, океан, полевые цветы и кровь — наверное, из царапины на локте. Стыд за себя и свою слабость накатывает липкой волной, заливаясь в саднящее горло. — Я вырасту и сам его побью, — обещает Хёнджин, поглаживая Ёнбока по дрожащей спине. Хёнджин никогда — ни разу за четыре дня — не врёт и всегда исполняет обещания. С ним хорошо. Безопасно. Не одиноко. Хёнджина всегда много, от него всегда громко. Ёнбок бежит за ним по улицам Чеджу, едва поспевая, прыгает с ним по лужам, лежит под деревьями, придумывая истории для облаков, носит для него бинты и заживляющую мазь, жмурится от громогласных воскликов и заливистого смеха, расплываясь в улыбке, смеётся вместе с ним до боли в животе и слёз из глаз — приятных. Раньше Ёнбок не знал, что слёзы могут быть приятными. Ёнбок вообще многого не знал до Хёнджина. Что другие дети могут улыбаться чаще пары раз в день и тоже хотеть обниматься. Что отливы и приливы зависят от луны и что у неё есть фазы — да и слова этого не знал. Что есть интересные книжки про магию и путешествия, а не только учебники и странные романы из коллекции госпожи Нам. Что кто-то может взаправду, не прося ничего взамен, защищать его, гулять с ним, радовать его лакомствами и интересными историями. Что семья — это правда очень-очень хорошо. — Вас там совсем не кормят? — хмурится господин Хван, подкладывая в тарелку Ёнбока побольше риса с говядиной. — Кошмар, на что наши налоги идут? Ворчливость в Хёнджине точно от папы. — Кушай медленнее, солнышко, никто у тебя еду не отберёт, — смешок госпожи Хван мягче их пуховых подушек. А заботливость от мамы. — Я краду тебя сегодня на ночёвку, — угрожающе шепчет Хёнджин, расталкивая в Ёнбоке детский восторг — ему нельзя, но это не важно ни для Ёнбока, ни для Хёнджина. И необъяснимо особенный от природы. За пропажу длиной в сутки Ёнбока по-взрослому жестоко наказывают, рассекая спину розгами и запирая в кладовой без ужина, но в нём нет ни капли сожалений. Вместо них внутри взбалтываются благодарность Хёнджину и злость на несправедливость, они вспениваются, заставляют трещать рёбра и выливаются солёным ядом на щёки. Он побывал на лодке, поймал среднего карпа, вкусно поел с семьёй Хёнджина, поворковал над двухлетней Йеджи, все вечер и ночь провёл в самом волшебном месте на планете — в комнате Хёнджина с кучей игрушек, книг и принадлежностей для рисования. Они долго играли в утиные истории на стареньком денди, рассказывали друг другу страшилки — Хёнджин о змееподобных женщинах, пожирающих людей, а Феликс о духе умершего от собственных рук мальчика на чердаке дома ненужных детей — ели хангва и уснули в уюте первой настоящей дружбы. А сейчас Ёнбок снова один, изнывает от новых шрамов на спине и плачет, клянясь себе однажды сбежать из этого места как можно дальше и навсегда. На следующий день Феликс сбегает — пока что не сильно далеко и не навсегда, но пока ему хватает и этого — к Хёнджину, а он впервые предлагает немыслимое чудо: — Я мог бы попросить родителей забрать тебя к нам. Ты им понравился! — Хёнджин активно кивает сам себе, а Ёнбок не верит, что он настоящий и взаправду его друг. — Мы можем стать братьями! Круто, да? Проглотив слёзы и писк, Ёнбок вываливает на него всю свою нежность — накопленную и нерастраченную, необъятную — в виде крепких объятий. — Ты мне уже семья, — шепчет Ёнбок, сжимает футболку на спине Хёнджина в кулаки и кусает губы, пытаясь не взорваться на мелкие кусочки от переполняющих его эмоций. — И всегда ей буду, — обещает Хёнджин. Они недавно отпраздновали его шестой день рождения, но Ёнбок ему верит, как никому и ничему. Нет никого надёжнее — даже горы и солнце однажды исчезнут, а воздушные замки развеет ветер, но вера Ёнбока в Хёнджина и его обещания останется. — Правда? — всхлипывает Ёнбок. — Правда-правда. Это мгновение, сделавшее Хёнджина самым важным в его жизни человеком. Хёнджин замечательный. А мир крайне жесток с замечательными людьми — Ёнбок это понял на пятом году жизни и убеждается на седьмом, когда отец Хёнджина погибает в шторме. Отец Хёнджина тоже замечательный. Был, точнее. Научил Ёнбока рыбачить, кататься на велосипеде, пускать воздушного змея. Был отличным родителем для Хёнджина и Йеджи, заботливым, ворчливым, забавным, в нужные моменты строгим. Хотел стать отцом и для Ёнбока. Но не успел — океан решил, что ему он нужнее. — Хёнджини, — глотая слёзы, Ёнбок покрепче обнимает его. Впервые в жизни Ёнбоку хочется страдать за другого, забрать всю боль до капли и пережить самому. Лишь бы Хёнджин не сидел с абсолютно пустым выражением лица — будто погиб он, а не его отец. — Я с тобой и всегда буду. — Не обещай, чего не можешь знать точно, — шмыгнув, Хёнджин ненадолго отмирает, чтобы слегка приобнять Ёнбока в ответ. — Папа тоже обещал никогда не уходить. Наверное, есть какой-то плюс в жизни без знания своих родителей, фамилии и неуверенности даже в имени. Сердце протыкает обида. Ёнбок лишился, кажется, последней надежды обрести любящий дом, но боли за это он не чувствует. Ему не привыкать лишаться, а у Хёнджина это впервые. — Я честно-честно постараюсь, — всхлип глушится в плече Хёнджина. — Хорошо. Я тоже постараюсь. И они стараются. Невзирая на горе семьи Хёнджина, наказания воспитателей за частые побеги, перемены. Хёнджин бросает рисование и больше не желает рыбачить, а Ёнбок чувствует больше злости, чем желания плакать. Хёнджин каким-то чудом убеждает маму перевести его в школу Ёнбока — они сидят вместе, ходят вместе, едят вместе. Получают по лицу от задир тоже вместе. Рядом с Хёнджином Ёнбок чувствует себя самым храбрым и сильным человеком на всём свете: не важно, грозят ему розги или кулаки мальчиков из класса постарше, Хёнджин вселяет в него магию безопасности. — Вы как педики, ещё за ручки подержитесь, — противно фыркает мальчик из класса постарше. Ёнбок слышит это слово не в первый раз, но Хёнджин не хочет его объяснять, а с другими детьми Ёнбок общаться не желает. Но, кажется, Ёнбок начинает понимать. — Да с хрена ли ты к нам привязался? Может, сам влюбился в кого-то из нас? — Ёнбок спешит схватить заведённого Хёнджина за предплечье. Он знает эти взгляд, позу, голос. С такими же Хёнджин влезал в драки, после которых Ёнбок старательно обрабатывал все его синяки и ссадины. — Чё сказал? Ёнбок пропускает момент, в который чужой кулак врезается в нос Хёнджина, но ловит тот, в котором кто-то хватает обидчика за шкирку и отбрасывает. Как бродячего котёнка. — Я тебе сколько раз должен говорить, чтобы ты не лез к младшим? — рычит их будущий новый друг по имени Чан. Ёнбоку жутко хочется называть его ещё и с фамилией. — Да тебе-то какое дело? — сплюнув, возмущается Минхо. Он тоже, спустя три драки с Хёнджином и одну с Ёнбоком, долгие, громкие перепалки и год с двумя днями становится их другом. Жизнь — необычная, интересная штука. Ёнбоку десять лет. С одной стороны жутко мало, жизнь только-только начинается, а с другой — Ёнбок переживает столько, что устаёт. Наверное, если бы у него не было Хёнджина, Ёнбок стал бы ещё одной страшилкой дома ненужных детей. Как тот мальчик, что убил себя на чердаке. — Феликс фелицис красиво звучит, — задумчиво бормочет Хёнджин, отвлёкшись от чтения новой книги. — Но немного странно. Получается примерно как ‘счастье счастье’. Свесив голову с кровати, Ёнбок хмурится. — Счастье? Откуда ты знаешь? — Где-то прочитал, что Феликс означает счастье. Фелицис очень созвучно, так что, думаю, значение приблизительно такое же, — подняв лицо на Ёнбока, Хёнджин пальцем разглаживает складку меж его бровей. — Когда ты не хмуришься, тоже похож на счастье. Тебе бы подошло. Феликс. Раз он не уверен в своём имени, данном неизвестными людьми, то решает взять этот дар от Хёнджина. Носить имя, которое выбрал он, гораздо приятнее. И роднее. Им так и не довелось стать братьями, но это не мешает Феликсу считать Хёнджина своей семьёй. Ему дорог и сильный, надёжный, удивительно взрослый для подростка Чан, и колкий, ершистый, но бесконечно заботливый и понимающий Минхо, но Хёнджин — это нечто совершенно другое. С ним Феликс чувствует себя как дома. Он всегда рядом, всегда утешает, веселит, оберегает, мотивирует, поддерживает. И любит — говорит он об этом крайне редко, но Феликс чувствует, что Хёнджин стал первым человеком, который искренне его полюбил. — Если что, сейчас будет без наезда, — Феликс широко улыбается на милую неловкость Минхо, укладываясь головой на его колени. — Но у вас с Хёнджином реально какая-то странная дружба. — Чем она странная? — смеётся Феликс. — Не знаю. Иногда неловко становится, когда вы друг на друга смотрите, — Минхо морщит нос, видимо, в поиске подходящих слов. Иногда Феликсу очень хочется пролезть в его красивую голову, чтобы понять, как он мыслит. Жутковатое место, наверняка. — А ещё вы обнимаетесь много… не знаю, блин. Просто странная, — опустив взгляд на Феликса, Минхо вздыхает. — Но хорошая, так что не обижайся и не плачь. — Я вообще-то давно не плакал, — и в этом тоже заслуга Хёнджина. Иногда кажется, что вся жизнь Феликса крутится вокруг Хёнджина. И Феликс любит это чувство — приятно, когда жизнь крутится вокруг чего-то стоящего. Хочется отдавать взамен не меньше, и вселенная подбрасывает ему зубодробительно жестокий повод. Четырнадцатое душное лето Ёнбока и четвёртое Феликса разрезает жизнь Хёнджина на ‘до’ и ‘после’. Уже во второй раз, и, кажется, у Хёнджина осталась лишь четвертинка, но он держится ради мамы, Йеджи и Феликса — принимает отчима, молча вынося регулярные побои. Феликс бы наверняка тоже не узнал, если бы не увидел новые синяки. — А твою маму и Йеджи он тоже?.. — совсем тихо спрашивает Феликс, накладывая пластырь с ромашками на разодранную коленку Хёнджина. Жестокость — постоянный спутник жизни Феликса, но получать её в родном доме… ужасает. Во второй раз в жизни Феликсу кажется, что ему в какой-то степени проще. — Я бы убил его на месте, — Феликс никогда не ставит слова Хёнджина под сомнение, но он всё равно делает более грозный вид для убедительности и сразу ойкает, когда Феликс наносит мазь на гематому. — Больно, блин. — Тебя это никогда не останавливало от получения новых травм, — хмыкает Феликс, глядя в глаза Хёнджина. Под одним из них есть замечательная родинка, которую иногда до чешущихся губ хочется поцеловать. Приходится сморгнуть и потрясти головой. — Ты в курсе, что от тебя вообще всегда кровью пахнет? — Ты же говорил, что тебе нравится мой запах, — Хёнджин забавно дует губы, и в голове Феликса вспыхивает странная, кажется, совсем неправильная мысль. Они действительно такие мягкие, какими выглядят? — Нравится, — кивает Феликс. — А тебе нравится травмироваться? — Скорее, когда ты ухаживаешь за мной, — легко бросает Хёнджин, а у Феликса почему-то напекает кончики ушей. В Хёнджине нет ничего, что могло бы не понравиться Феликсу. К пятнадцати годам Хёнджин покрывается стальной кожей, но всё так же ласков и бережен к Феликсу. Он умный, смелый, любознательный, гордый и дерзкий. Он защищает тех, кто приходится ему семьёй, стойко переносит пустой, но мощный гнев отчима, лишь бы его маме было легче. Он позволяет лечить его физические раны, а защищать от домашнего чудища — нет, даже говорить о нём запрещает. Он искренний, любящий, мягкий. Феликс, думая о Хёнджине, чувствует прилив любви и счастья. К пятнадцати годам Хёнджин резко вытягивается, перегоняя Феликса, Минхо и Чана аж на полголовы. Плечи становятся чуть шире — вероятно, итог плавания и подработки на рынке, хотя Феликс со всем этим такими плечами похвастаться не может. Лицо обретает более чёткие, безусловно красивые черты. Феликс, размышляя о понятии идеальной красоты, находит его в Хёнджине. Всегда Хёнджин. В первых влажных снах тоже он. Первый испуг сменяется смущением. Феликс любит Хёнджина со дня их знакомства, но… бабочки, о которых пишут в книгах, кружатся в лёгких Феликса каждый раз, когда Хёнджин рядом, касается его, что-то рассказывает. Когда Феликс думает о нём. Мальчики не должны любить мальчиков. Быть педиком — позор, мерзко, противоестественно. Так все говорят. Но Феликсу так не кажется. Как его любовь, чистая и искренняя, безусловная и необъятная, может быть чем-то мерзким, противоестественным? — Педики — это плохо? — Минхо давится рамёном, Чан кашляет, а Хёнджин роняет учебник по истории. — Ты чего это вдруг? — прочистив горло, интересуется Чан. Неопределённо пожав плечами, Феликс опускает взгляд на свою миску с рамёном. Феликс любит Хёнджина как друга, семью, парня и не чувствует отвращения. Было бы, наверное, странно не полюбить его. Любить такого замечательного человека — дар. Но страх быть отвергнутым своей единственной семьёй требует молчать. — Просто стало интересно. Хо ведь нас так называл. Вместе с Минхо почему-то напрягается и Хёнджин — вряд ли кто-то другой заметит, он умеет владеть лицом, но Феликс знает его лучше себя. — Да блять, боже, я тыщу раз уже извинялся, — закатив глаза, Минхо пихает в рот побольше лапши, чтобы невнятно продолжить: — Номфально эфо. Я фыл фуфым рефёнком. — Не представляю, как можно полюбить парня и тем более захотеть с ним тр… захотеть с ним, — будто моментально вообразив это, Чан трясёт головой, строя испуганные глаза. — Но не осуждаю. Не меня же хотят. Вот если ко мне полезут, то точно в лицо получат. — Ага, — поддакивает Минхо. Хёнджин молчит. Ловит взгляд Феликса и дёргает губами в маленькой улыбке, но молчит. Хёнджин часто молчит — с годами его разговорчивость понемногу уменьшается, словно у неё есть лимит. Он молчит про отчима, хотя Феликс постоянно видит и обрабатывает новые побои. Он молчит про свою усталость, хотя Феликс отчётливо видит её в красивых, но грустных глазах. Он молчит про свои чувства, хотя Феликс знает все оттенки его эмоций и помнит, что их много, действительно много. Про девочек он тоже молчит. Все мальчики их возраста в доме ненужных детей и в школе постоянно говорят про девочек. Чан и Минхо тоже, у них даже уже были подружки. Чан даже спал со своей и не раз, и не только с ней — как они с Хёнджином выяснили, Чан вообще повзрослел довольно рано и к своим восемнадцати имеет богатый опыт. А Хёнджин ни разу ни одного слова не бросил, которое можно было бы расценить как проявление интереса. Феликс такой же, но у него на то есть одна причина — высокая, широкоплечая, с длинными тёмными локонами, грустно-добрыми глазами и мягкой улыбкой. Его личное благословение, посланное в виде ангела из плоти и крови. Есть ли причина у Хёнджина — Феликс не знает. — Какие девчонки тебе нравятся? — решается спросить Феликс, заранее готовясь ловить слёзы и запечатывать их до того, как они прольются. — С чего вдруг такой вопрос? — Феликс с щемящей нежностью, уже давно привычно разглаживает морщинку меж его бровей. — Солнышко тут ты, так что мне хмуриться можно. — Нельзя, — приходится прикусить губу, чтобы не улыбнуться слишком очевидно. — Нам по шестнадцать, и мы половозрелые парни. Разве мы не должны это обсуждать? — Половозрелые. Начитался своих книжек медицинских, — бурчит Хёнджин, срывая травинки. — Не знаю, я не хочу быть как Чан или Хо, у которых одни девчонки на уме. — Я им обязательно передам, — рассмеявшись, Феликс ложится головой на бёдра Хёнджина. Солнце скрыто за пышной кроной дуба, но глаза всё равно щиплет. — И всё же… тебе же нравится или нравился кто-то. Вздохнув, Хёнджин отводит взгляд куда-то в сторону. Волнение покалывает грудную клетку. Феликс впервые опасается новых знаний. — Нравится, — настолько тихо произносит Хёнджин, что Феликсу кажется, будто ему почудилось. Шелест листьев или слуховая галлюцинация, но бьёт сильно и прицельно в сердце. — Он… она очень милая, добрая, умная, — Феликс вспоминает, как сложно не давать себе расплакаться. — Красивая, очень, — Хёнджин ласково убивает, сжигая кожу на щеках Феликса своими пальцами. Длинными, красивыми, огрубевшими от сложной работы, безумно любимыми. — Есть веснушки. Как у тебя. И самая яркая улыбка на свете. Хочется, как когда-то, расстроиться и убежать, но Хёнджин делает ему венок из ромашек и даёт стащенные у Чана сигареты. Хёнджин беспощаден в проявлении своей любви. Феликс купается в ней уже одиннадцать лет, всё до последней капли бережно переносит в сердце, чтобы сохранить там навсегда. Даже если их пути однажды разойдутся, у Феликса останется любовь Хёнджина. Пусть не совсем та, которую Феликс бы хотел получать, но и этого много. Феликс счастлив, что на его пятое душное лето в него врезался ворчливый мальчик с апельсинами-солнышками и запахом крови из свежих ранок. Порой Феликсу даже удаётся забывать о том, что жизнь к нему не особо благосклонна. Издёвки, гематомы, следы от розги, голод исчезают, развеваются в пыль и на ветре уносятся куда-то в другую вселенную, когда Феликс видит улыбку Хёнджина. Жаль, что это лишь метафора. — Кто это сделал? — рычит Феликс, поднимая с пола осколки кружки с проявляющимся рисунком ромашки. Осколки подарка Хёнджина. — А что ты сделаешь? Расплачешься? Или своему педику нажалуешься? Наш плакса Ёнбоки. Потеряв мир и себя за кровавыми пятнами, Феликс превращает лицо обидчика в месиво. А его за это отправляют в больницу со сломанными рёбрами и сильным сотрясением мозга. Больно и неприятно, но Феликс рад, что смог постоять за себя и Хёнджина. — Кто это был? — Феликс наблюдает за хождениями желваков Хёнджина, ловя себя на счастье. — Я не хочу, чтобы ты садился в тюрьму из-за каких-то кретинов, — слабо улыбнувшись, Феликс морщится. Губа тоже разбита, точно. Ничего, главное — сердце пока что целое. — Забей, правда. Феликс знает, какая это непосильная ноша — видеть страдания любимого и быть неспособным помочь. Знает, что Хёнджин сейчас мечтает только о том, как бы раскрошить обидчиков Феликса в кровавую труху. Знает и то, что это ни к чему хорошему не приведёт. Боль бессилия отвратительна. — Сильно болит? — за секунду лицо Хёнджина становится обеспокоенным, нежным. Феликс любуется им, благодаря в тысячный раз мир за этот подарок. — Не сильно. С тобой всегда всё становится хорошо. — Тогда нам стоит жить вместе. Феликс с радостью проведёт с Хёнджином все дни до самого последнего. Он вообще не может представить свою жизнь без Хёнджина. Без его улыбок, смеха как у задыхающейся чайки, объятий, аромата океана, солнца, полевых цветов и крови, неуёмной энергии, его заботы, разговоров обо всём и ни о чём, безусловного доверия. Без его любви. Если Хёнджин исчезнет, Феликс исчезнет тоже. Моментально. В семнадцатый день рождения Хёнджина Феликс забывается в алкогольном мареве и говорит ему об этом. Минхо и Чан ужасаются, а Хёнджин говорит, что тоже не намерен жить без Феликса в мире. А ночью Феликсу мерещится, что Хёнджин целует его прямо в губы. Хёнджина легко любить и одновременно невыносимо больно. — У тебя такой низкий голос, — вдруг шепчет Хёнджин в ответ на эмоциональную тираду о вонючем господине Квон. — Ты только заметил? — смеётся Феликс, поворачиваясь лицом к Хёнджину. Внимание мечется от его губ к маленькой родинке под глазом. Так хочется поцеловать хотя бы раз. — Мне он очень нравится, — вместо ответа Хёнджин, видимо, решает выпотрошить его сердце. Пусть, оно всё равно давно принадлежит только ему одному. — Мне вообще всё в тебе нравится. Это похоже на те рассказы о родственных душах — мне просто очень хорошо с тобой. Сглотнув, Феликс смаргивает подступающую влагу. — Думаешь, мы родственные души? — Уверен, — твёрдо произносит Хёнджин, огладив щёку Феликса большим пальцем. — И ещё я уверен, что, если существуют иные миры или перерождение, я снова тебя найду и буду счастлив. — Пиво делает тебя слишком сентиментальным, — спрятав лицо в плече Хёнджина, Феликс поглубже вдыхает родной аромат. Он тоже обязательно его найдёт в любом мире, в любой жизни, в любой реальности. — Этот вшивый щенок снова тут? — мерзкий рёв пьяного отчима Хёнджина разбивает миг счастья. А его кулаки лицо Феликса и рёбра Хёнджина, его нос и бровь. Всепоглощающая ненависть топит Феликса в себе, душа и заставляя всерьёз задуматься об убийстве. Такой зловонный человек не имеет права отравлять жизнь Хёнджина и его семьи. Но плохим людям почему-то везёт — мать Хёнджина даже не уходит от своего мужа, страшась за свою и жизни детей. Хёнджин привычно запрещает вмешиваться. Замечательные люди страдают. — Он ведь тебя не трогает? — осторожно спрашивает у совсем поникшей Йеджи. С годами она становится красавицей под стать своей матери, но и блекнет даже быстрее неё. Положив голову на плечо Феликса, Йеджи тихо всхлипывает. — Не как Хёнджина. Ничего серьёзного, просто противно. Попытка вразумить госпожу Хван проваливается, а дверь в дом их семьи захлопывается для Феликса навсегда. Жить иногда так тяжело, что Феликс с тоской смотрит на разбивающиеся о скалы волны. — Я так устал, — обессилено выдыхает Феликс в свежеосветлённую макушку Хёнджина. Красить волосы друг другу было весело, получать за это от местной шпаны — не особо. Феликс не помнит, когда в последний раз на его с Хёнджином телах не было ни одного кровоподтёка. — Остался год, и мы сможем уехать куда-нибудь вместе с тобой и Йеджи. Куда-нибудь очень далеко отсюда и от этих людей, — Хёнджин поднимает голову с груди Феликса и смотрит ему в глаза. — Если хочешь, конечно. — С тобой я готов пойти хоть на край света, — откровение слетает с губ слишком легко, ещё легче они тянутся к заветной родинке под глазом. — Прости. Я… Я не знаю, что на меня нашло. Встать с кровати Чана не даёт рука Хёнджина, крепко обнявшая его за талию. — Не извиняйся, — Феликс чётко видит то, как Хёнджин борется с собой. — Никогда не извиняйся за такое. Тебе можно целовать меня. — Можно? После короткого кивка Феликс слетает с обрыва, встречаясь с губами Хёнджина. Под веками взрываются фейерверки. Эти губы созданы для того, чтобы Феликс мог целовать их — мягкие, податливые, безумно вкусные. Феликс теряется во вселенной, но находит полный покой в родных объятиях и долгих поцелуях с Хёнджином. — Я люблю тебя, Феликс, — его дыхание смешивается с дыханием Феликса. Так естественно и правильно. — Думаю, всегда любил. Так, как должен любить девчонок, но мне никто не нужен, кроме тебя. Понимаешь? — Да, — будто совсем не дыша, Феликс оставляет ещё один лёгкий поцелуй на родинке чуть левее носа с лёгкой горбинкой. — Я тоже. Я тоже тебя очень люблю. Всегда любил только тебя. — Тогда мы убежим вместе? — Обязательно. В моменты тихого счастья с Хёнджином Феликс вспоминает, почему ещё держится за свою никчёмную жизнь. Почему встаёт после каждого удара и даёт сдачу. Почему ещё надеется на будущее и не разрешает себе озлобиться на мир окончательно. С Хёнджином легко верить в будущее — ни разу за двенадцать лет он не подвёл Феликса и не заставил его разочароваться. Он отдаёт так много, хотя сам имеет ничтожно маленькое количество своего, если посмотреть на вещи масштабнее. Но Феликсу хватает. Иногда Феликс захлёбывается во всём том, что даёт Хёнджин. А с тех пор, как они наконец взялись за руки с тем самым подтекстом, в котором их столько лет обвиняли другие, всего становится ещё больше. — Вы очень красивая пара, — Феликс, разомлевший под мягкими касаниями Хёнджина, не сразу различает смысл слов Йеджи. Резко переведя взгляд со склонившегося над ним Хёнджина на Йеджи, Феликс видит мягкую улыбку. Она у них будто бы одна на двоих. У их отца, кажется, была такая же. — О чём ты? — хрипло спрашивает Хёнджин, убирая руку с головы Феликса. — О том самом, — Йеджи редко задорно хихикает, как сейчас, и каждый раз это наполняет Феликса радостью. Хёнджина наверняка тоже. — Не волнуйтесь, я счастлива за вас. И никому ничего не расскажу. Переглянувшись с Хёнджином, Феликс нервно улыбается. Для них нормально много обниматься, засыпать в обнимку, держаться за руки — всегда так было и всегда будет. Но со дня их первого поцелуя голод по друг другу разрастается до размеров ещё одной небольшой, но целой вселенной. Феликс не может не касаться Хёнджина, не целовать его при первой же возможности, не гладить, не кусать, не облизывать. Хёнджин отвечает с полной отдачей. Иногда кажется, что они могут съесть друг друга, чтобы другим не досталось ни кусочка. И хочется ещё больше, ближе, чтобы наконец стать одним целым. Феликс находит информацию о сексе с парнями, с горящими щеками просит Чана помочь купить смазку и презервативы — Чан пытается вызнать, зачем и для кого это, но Феликс выдерживает даже пытку щекоткой — и находит в себе смелость поговорить об этом с Хёнджином. — Т-ты тоже этого хочешь? — Хёнджин будто бы шокирован. Феликс улыбается при виде забавно расширенных глаз и приоткрытого рта. В одни моменты Хёнджин кажется уставшим от своих лет старцем, в другие — невинным ребёнком с большим сердцем и жаждой познать мир. Что-то похожее он говорит о Феликсе. — Я всего хочу, если с тобой, — Феликс берёт руки Хёнджина в свои, встав совсем рядом. Родной аромат с железными нотками укутывает и сбавляет лёгкое волнение. — И я подготовился… если хочешь сейчас. Шумно выдохнув, Хёнджин резко прижимает Феликса к себе, впивается в его губы так, будто от них зависит его жизнь. Возможно, они правда зависят друг от друга слишком сильно. Плевать. На всё плевать до тех пор, пока Хёнджин рядом и Феликс может касаться его вот так. Видеть его таким — открытым, чувственным, обнажённым. Заново изучать друг друга волшебно. Заворожённый особенностью момента, красотой Хёнджина, пульсирующим чувством трепетной нежности в груди Феликс аккуратно проводит подушечками пальцев по выразительному разлёту ключиц. Скользит ниже — по слегка выступающим грудным мышцам, от них к рёбрам, останавливается в миллиметре от эрегированной плоти, задрожав. Феликс видел нагого Хёнджина сотни раз, но всё было иначе. Сейчас перед ним сидит божество — идеальное во всех своих изъянах. Каждый шрам, каждый синяк, каждая родинка, каждый изгиб в нём идеален. — Тебе страшно? — хриплый шёпот Хёнджина выводит из созерцательного ступора, заставляет дёрнуться. — Нет, — часто замотав головой, Феликс придвигается ближе. Касаются друг друга лишь коленными чашечками, лбами — всегда разумами и сердцами — но тело Феликса бурно реагирует. — С тобой я ничего не боюсь, — выдыхает прямо в приоткрытые губы Хёнджина, заводя руку ему за затылок. — Ты такой красивый, Хёнджин. Горячая крупная ладонь электризует мышцы под правым боком. — Нет никого красивее тебя, — сердце щемит, просит амнистии, но Хёнджин беспощаден в проявлении своей любви. Он мягко опрокидывает Феликса на матрас, нависая сверху, разгоняя кровь по жилам, загоняя её к низу живота. — Но я, если честно, немного боюсь… — Феликс уверен, что Хёнджин моментально почувствовал его встрепенувшиеся, всегда засыхающие рядом с ним, разлетевшиеся по сознанию страхи. — Боюсь сделать тебе больно. Улыбнувшись, Феликс бережно проводит кончиками пальцев по всем мелким ссадинам от бритья на щеке Хёнджина, целует в кончик сгоревшего носа и смело подпускает его тело ближе к себе. — Коснись меня. Пальцы Хёнджина ощутимее собственных, член не идёт с ними ни в какое сравнение. Странно, больно, но Феликс не позволяет Хёнджину остановиться. — Просто… просто дай мне привыкнуть, — переведя дыхание, Феликс гладит Хёнджина по напряжённым плечам. — Да, конечно, — прошептав, Хёнджин мягко целует Феликса в губы, веки, щёки, подбородок, шею и ключицы. Делает всё, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. Заниматься сексом с парнем не мерзко, противоестественно. Феликс счастлив. Дискомфорт отходит на задний план, когда Хёнджин начинает аккуратно двигаться в Феликсе. Медленные, плавные толчки внутри, самые чувственные поцелуи снаружи, чувства в них обоих и вокруг — они заполняют каждый квадратный миллиметр небольшой спальни Чана. Так хорошо Феликсу никогда не было. — Быстрее, пожалуйста, — всхлипывает Феликс, плотнее прижимая к себе Хёнджина. — Быстре-а! Звонкий стон побуждает Хёнджина сорваться на совсем хаотичный, резкий темп — Феликс задыхается от удовольствия под ним, пытается поспевать и не умереть в эйфоричном припадке. Оргазм, подгоняемый собственной рукой на своём члене, оглушает. На одно мгновение Феликсу кажется, что он действительно умер и вознёсся. — Я таким счастливым был только после нашего первого поцелуя, — смущённо хихикает Хёнджин, поглаживая Феликса по обнажённой груди. — Тебе ведь понравилось? — Издеваешься? — хохотнув, Феликс целует его в нахмуренный лоб. — Мне очень понравилось, и я точно хочу ещё. — Я тоже, — поцеловав Феликса в один из самых старых шрамов, Хёнджин вздыхает. — Мне жаль, что сердечный приступ добрался до той мрази быстрее меня. Даже жестокость в Хёнджине особенная, пропитанная любовью. — Лучше поцелуй меня, Хёнджин. Дорвавшись до тел друг друга, они уже не могут остановиться. Хёнджин чувствительный, очень — погружается в возбуждение за секунду, стоит Феликсу поцеловать или погладить в нужном месте. Хёнджин позволяет проникнуть в себя, раскрываясь с новой, более хрупкой и податливой стороны — Феликс в восторге от каждого полутона личности его парня. Хёнджин ненасытен — на Феликсе нет ни одного места, где Хёнджин не оставлял засос или укус, даже на щеке умудряется. У них не так много возможностей уединиться, но они ловят каждую. И в один из разов их застаёт Чан, рано вернувшийся с работы. — Пиздец, — опрокинув в себя вторую стопку соджу подряд, Чан трёт глаза с такой силой, будто пытается насильно вытравить из сознания увиденное. Феликс его не винит, сам тонет в неловкости и страхе. — Так вы?.. — Педики, — Хёнджин по привычке обороняется, сжав руки в кулаки. Феликс спешит погладить его колено под столом, чтобы немного успокоить. — Ёбнешься… Полностью убедившись, что на его зад ни у одного из них нет никаких видов, Чан даёт своё благословение. И подзатыльники за осквернение его спальни. Минхо же вовсе не удивляется. — А как это у вас работает? — любопытствует Минхо, устроившись на плече Феликса. — Типа кто у вас девушка? — Что, прости? — подавившись дымом, Феликс морщится. — Мы воспринимаем друг друга как парней. В этом и смысл. — Ну да, ну да, но я про другое. Типа… а кто кого, ну… Путающийся в собственных мыслях, нервничающий Минхо — поистине умилительное зрелище. — Мы меняемся, — хихикает Феликс. — А, в этом и смысл, да? — Типа того, наверное. Не знаю. Но у нас это работает так. — Понял… Феликс будет скучать только по нему и Чану, когда он наконец сбежит под руки с Хёнджином и Йеджи из этого отвратительного места. Сам Чеджу прекрасен — Феликс любит его пляжи, уютные улицы, добрых пожилых жителей, что часто угощают морепродуктами и фруктами, деревья и горы. Но всё это пропитано болью и ужасами прошедших лет. Семнадцатое душное лето Феликса проходит в предвкушении его восемнадцатого дня рождения и скорого освобождения от цепей дома ненужных детей. Остаётся совсем-совсем немного, и они смогут начать свою жизнь с чистого листа. — Куда бы ты хотел отправиться? — тихо спрашивает лежащий по правую руку от Феликса Хёнджин. Заглядевшись на небо и его яркие звёзды, Феликс задумывается. — В детстве мечтал покататься на кольцах Сатурна… я тебе не говорил, потому что боялся, что ты засмеёшься, а потом просто забыл, — повернув голову в сторону Хёнджина, Феликс целует его в кончик носа. — А так… да куда угодно. Мой дом — это не место. — Ты тоже мой дом, Феликс, — Хёнджин крепче сжимает его руку в своей, подносит к лицу, целует тыльную сторону ладони и улыбается. — Можно попробовать начать с Сеула. — Можно, — будущее ещё никогда не было настолько близко. Феликс может коснуться его кончиками пальцев, совсем как скулы Хёнджина. — Я бы хотел стать врачом, но хрена с два меня возьмут в университет с таким личным делом, — горько усмехается Феликс. Отказавшись от него, неизвестные люди лишили Феликса половины, если не больше, возможностей. Ничего, ему не привыкать выгрызать для себя крупицы мира и покоя. И с ним всегда будет Хёнджин, как он пообещал. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Мир вокруг них озаряет залп фейерверков. Праздник не в честь них, но Феликс чувствует, будто вселенная на этот раз хочет дать им чуть больше радости. Лишь бы не разбиться. — Загадай желание, — подсказывает Хёнджин, любуясь золотистыми взрывами сияния над их головами. Феликс смотрит только на него. — Это не падающие звёзды. — И что? Феликс желает одного — чтобы у них всё получилось и Хёнджин всегда был рядом. Он говорит об этом вслух и затыкает ворчания Хёнджина медленным, тягучим поцелуем. Это счастливое мгновение, одно из сотен их совместных, кажется по-настоящему волшебным. Наверное, стоило ещё тогда догадаться, что это не к добру. Всегда, когда им кажется, что жизнь налаживается, всё становится в миллионы раз хуже. — Я выкинул его из дома, — Хёнджин сплёвывает кровь на пыльную дорожку у своего дома. — Он облапал Йеджи своими мерзкими ручонками прямо у меня на глазах. — Хёнджин, — Феликс берёт вновь покорёженное лицо любимого в руки, серьёзно глядя ему в глаза, — дыши, — Хёнджин делает глубокий вдох, затем выдох. Несколько раз, пока дыхание не приходит в норму. — Где он сейчас? — Не знаю, но нужно сваливать, он грёбанный псих, — Феликс, наплевав на всё, осторожно сцеловывает слезинки с налитых кровью щёк. — Я устал, Феликс. Я так, блять, устал. — Я знаю, я знаю, — пряча Хёнджина в своих объятиях, он заводит его в дом. — Я здесь, с тобой. Хёнджин почти никогда не плачет. В последний раз Феликс видел его слёзы на похоронах отца. Сейчас Хёнджин рыдает, словно маленький ребёнок, свернувшись в клубок под боком Феликса. И это невыносимо больно. Хёнджин ведь очень хрупкий — бросил рисование лишь из-за нападок злобных одноклассников, переживает обо всём и обо всех, забывая порой о самом себе, глубоко в сердце принимает все грусть и переживания, едкие нападки — с ним нельзя так обращаться. Феликс хочет верить, что он служит хотя бы сколько-нибудь полезным пластырем для искалеченной души Хёнджина. — Я привела в дом чудовище, которое уничтожает моих детей, — Феликс пугается надорванного голоса, а затем и вида госпожи Хван. Когда-то нежная, заботливая, красивая женщина теперь лишь призрак себя былой. — Я чудовище. Феликс не находит в себе сил возразить. — Он сможет меня простить? — Я не знаю, — честно отвечает Феликс, поглаживая спящего на его коленях Хёнджина. — Где Йеджи? — Заперлась в комнате, — махнув в сторону двери, госпожа Хван исчезает. Точно как призрак. Почти неделю Феликс ходит за Хёнджином и Йеджи по пятам — в школе, на рынке, в их доме. Почти неделю с ними бок о бок обитают Минхо и Чан, иногда вместе, иногда по очереди. Страх дышит в загривок, замораживая кровь в жилах. Они пытаются жить так, будто всё идёт по плану. Делят минуты счастья наедине друг с другом, забываясь в мягкой страсти. Думают о будущем. Смеются, бегают по лужам, как в детстве, читают о других, счастливых мирах, курят на крыше, строя планы. Почти получается притвориться, что всё хорошо, но плохое не прилипло, а вживилось в их клетки, постоянно напоминая о себе. — Тебя не было почти неделю, госпожа Нам беснуется, — заявляет Сынмин, остановив Феликса посреди коридора. — И что дальше? — хмурится Феликс, крепко держа напрягшегося Хёнджина за кисть. — Мне через неделю восемнадцать, я уже почти не живу там. — Да мне-то что? — хмыкает Сынмин, смерив Хёнджина высокомерным взглядом. — Я передал, что сказали мне. Если не придёшь, они обещают превратить твою жизнь в ад. — Будто до этого они занимались чем-то другим, — шепчет Феликс в удаляющуюся спину. Одна секунда размышлений о доме ненужных детей вгоняет в тоскливый ужас. Там есть только одиночество, холод и призраки разной степени свежести. А здесь, рядом с Хёнджином, тепло и уютно, даже когда рядом бродит невидимая, но ощутимая опасность — Феликс обязан приглядывать за ним и Йеджи. И всё же… — Они могут повлиять на выдачу жилья, да? Развернув Феликса лицом к себе, Хёнджин кладёт руки на его плечи. Взгляд тяжёлый — Феликс не любит такой его взгляд. За тяжестью прячутся призраки страха. — Не вздумай идти туда, — Хёнджин, поджав губы, порывисто обнимает Феликса. Не ясно, чьё из двух сердец стучит сильнее. — Пожалуйста. — Я не хочу рисковать стартом к нашему будущему, Хёнджин, — зажмурившись, Феликс незаметно целует его в шею. — Со мной всё будет в порядке. — Обещаешь? — Обещаю. А ты попроси Чана, чтобы он остался у вас ночевать. В доме ненужных детей его встречают запретом на выход куда-либо, кроме школы, и групповым избиением за длинный язык — жестокость старости и брошенной молодости разная, но одинаково разрушительная. Голова знакомо кружится, а у корня языка чувствуется приевшаяся тошнота. Феликс ненавидит сотрясения и не представляет, как от его мозга ещё хоть что-то остаётся. Как в нём вообще хоть что-то остаётся. — Феликс, — Хёнджин крадёт у Феликса поцелуй под пустующей лестницей, бережно, словно Феликс — самое хрупкое сокровище на свете, обнимая его за талию. — Прости, я… я должен был остановить тебя. Это всё из-за этой квартиры, и меня, и… — Тш, — Феликс трётся кончиком носа о нос Хёнджина, прикрывая глаза. — Я сам решил пойти, — выдыхает Феликс, находя покой на его плече. — Обещаю, вечером я сбегу к вам. — Хорошо, я буду ждать. Феликс опаздывает. Феликс ненавидит маленькую Юну и её треклятый велосипед со слетевшей цепью. Ненавидит себя за неспособность отказать в помощи. Ненавидит весь мир, когда видит лежащего на холодной земле Хёнджина. — Нет, — упав на колени рядом с любимым, Феликс осторожно приподнимает его голову. Кожа тёплая, но в вене не отстукивает ни один из ритмов. — Нет-нет-нет! Хёнджин! Помогите! От Хёнджина всегда пахнет солнцем, океаном, полевыми цветами. И кровью. Но в это мгновение, разрушившее их будущее, он пахнет только кровью. Она везде. На спокойном, зловеще красивом лице с ещё незажившим синяком на скуле. На светлых волосах с сильно отросшими корнями. На длинной сильной шее, широких плечах, когда-то белой футболке. На руках Феликса, его джинсах, губах. Феликс воет, пытаясь докричаться до впервые не сдержавшего обещание Хёнджина, самое главное из всех. Умоляет вернуться. Истрачивает последние слёзы в самой невыносимой агонии. Умоляет простить за то, что в этот раз решил ослушаться его. Истошно вопит, когда Чан пытается оттащить его от тела Хёнджина. Больше ничего не остаётся ни в мире, ни в груди Феликса. Задержаться на лишние два дня заставляют похороны и заявление на размозжившего о камни череп Хёнджина отчима — хотелось сотворить с ним то же самое, но сил хватает только на ручку. На третий, за сутки до своего восемнадцатого дня рождения, Феликс выбегает из когда-то тёплого места. — Феликс, стой! Минхо не сможет докричаться. Даже одна миллиардная вероятность встретить Хёнджина на следующей после жизни ступени, переродиться вместе с ним в следующей или другой вселенной лучше существования в мире, где Хёнджина нет совсем. Феликс сбегает в последний раз, наконец далеко и навсегда — прямиком в объятия разбивающихся о скалы волн.