***
Моне курила ментоловые сигареты, непременно обновляла маникюр раз в три недели и ненавидела своего мужа так сильно, что временами замазывала тональником выглядывающие из-под манжеты рубашки витки её соулметки. Найти своего соулмейта не значило обрести счастье; никто не гарантировал, что, сходив на исповедь перед смертью, ты обретёшь спасение после неё; если после смерти вообще что-то было. Они с Моне работали в банке и часто ходили на перекуры. Конец сентября был тёплым, но, когда они выходили через запасный выход во внутренний двор, Ло всегда одалживал Моне свой пиджак, потому что она постоянно мёрзла. Так бывает, когда человек недоедает и бесконтрольно худеет. Тонкая и надломленная Моне напоминала корочку льда, которой к утру покрывались лужи, когда ударяли первые заморозки. Ло не доживёт до ноября, и последний в его жизни снег стаял минувшей весной. — Ты до последнего дня работать планируешь? — спросила Моне, и ветер подхватил упавший с кончика её сигареты столбик пепла. Они с Ло оба носили зелёные галстуки и притворно вежливые улыбки — в банке было строго со внешним видом. Моне шёл зелёный галстук. — Конечно. Почему нет? — легко ответил Трафальгар. Сквозь поредевшую сень деревьев на него попадало солнце. Время близилось к обеду, и после него они с Моне снова пойдут курить. — В последний день, наверное, уйду пораньше. Поужинаю с отцом. — Жесть. Они оба затянулись. Ло просил своих коллег и знакомых никогда не сочувствовать ему вслух, но среди всех только Моне справлялась с этим. Вероятно, потому что ей и самой оставалось недолго. Ирония в том, что человек, не нашедший своего соулмейта или, как Ло, изначально обречённый никогда его не найти, умирал в двадцать семь; но человек, оказавшийся со своим соулмейтом в разлуке, был обречён страдать от тоски по нему. Кто-то страдал больше, а кто-то меньше. Муж Моне обивал пороги чужих квартир и месяцами не появлялся дома, и ему хватало пропустить за ужином стакан бренди, чтоб червячок тревоги переставал прогрызать дырку в его миокарде. Но Моне; ей не помогали ни белые шершавые пуговицы антидепрессантов, ни обтекаемые розовые пилюли обезбола. Не помогал алкоголь, и она только сажала печень, когда мешала его со своими дрянными таблетками. Тем, кто страдал в разлуке с возлюбленным так сильно, больницы предлагали комплекс терапевтических мероприятий, и они тоже не помогли. Просто её муж — мудак, и Моне говорила, что когда он трахает кого-то другого, это тоже прекрасно чувствуется. Пока он присовывает кому-то свои причиндалы на расстоянии в неизвестность от законной жены, Моне рвёт, как при токсикозе в первом триместре. Но стоит ли говорить, её полупрозрачное, слабое тело было неспособно выносить ничего, кроме комка этой мерзкой, тупой тоски, с которой ничего нельзя было сделать. Иногда люди умирают от любви; так бывает. Когда Трафальгар смотрел на Моне, он чувствовал себя сраным счастливчиком. Жёлтый, побуревший по краям лист клёна пролетел между ними, и Ло проследил за ним взглядом. Лист спланировал в лужу, и заехавшая во дворы машина хорошенько вмазала его в асфальт — сначала передним колесом, потом задним. Ло поморщился. — Как твой отец? — спросила Моне. — Хреново. Хуже и хуже, — Ло сделал затяжку. Солнце зашло за облако, и сразу стало будто бы на пару градусов холоднее. Моне зябко передёрнула плечами, плотнее заворачиваясь в чужой пиджак. Наверное, в этот пиджак можно было бы вместить вторую такую же Моне, если бы, конечно, вторая такая нашлась. — Он заставил меня сходить на исповедь. Ну, знаешь. Покаяться перед смертью. — И как? — Сходил, попросил у бога прощения, — после новой затяжки Ло отстранил сигарету от лица. Огонёк и фильтр теперь разделяла всего пара миллиметров бумаги, скоро надо было возвращаться в офис. — Отстоял в очереди почти час. Там было много молодых. Ну, моих ровесников. — Наверное, им тоже недолго осталось, — задумчиво сказала Моне. Ло нравилось, что она называла вещи своими именами. — Возможно, кто-то из них даже одного с тобой знака зодиака. Ло недоумённо скосил на неё взгляд, потом усмехнулся. — Я об этом не задумывался. Он умрёт, когда в следующую пятницу часы пробьют полночь. В его распоряжении оставалась одна неделя плюс один день плюс несколько часов. Возможно, они с Моне встретятся на выходных, чтобы заняться сексом в последний раз. И они оба будут надеяться, что её тупому мужу станет хотя бы вполовину так же хреново, как ей.***
— Вам открытка пришла. Ло обернулся, чтоб посмотреть на консьержа, выглядывающего из небольшого оконца своей каморки. В руках у Ло уже болтались ключи; на стальном колечке брелка-открывашки ютилось по два ключа от квартиры Трафальгара и квартиры его отца. Ему крайне редко приходило что-то кроме еженедельных выпусков газет и какого-то спама. Людей, которые стали бы слать ему открытки, не было. Ло нахмурился. — Открытка? — переспросил он. — Да. Возьмите. Консьерж подвинул к нему пёстрый прямоугольник, поблёскивающий золотистой обводкой в холодном свете подъезда. Ло взял его в руки. В левом верхнем углу было написано Istanbul Galata Tower, и Трафальгару сразу всё стало понятно. Он поднял взгляд на консьержа. Мужчина смотрел на него с любопытством, так, будто бы думал, что Ло непременно что-то ему расскажет. Что-то вроде, ох, вы знаете, это открытка от моего любимого дяди. Он так много работает, переезжает вечно с места на место. Должно быть, он сейчас в Турции, хотя, возможно, к тому моменту, когда эта открытка до меня дошла, уже успел перебраться куда-то ещё. Он прислал её мне, потому что, вы знаете, я скоро умру. Надеюсь, жильцы, которые заедут в пятьдесят первую квартиру после меня, не будут доставлять вам хлопот. Вместо этого Ло сказал ему: — Спасибо. И двинулся к лестнице, чувствуя, как разочарованный взгляд консьержа сползает по его лопаткам. Проходя мимо мусоропровода, Ло ощутил сильное желание низвести чёртову открытку до мельчайших клочков и отправить туда, где ей самое место, вовсе её не читая. Но Росинант говорит, что семью не выбирают. Росинант много чего говорит. Пару недель назад Дофламинго перевёл Трафальгару крупную сумму денег. Попытка в очередной раз от него откупиться или искренний жест доброй воли — от Дофламинго Трафальгару ничего не было нужно. Ло без вопросов и благодарностей перенаправил деньги Росинанту. Наверное, открытка являла собой опоздавшее дополнение к подарку, о котором Ло никого не просил. Гадкое дело. Трафальгар думал об этом, пока ключ совершал привычные два оборота в замочной скважине. Открытка в его руке успела помяться, так, что теперь по изображённому на ней стамбульскому пейзажу протянулась белая неровная полоса. В квартире всё ещё пахло пережаренной на завтрак яичницей — такая у Трафальгара «магия утра». В темноте коридора мордочка робота-пылесоса горела бледно-зелёным. Ло с Моне договорились на воскресенье, потому что по вечерам суббот она ходила на групповые занятия по пилатесу. У неё было красивое, гибкое тело, которое было приятно трогать даже после того, как горе лишило её десятка не лишних килограммов. Иногда люди умирали от любви. Или умирали от того, что так её и не узнали. Серьёзный довесок ко всем прочим причинам, по которым люди умели умирать. И что поделать. Пятничным вечером звук, с которым ключ отлипает от жестянки с пивом — лучшее, что могло коснуться его ушей. Но Ло всё равно включил музыку.Sure it's a calming notion, perpetual in motion But I don't need the comfort of any lies
Диван под ним скрипнул и продавился, в кухне жужжала микроволновка, крутя тарелку со вчерашними макаронами; Ло сел читать открытку. Дофламинго писал, что не сможет к ним приехать. «Как будто кто-то его просил» — подумал про себя Трафальгар, звучно присасываясь к банке с пивом. Дофламинго прислал ему денег, чтобы Ло мог в последний свой месяц посмотреть на мир. Приехать, хотя бы, в тот же Стамбул, где сентябрь — самый сезон; с заборов свисает поспевший виноград, но мандарины ещё зелёные; Дофламинго знает, где можно отведать потрясающей чорбы, и был бы рад поделиться с ним своим знанием. Ло понятия не имел, что такое чорба. Он знал лишь о том, что перед смертью не надышишься. Одно время он занимался с психологом, как полагается заниматься с ним всем тем, кто был рождён без соулметки. Таким людям причиталось по пять бесплатных консультаций каждый год. Последний раз Ло пытался убить себя, когда ему было шестнадцать, и это неплохой результат. Неплохой результат, но его психолог, наверное, сильно бы расстроился, если бы узнал, что по приближении к своей пятнадцатиэтажке Ло каждый раз устремляет взгляд к последним этажам, на выступы общих балконов, и думает — «а что, если?». Звякнула микроволновка, Ло положил открытку на подлокотник и поставил банку сверху, совсем не боясь, что стекающий по ней конденсат мог повредить картон.I'm sure there won't always be sunshine But there's the momentary beam of light
До его смерти оставалась одна неделя плюс пара часов, и ему совсем не нужны были деньги.***
Волосы Моне аккуратными завитками липли к её вискам и лбу, особо длинные пряди царапали Трафальгару грудь. Кисловатый запах её пота смешивался с запахом её духов, и масла для волос, и всей прочей сладкой дряни, которой женщины любят обливать себя на выход. На её салатовых ногтях нелепой памятью о прошедшем лете цвели ромашки; Ло нравилось, когда острые торцы её ногтей оставляли у него на плечах красные полумесяцы, а Моне нравилось быть на нём сверху, хотя, с её слов, от такой «езды» у неё быстро забивались мышцы ног. — Ло, — выдохнула она, наклонившись. Пружины матраса под её коленями ходили ходуном; в полусумраке спальни, в сгущавшейся дымке подступавшего кайфа, Ло смог найти её губы своими со второго раза, но в тот момент она не хотела, чтобы он её целовал. — Я хотела сказать... Она выпрямилась, замедлилась, почти замерла, и её салатовые ногти утопали в простыне, которую она сжимала. Капля пота очертила её ключицу, скатилась по плоскому участку кожи над грудью; Ло протянул руку к её молочно-белой груди. Губы Моне были распухшие от поцелуев и влажные от слюны, от её волос пахло сладким маслом и ментоловым табаком. Свет из коридора заползал в спальню, но проигрывал её темноте, пронизанной их странным дыханием. Смотреть Моне в глаза было как никогда сложно, но Ло справлялся. — Ло, я скоро... — она скользнула взглядом в сторону, но её веки дрогнули, и она снова посмотрела на Ло, — умру. Одна его рука лежала у неё на бедре, вторая продолжала чувствовать стук её сердца из-под толщи мягких тканей, обтянутых нежной кожей. Ло ждал, когда Моне скажет что-то ещё, но она ничего не говорила. — Не понял, — сказал он, моргнув. — Ты хочешь, чтобы я?.. Ло скинул её с себя, слишком лёгкую и слишком безвольную в его руках. Больше «верховой езды» Моне любила только то, что, пока в процессе она уставала, Ло отдыхал, а потом брал её быстрее и жёстче, и они оба отлично кончали. Но когда Ло развёл её ноги коленом, готовясь вернуть часть себя в тёплое нутро, Моне протестующе упёрлась ладонью в его плечо. Возможно, не протестующе; возможно, она просто хотела обратить на себя чуть больше его внимания. — Нет. Чёрт. Я не об этом, — нескладно сказала она. С разметавшимися по подушке волосами Моне была похожа на самую красивую иллюстрацию истории о Медузе Горгоне. Её взгляд был таким строгим, что если бы в мире существовало чуть больше чего-то волшебного, Ло точно бы превратился в камень. — Мне тоже осталось недолго. Как и тебе. Может, меньше. Понимаешь? Ло сузил взгляд, пытаясь понять, действительно ли то говорила Моне, а не распитая на двоих бутылка вина. — Почему ты решила поговорить об этом сейчас? — Не знаю. Давай быстрее. Моне положила руку ему на затылок, чтобы притянуть его ближе к себе, и Ло выученно прижался губами к её шее. Под его поцелуем слабо билась её сонная артерия.***
Детка позвонила Трафальгару в среду, за пятнадцать минут до обеденного перерыва. Ло как раз проверял время, когда на дисплее его мобильника всплыло уведомление о входящем вызове. Он только что распрощался с милой старушкой, которой благополучно втюхал трижды ей ненужное кредитное страхование. Моне в этот день не пришла, и Ло задумался о том, что когда её нет рядом, ему не так уж и сильно хочется курить. Моне в этот день не пришла, но зато позвонила её сестра; эти два факта точно были взаимосвязаны, и они складывались в пазл, который Трафальгару совсем не нравился. Мобильник захлёбывался вибрацией и с каждым её приступом немного прокручивался по поверхности стола. Будто пытался сбежать. Как и зачем за сестрой Моне закрепилось нелепое прозвище (Детка Пять, господи, ну какого чёрта?), Ло не помнил. Он даже не помнил, что обменялся с ней номерами. Они и виделись-то с ней пару раз: Моне тогда помогала Детке с переездом, а Ло помогал Моне. Ло сидел за своим столом в отделении банка, и напротив него пустовала пара зелёных кресел. В «коридоре ожидания», отделённом от кабинета Ло стенкой с широкой стеклянной вставкой, клиентам предлагалось скоротать время на бежевых офисных диванчиках. Бежевый и зелёный — таков их корпоративный стиль; пока Ло бесцельно рассматривал хорошо знакомый ему интерьер и думал, что делать со звонящим телефоном, на другом конце города Детка Пять считала гудки и рыдала в трубку. Если этот ублюдок не ответит, думала она; этот ублюдок, который трахал её несчастную замужнюю сестру; если спустя ещё один гудок Детка услышит, как автоответчик Ло начнёт свою заунывную песню про сообщение после звукового сигнала — она просто выйдет в окно. Ло принял входящий. — Я на работе, — сказал он. — В чём дело? — Ло, — Детка захлебнулась в своём полувздохе-полувсхлипе. Её голос звучал удивлённо, так, будто за то время, что Ло ей не отвечал, она успела потерять всякую надежду на ответ. Ло оттолкнулся ногой от пола, кресло отъехало от стола и сделало пол-оборота. Теперь он смотрел в окно, испещрённое мелкими росчерками дождевых капель; направленные ветром, они вонзались в стекло так яростно; сотни крошечных самоубийств и то, что от них оставалось. Машины носились по проспекту, то и дело окучивая примыкавшие к нему тротуары водой из луж. — Я слушаю, — сказал Ло. — Моне умерла. Трафальгар отдёрнул трубку от уха и посмотрел на погасший экран телефона. Моне, подумал он. Моне? Моне-зелёный-галстук? Ло не заметил, как пальцы его свободной руки сжали подлокотник кресла так сильно, что побелела кожа под ногтями. Моне-как-тебе-мой-новый-маникюр каждые три недели. Когда Моне забывала вовремя купить набор контактных линз, она приходила на работу в очках, круглых и толстых, и Ло думал — боже мой, это так нелепо. Моне-возьми-мой-пиджак, Моне-перекур-до-и-после-обеда. Детка Пять продолжала что-то говорить — кажется, звала его по имени. Ло снова прислонил телефон к уху; его рука чуть дрожала, а мышцы лица неконтролируемо подёргивались, и он беспомощно шевелил губами, не зная, что ему стоило бы сказать. — ...стало хуже в последние дни. Я думаю, она случайно... выпила слишком много своих таблеток. Её обезболивающие, ты помнишь? Боже, если бы я пришла раньше... — Нет, — перебил её Ло. Детка Пять на том конце линии растерянно замолчала. Она пыталась взять себя в руки и дышать ровнее, но слёзы её не отпускали; каждая попытка сделать вдох звучала как много-много выстрелов вхолостую. — Ты... не виновата. Но он хотел сказать не это. Он думал не об этом. Он думал о том, что Моне, (Моне-верит-в-гороскопы-и-ходит-на-пилатес-по-субботам-и-я-буду-красное-но-только-сухое-и-Ло Ло, мне осталось недолго как и тебе) Моне, о которой они говорили, никогда не делала ничего случайно. — Ло, я жду скорую. Ты можешь приехать? Пожалуйста. Стекавшая по окну вода скрадывала собой очертания улицы, и там, на улице, в пару минут вдруг стало темно, как ночью. — Прямо сейчас, Ло. Тот, кто недавно помыл машину, и тот, кто не взял утром зонт, поведясь на радушный прогноз погоды. Отвратительный сегодня денёк, не так ли? — Ло, ты приедешь? Ло положил трубку.***
Они с Росинантом мешали «крёстного отца» в стаканах с толстым дном и дурной надписью «100% whiskey for 100% men». Ло заглядывал к отцу по нескольку раз на неделе, и чем ближе к концу — тем чаще. Они пересматривали фильмы, про которые люди говорят — «готов пересматривать вечно», толкали вперёд актёров заученные реплики и много, много смеялись, иной раз почти забывая о пропасти, ползущей к их ногам. Но смерть стояла у Ло за спиной и держала его за плечи. Часы её обладали поразительной точностью хода и никогда не отставали. Росинант всегда выключал свет, когда они садились смотреть фильмы; наверное, он думал, что в блеклых вспышках телевизора Ло не сможет заметить влажный блеск его глаз. Но Ло всегда замечал. Они сидели на диване, и в свете телевизора их головы отбрасывали на стену дрожащие растянутые тени. На журнальном столике миска с чипсами, щедро обсыпанными паприкой, миска с поп-корном, приготовленным в микроволновке, два «крёстных отца». На экране телика Дрисс покатывался от хохота, сверкая белозубой улыбкой из темноты оперного фойе; одетый в костюм дерева баритон пел о чём-то на немецком. — Всё в порядке? — спросил Росинант. Ло не мог смотреть фильм и к тому времени уже перестал пытаться. У него в руках — зелёный галстук, неизменный атрибут его рабочего дресс-кода. Ло медитативно наматывал галстук на палец, а потом — разматывал; наматывал и разматывал; на ткани оставались заломы. — Ло. — Моне умерла. Росинант подался назад и в сторону, так резко, будто перед лицом его пролетела оса или какая-то другая угрожающе жужжащая дрянь. Он молчал — возможно, он даже не помнил, кто такая Моне; Трафальгар намотал галстук на палец снова. Он упирался локтями в свои широко расставленные колени, и стрелки на его брюках по остроте своей были сравнимы с бритвенными лезвиями. — Девушка с твоей работы? — осторожно уточнил Росинант. — Что случилось? — Она покончила с собой. Передознулась таблетками. — Боже мой, — Росинанту пришлось сильно наклониться, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Ло, поникшего и сгорбленного. — Вы же встречались? — Нет. Не совсем, — Ло перекинул галстук через плечо и потянулся за «крёстным отцом», третьим за сегодня. — Мы это не обсуждали. Вообще-то, она была замужем. Рука Росинанта грузно легла ему промеж лопаток. Ло посмотрел на отца. В глазах у Росинанта — и боль, и жалость, мёртвые поля под гнётом стылого ноябрьского неба. Он похудел и постарел. Номер ритуального агента всплывал в истории его звонков почти так же часто, как и номер его сына. Ему предстояло оформить удостоверение о захоронении, подготовить пакет документов для вступления в наследство. От первого и до последнего вздоха канцелярия имеет над нами власть. Ло отвернулся от Росинанта и сделал глоток. Если бы он остановился на двух стаканах, то не смог бы завести этот разговор. На экране телевизора Дрисс с Филиппом проживали лучшие свои дни под весёленький саундтрек. — Моне приходила ко мне в воскресенье, — продолжил Ло. Он смотрел в свой стакан; на поверхности «крёстного отца» блики от телика рисовали круги и зигзаги. — Мы выпили, и она сказала, что ей... Ну. Осталось недолго. Я подумать не мог, что она имеет в виду что-то такое. Не мог подумать, что всё кончится... вот так. — Ло, послушай, — Росинант наклонился ещё ниже в попытке заглянуть Трафальгару в глаза, но он прикрыл их ладонью. Ло с усилием тёр пальцами свои виски. — Сегодня звонила её сестра. Она нашла тело. Просила меня приехать, но я... не приехал. Наверное, Моне похоронят на выходных. Потом девять дней, сорок дней. Понимаешь? Но я и сам уже буду мёртв. — Ло. Ло отстранил руку от лица, поставил на стол стакан. Они снова посмотрели друг на друга, два почти мёртвых человека, выеденных своим горем настолько, что у них уже практически ни на что не оставалось сил. Не оставалось сил, чтобы друг друга утешить. Ло почувствовал, как рука на его спине сжимается, пальцы прихватывают ткань рубашки и теснее вжимаются в кожу. — От тебя ничего не зависело, — сказал Росинант. — Не надо себя винить. Он потянулся к Ло, чтобы его обнять — непривычная для них нежность, немного тепла, которое никак не поможет им. Но Росинант задел столик выставленным вперёд коленом; ножки со скрипом протащились по паркету, друг о друга звякнули миски с закусками; стакан с «крёстным отцом» опрокинулся, извергая на стол всё своё содержимое. — Да блять! — воскликнул Росинант. Он отдёрнул от Трафальгара руки, и их несостоявшееся объятие оставило после себя какое-то глупое неловкое послевкусие. «Крёстный отец» срывался с края столешницы по каплям. Росинант пошёл за салфетками или тряпкой, и Ло смотрел, как его босые ноги оставляют на полу блестящий виски-амареттовый след. И тогда он подумал, что, вообще-то, кое в чём Росинант был абсолютно прав; прав, как никогда. Послезавтра Ло умрёт, и от него ничего не зависело.***
За людьми, рождёнными без соулметки, закреплялось право на пять бесплатных консультаций у психолога в год. Но если ты всерьёз хочешь существовать в обществе, которое от начала и до конца не будет считать тебя человеком полноценным, времени и средств на работу со специалистом надо угрохать куда больше. Банковская система сбоила с самого утра пятницы. Ло выходил из приложения, заходил снова, вводил свой табельный номер, вводил пароль. Постукивание, с которым торец его стилуса соприкасался с планшетом, с каждой попыткой становилось резче и громче. Одна и та же ошибка. Снова и снова. Мужчина, сидевший за столом по ту сторону от Ло, закипал. Демонстративно посматривал на циферблат массивных наручных часов и с периодичностью в пятнадцать секунд надсадно, раздражённо вздыхал. — А можно побыстрее? — спросил он. — Мне нужно быть в офисе через час. Ло наплевать. Солнце пролезало в его кабинет через окно и грело пиджак на его плечах. Когда экран планшета оказывался в зоне поражения солнечных лучей, Ло едва видел, что на нём написано. Странно хорошая погода для начала октября, подумал он. В запасе у Ло оставался десяток часов плюс ещё два. — Прошу прощения за неудобства, — ответил Ло, не поднимая от планшета глаз. — Делаю то, что в моих силах. В его силах было не так уж и много, но на седьмой попытке ему удалось войти в систему. Основная мысль, которую психологи навязывали людям с такой же, как у Ло, проблемой, — смерти не надо бояться. Её надо принять. И это дерьмо работало. Дерьмо, потому что Ло не мог назвать это ни лекарством, ни терапией. Они, обречённые умереть в двадцать семь, рождались сломанными изначально, и работа с мозгоправами лишь ломала их в другую сторону; чётное количество ошибок приводит к правильному ответу — иногда. На выходе получаем эмоциональных инвалидов, иной раз забывающих посмотреть по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Утрированно, но всё же. — Заполните, пожалуйста, эту форму, — сказал Трафальгар, пододвигая к мужчине планшет. — Потом подпишем договор. Мужчина смерил Трафальгара полным пренебрежения взглядом, принял стилус из протянутой руки. Взялся при этом нарочито высоко, чтобы не коснуться чужих пальцев. Ло заметил несколько потёртостей на якобы золотом корпусе его наручных часов. Когда доподлинно знаешь свою судьбу, всё теряет смысл. Ло не боялся смерти и не умел любить; забывал посмотреть по сторонам, прежде чем перейти дорогу; поднимал глаза на выступы общих балконов своей пятнадцатиэтажки и думал — «а что, если?». Ло стоял перед принтером и смотрел, как из узкого желоба выползают пахнущие свежими чернилами листы договора. Второй, третий; всего шесть. Шум проносящихся мимо банка машин был похож на шелест моря. Если бы люди читали от начала и до конца каждую чёртову бумажку, которую пихают им под нос в банке; читали от корки до корки каждую инструкцию к свежеприобретённому холодильнику; читали бы пользовательские соглашения, регистрируясь на сомнительных сайтах — они бы тратили на это всю жизнь. Иногда Ло задумывался о том, что Моне никогда бы не пришла к нему снова, если бы блудный муж появился на пороге её квартиры и сказал ей «прости». Потому что она никогда не любила Ло. Задумывался он и о том, что если бы они с Моне были соулмейтами — это могла бы быть потрясающая история любви. В которой им обоим суждено прожить втрое больше. Но Ло тоже её не любил. Люди полагали, что те, у кого нет соулметки, не умеют любить. Но к концу своих дней Ло успел сложить иной вывод; он не умел любить — и отсутствие соулметки было здесь не причиной, а следствием. Тонкая игра слов. Ло забрал распечатанные листы. Он постучал ими о поверхность стола, чтобы сделать стопочку более аккуратной. Рядом с пластиковым органайзером для ручек — красный степлер; Ло схватил его и сделал щелчок. Этот звук, с которым острые ножки скобы прошивают листы; щелчок — и Ло услышал, как открываются двери банка. Они не скрипят, но когда срабатывает дверной доводчик — щелчок. Щелчок — и кто-то говорит, кричит: — На пол! Все! Стеклянная вставка в стене, что отделяет кабинет Ло от «коридора ожидания», взрывается. Крошево осколков летит на пол и преломляет собой солнечный свет. Несколько миллиметров стекла — слишком мало, чтобы остановить пулю; пуля уходит в потолок, проламывает слой гипсокартона, оставляет в нём чёрную дыру с неровным краем. Ло видит эту дыру, смотрит в неё. У него в руках остывает свежераспечатанный договор из шести листов, которые не рассыпятся, потому что на них — железная скоба. Мужчина с поддельными часами сполз под стол быстрее, чем Ло успел что-либо понять. Он лежал на животе среди простыни мельчайших осколков, он поцарапал о них ладони. Из «коридора ожидания» донёсся крик Ташиги, стажёра, молоденькой девчонки, которая помогала бабулям найти общий язык с банковским терминалом. — Деньги с кассы, быстро, все! — сказал кто-то, но голос другой, не тот, что в первый раз. Людей несколько, подумал Ло. Конечно же, их несколько. Он опустил взгляд с потолка на листы в своих руках; он подумал, что распечатал их зря, ведь навряд ли кто-то поставит потом на них свою подпись. Мужчина с поддельными часами — его клиент — он лежал под столом, и всё, что Трафальгар мог видеть — его торчащие из-под стола ноги в коричневых брюках и коричневых туфлях. — Ложись, придурок! — донеслось из-под стола. Трафальгар положил договор на стол, и руки его дрожали. Дымка из мельтешащих чёрных и белых точек начала сгущаться на периферии его зрения. Он упёрся в столешницу кулаками, чтобы не упасть. — Ложись! — прошептал мужчина, и в накрывшей отделение банка тишине его шёпот звучал оглушительно. Тревожная кнопка, подумал Ло. Если кто-то нажал тревожную кнопку, полиция приедет в течение пятнадцати минут. Может, больше. Ему оставалось десять часов плюс ещё два. За двадцать семь лет он ни разу ни с кем не подрался и видел живое оружие только раз. Пистолет у руководителя в сейфе. Там же, где тот неизменно хранил бутылочку хорошего коньяка. Ло упирался в столешницу кулаками, и гладкое, покрытое лаком дерево холодило кожу на его костяшках. Он слышал шаги, и они приближались, опережая склизкие полумёртвые мысли у Ло в голове. В его кабинет вела не дверь — просто арка, пустое пространство шириной в полтора дверных проёма. «Ложись» — повторил мужчина совсем тихо и в последний раз, а после Ло показалось, что он даже перестал ощущать его дыхание, будто остался в кабинете совсем один. Ло смотрел на плитку в дверном проёме и слушал чужой приближающийся шаг, неритмичный, нерасторопный; из-за стенки доносились чьи-то всхлипы, возня, приглушённое шуршание одной материи о другую. Шум проезжавших мимо машин был похож на звук моря — как если приложить к уху красивую, сувенирную раковину. Чёрные берцы возникли в проёме, там, куда Ло направил свой взгляд. На входе в кабинет Ло не было ни двери, ни порожка, но один из стыков плитки проходил аккурат так, чтобы визуально отделить рабочую зону Ло от «коридора ожидания» с его бежевыми диванчиками. Ло не мигая пронаблюдал за тем, как парень в берцах перенёс через стык-разграничитель сначала одну ногу, потом вторую — почти играючи. — Приглашение нужно? — сказал он. Голос совсем молодой, но уверенный. — На пол. Живо. Мужчина — клиент — сдавленно всхлипнул откуда-то из-под стола, и Ло подумал — господи, ну и мерзость, гадкое дело, поддельные часы, ему осталось десять часов плюс ещё два, его совершенно здоровому без единого шрама телу осталось слоняться по миру живых десяток часов плюс ещё два, и он видел оружие лишь раз в жизни. Он медленно поднимал взгляд; с берцев — на джинсы, вылинявшие и сидящие слишком свободно на неприлично худых ногах, с джинсов — на куртку, куртку-косуху с молниями, и заклёпками, и грубой пряжкой на расстёгнутом ремне; Ло остановился лишь дойдя до направленного на него дула пистолета. Оно было похоже на пустую глазницу. Или колодец, из которого вряд ли бы можно было вытянуть что-то кроме ушата проблем на задницу. Важные дяди хранят пистолет в сейфе или ящике стола на случай, в который рассчитывают никогда не вляпаться; чтобы дождь не пошёл, нужно всего лишь взять с собой зонт; но пистолет, смотрящий на Ло своей единственной пустой глазницей — он не был похож на оберег от несчастья. Парень в берцах наклонил голову вбок, как собака, не понявшая, что хотел от неё хозяин. На голове у него — по законам жанра — чёрная балаклава; видно только глаза, тоже чёрные. — Я... — сказал Ло. Ему стало жарко, и, как при сильном жаре, он не мог связать пары слов. Мушки бегали перед глазами. Одна его нога подогнулась, и Ло оступился. Ему пришлось расставить упёртые в стол руки пошире, чтобы не рухнуть вниз. Он снёс органайзер с ручками, и запасными стержнями, и парой сломанных карандашей. Ему жарко. Ему больно. Лицо горит, но рукам — холодно; особенно кончикам пальцев; тело тяжёлое, больное, кровь шумит в ушах — как море в сувенирной раковине. Что-то не так. Кроме того, что на него наставили пистолет. Кроме того, что он может умереть через двенадцать часов, но если не повезёт — сейчас. Что-то болело у него над ключицей, болело так, как если бы к основанию его шеи прижали раскалённое клеймо. Жарко, подумал он. Оттянул галстук, дёрнул себя за ворот рубашки. Две пуговицы ударились о столешницу и потом — прямиком на пол. Осколки стекла захрустели под подошвами берцев, парня с пистолетом повело в сторону. Он споткнулся о ноги лежащего под столом мужика, попытался опереться о стену, но смог лишь замедлить своё падение. Оружие выпало из его рук, прокатилось по усыпанному стеклом полу. Парень в берцах вцепился пальцами одной руки в свою шею, второй пытался совладать с молнией на косухе — медленно, неуклюже, в его попытках ощущалось всё меньше старания. Как жарко, подумал Ло. И потерял сознание.***
Когда Ло открыл глаза и его зрение обрело фокус, он увидел чьи-то колени, обтянутые чёрными брюками. Ло в машине. Ему заломили руки, склонив над чьими-то коленями. Гул двигателя распространялся нервной вибрацией по всем поверхностям салона. Ло вскинул голову. Окна затонированы, но окно с их стороны было приоткрыто. Чувак в чёрных брюках в него курил, и поэтому в тачке так воняло. За рулём кто-то сумасшедший; вошёл в поворот, не сбавляя скорости; он едва справился с управлением — Ло так полагал, но, возможно, водила просто был охренеть как хорош. Машина большая, наверное, минивен. Два ряда пассажирских сидений смотрели друг на друга. Ло был зажат между двумя мужиками, ему заломили руки, и хватка на запястьях была такая, что дальше запястий Ло уже ничего не чувствовал. Сознание прояснялось, его мутило. Если водила продолжит так отчаянно играть на дороге в шашки, а ублюдок в брюках — курить, Ло блеванёт аккурат на любезно подставленные ему колени. — Больно, — сказал кто-то сбоку. Ло повернул голову на голос. Кто-то развалился на противоположных сидениях, но Ло не мог его рассмотреть. Зрение у Ло по-прежнему было немного мыльное, тачку трясло, держать голову на весу удавалось с трудом и совсем недолго — болела шея, ломило спину. — Ведьма, нельзя поосторожнее?! — крикнул парень у Ло из-за спины. Тот, что держал ему руки. — Ему больно! Ло тоже больно, но навряд ли кого-то здесь это волновало. — Заткнись! — женский голос из-за руля. — Почему вы не можете рассказать, что произошло? Что за дерьмо у него на шее?! Тачка едва не ушла в занос на новом повороте. Кто-то на дороге дал по тормозам; шины со свистом стирались об асфальт; несколько машин загудели на разные лады, но Ло слышал их песню совсем недолго: сумасшедшая девка уносила его от едва не случившейся катастрофы на добрых ста шестидесяти в час. И Ло вдруг нестерпимо захотелось сказать ей — эй, подруга, не надо нервничать. Не надо нервничать, дыши глубже, считай до десяти, до двадцати, досчитай до сотни, я буду считать с тобой. Не нервничай — ты же нас всех убьёшь. — К сожалению, мы сами не очень-то поняли, — сказал тот, кто курил. Сказал абсолютно спокойно, выпустив ртом прозрачное облачко дыма, от которого Ло снова начало тошнить. — Чёрт, Зоро. Кажется, кое-кто проснулся. — Так вырубите его! — возмутилась девушка. Она поняла, о ком шла речь, быстрее, чем это успел понять Ло. Но когда до него дошло — реальность приняла его в себя резко и нерадушно, накрыла волной, потянула ко дну, в гущу осознания, в эпицентр плохих событий. Мысли зароились в голове, шестерёнки со скрипом возобновили свой ход. — Что происх... — хотел сказать он, но снова провалился в темноту, когда ребро чужой ладони коротким ударом врезалось ему в шею. — Не указывай мне, что делать, ведьма, — мрачно сказал Зоро. Ророноа позволил себе ненадолго разомкнуть хватку на чужих запястьях. Ло потащило вперёд, его безвольное тело грузно свалилось Санджи на колени. Винсмок поморщился, отвёл взгляд, затянулся. Зоро наклонил голову вбок — сначала на одну сторону, потом на другую. Запрокинул голову назад; шея его при этом издала серию звучных щелчков. — Без тебя знаю, — добавил он.***
Свет, бивший Ло в глаза, был такой яркий, что он мог увидеть рисунок капилляров на обратной стороне своих век. Он зажмурился, опустил голову, принюхался; пахло спиртом и пылью, и когда Ло вдыхал в себя этот воздух, ему казалось, что пыль начинает выстилать его слизистые и стенки горла. Ло закашлялся. Каждый спазм отдавался глухой болью в затылке. В голове всплывали фрагменты воспоминаний; его везут, его тащат, ему говорят заткнуться; всё слишком расплывчато — Ло не знает, что из этого могло быть его реальностью. Возможно, ему всё это снится. — Что будем с ним делать? — спросила девушка. Когда Ло попытался податься вперёд, цепь, связывавшая с чем-то его левую руку, натянулась и звякнула. Вторая рука была свободна, но Ло будто бы не ощущал над ней никакой власти — тело было болезненным и слабым. — Я не знаю, что произошло, — ответил кто-то совсем близко к Ло; голос юный, почти детский — по нему нельзя было даже с уверенностью определить пол говорящего. — Но по всем признакам он — соулмейт Луффи. Мне надо взять у них анализ крови на фенотип, чтобы сказать точно. Ло открыл глаза. Этот запах спирта; спиртом пахло из-за того, что какой-то мальчишка натирал руку Ло смоченной в нём ватой. Трафальгар проморгался. Знакомые берцы мерили комнату беспокойным шагом. Ло следил, как синее пятно джинсов перемещается от стены к стене. Под Ло — тонкий матрас. С тем же успехом Ло могли бы усадить на голый пол. На матрасе — несколько пятен бурого; Ло сомневался, что это — следы от пролитого на него соуса барбекю. В комнате четыре человека. Парень в берцах; мальчик, натирающий Ло руку пропитанной спиртом ватой; рыжая девчонка; ещё кто-то подпирал спиной дверь. Мебели почти нет. Под потолком на нескольких проводах висел патрон с вкрученной в него лампочкой — такой яркой, что хотелось под ней умереть. — Я не понимаю, почему мы должны с ним возиться, — сказал парень в берцах. — У меня никогда не было метки. Это ошибка. Так не бывает. И вы, — он остановился, чтобы наградить каждого в комнате своим раздражённым взглядом, — вы это знаете. — Луффи... — тихо произнесла девчонка. Но Луффи не отозвался — молча продолжил наматывать по комнате круги. Чёрная майка плотно сидела на его сухом, крепком теле. И когда, совершая очередной обход, он повернулся к Ло правым боком; тогда Ло заметил. На шее у парня — полная чертовщина. Вспомнилась Моне, которая замазывала тональником витки соулметки на своих бледных запястьях. Но такой «подарок», как у этого парня; его не замазать и не спрятать под одеждой с длинным рукавом; чёрт возьми, это дерьмо даже залазило ему на лицо. Если бы Ло тогда знал, что у него на шее — та же история. Наверное, он бы просто сошёл с ума. — Луффи, ты должен послушать, — мальчик убрал ватку, достал из контейнера-аптечки пробирку в стерильной упаковке. — Если это действительно так, как я думаю. Луффи, ты же понимаешь? Это твой шанс! Луффи остановился. Он задумчиво смотрел себе под ноги, а все остальные — на него. Комната погрузилась в тишину, пронизанную тревожным ожиданием чего-то неизбежного. Будто от того, что скажет этот парень, зависела судьба вселенной. — Кажется, я кое-что придумал, — наконец сказал Луффи. Он повернулся к Ло, и хотя Трафальгару до сих пор не удавалось сфокусировать взгляд на его лице, то, что они смотрели друг другу в глаза, он прекрасно чувствовал. И Ло больше помнил, чем видел: глаза у парня в берцах — у Луффи — абсолютно чёрные. — Да. Думаю, это хорошая идея, — Луффи кивнул сам себе, а Ло подумал — господи, только не приближайся ко мне, не смотри на меня. — Чоппер, подвинься-ка в сторону. Луффи сделал шаг, и Ло ощутил, как реальность снова хватает его за шею своими холодными пальцами. Он в плену, он в логове сумасшедших; его привезли сюда в минивене с тонированными стёклами; он прикован наручниками к батарее, и на матрасе под ним — чья-то кровь. — Что ты собираешься сделать? — напряжённо спросил Чоппер. — Я просто его убью. Действительность Ло сузилась до размеров нацеленного на него пистолетного дула — опять, снова. — Луффи, нет! — завопила девчонка. — Господи, Зоро, убери его отсюда! Ло подался назад — нелепая попытка бегства — но наткнулся спиной на прохладный пластик батареи. Попытался рвануть в сторону, но лишь громыхнул натянувшейся цепью наручников. Луффи приближался, у него в глазах — безумие и решимость, оружие в руках людей с такими глазами никогда не даёт осечек. Ло зажмурился, сжался. Выстрел прозвучал. Но не вышиб ему мозги. Верзила, всё это время отмалчивающийся у двери, тащил Луффи к выходу, держа его под мышками. — Зоро, отпусти меня! Это нужно сделать! Это всё, — дверь за ними захлопнулась, но голос Луффи продолжал приглушённо звучать, тише и тише, — это всё какая-то ошибка, ты понимаешь?! Ло смотрел на дверь, дыша тяжело и рвано. Сердце стучало в висках. Пуля вошла в стену в тридцати сантиметрах от его уха. Наверное, если положить в образовавшуюся выемку палец, бетон под ним ещё будет тёплым, почти горячим. В комнате их осталось трое: сам Ло, мальчишка с аптечкой, рыжая девчонка. Они молча смотрели друг на друга, все всполошённые. Со снижением адреналина на поверхность всплывало всё то, что тот подавлял раньше. Возвращалась боль, слабость, мысли будто бы разжижались, и Ло переваливал их в своей голове, как ком недожёванного ириса в бесконтрольном потоке слюней. Он сонно подумал: а сколько ему осталось? Он не чувствовал себя настолько заслуживающим жизни никогда раньше. — Мне надо взять у вас кровь, сэр, — сказал Чоппер. Ло помотал головой по сторонам. Ему хотелось увидеть цвет неба в окне, чтобы прикинуть, сколько сейчас времени. Но единственное окно было в стене над его головой; заколоченное досками, оно совсем не пропускало света; если, конечно, солнце ещё не зашло за горизонт. Веки закрывались сами собой, он не мог этому противиться. Ло подумал, что засыпает в последний раз.***
Но он проснулся. Он засыпал и просыпался, многократно погружался и выныривал из беспокойной, лихорадочной дремоты. Свет в комнате не выключали, и к нему было сложно привыкнуть; каждый раз Ло просыпался в компании единственной лампочки, висевшей под потолком на нескольких проводках. Ему пришлось провести в состоянии тревожного полусна много часов, прежде чем он смог найти в себе силы перестать бесконтрольно вырубаться. Каждый раз, засыпая, он рассчитывал либо проснуться в родной квартире, либо не проснуться вообще; и каждый раз, открывая глаза, он видел ту же лампочку в голом патроне, те же стены со съеденными временем обоями, то же отверстие на расстоянии в тридцать сантиметров от его уха, и в отверстии — пуля, чудом не пробившая ему лоб. Пятна на матрасе. Окно, заколоченное досками. Какой-то элемент мебели — единственный её элемент — стоял в дальнем углу комнаты, накрытый пыльной тряпкой. Когда Ло слышал чьи-то шаги и голоса, приближающиеся к двери, он молился всем богам, чтобы никто про него не вспомнил. И никто не вспоминал. Но так не могло продолжаться вечно. Пускай сейчас все прочие его нужды были перечёркнуты мыслями о том, как отсюда выбраться, это не значит, что в скором времени ему не захочется есть. Пить. Наконец, нужно было взглянуть правде в глаза: без сторонней помощи ему отсюда не выбраться. И если уж совсем начистоту, вряд ли кто-то здесь стал бы ему помогать. В одном Ло был уверен: от двадцатисемилетия он уже не умрёт. Отведённое ему время давно прошло. И, чёрт возьми. Что-то расцвело у него на шее. Радиуса обзора хватало для того, чтобы увидеть полосы чёрного, тянущиеся к его плечу. Но все вопросы и поиски ответов следовало отложить до той поры, когда Ло перестанет быть одним целым с чёртовой батареей. То, что кричать бесполезно, Ло понял быстро, ещё не успев начать. Он в одном доме с кучей безумцев, и любой из них сможет заткнуть его гораздо раньше, чем кто-то извне решит прийти на помощь. Если вообще решит. Если там, вовне, вообще кто-то был. За всё время Ло не услышал ни одной проезжавшей мимо машины, ни одного стороннего голоса под окном. Конечно же, Росинант будет его искать. Сперва обзвонит все морги, потом привлечёт полицию. Но для Росинанта его сын уже мёртв. Значит, и в полиции Ло будет считаться в первую очередь мёртвым и лишь во вторую — пропавшим без вести. Несложно догадаться, что дело о поиске трупа навряд ли получит высокий приоритет. Гадкое дело. Но он жив. Ему есть что терять. Ему есть, куда вернуться. Всё это вызывало в нём неожиданный подъём духа. Возможно, это только начало, но пока Ло просто не мог допустить мысли о том, что ему суждено сгнить в этом доме с заколоченными окнами. У него есть шанс, ещё один шанс. И он, никогда ни во что не веривший, теперь свято верил в то, что судьба просто не может дать этот шанс кому-то лишь для того, чтобы потом так бездарно его отобрать. До тех пор, пока пули будут сверлить дыры в бетоне, а не в его голове, Ло будет бороться. Скрипнула дверь. Забурившись в свои мысли, Ло не уловил чьего-то приближения. Он подобрался, упёрся в дверной проём напряжённым взглядом. Он думал о том, что ему следовало бы разработать некоторую тактику для общения с сумасшедшими прежде, чем выйти с ними на контакт; но кто-то пришёл, и всё теперь придётся постигать на практике. Знакомые берцы — ближе и ближе. Ло почувствовал чужую руку на своём затылке. Потом — как его от души приложили лицом в колено. Хрустнула кость. Кровь потекла по задней стенке горла. Он глотал и кашлял, но вязкая тёплая жижа продолжала копиться во рту. Ло потянул руку к лицу, коснулся разбитого носа, под его пальцами — мокрая, воспалённая, горячая плоть. Он никогда не дрался. Его тело без единого шрама. Тем же коленом Луффи ударил его по уху. Ло завалился на бок, цепь наручников дёрнула назад его левую руку. Он взвыл, но собственный голос слышался ему, как из-под толщи воды: заложило ухо. От рези в разбитом носу слезились глаза. Ло посмотрел на Луффи снизу вверх, сморгнув пелену. Кровь — её слишком много; Ло казалось, что он поглотил уже пару пинт, но она не останавливалась. Он размазал кровь языком по зубам, проверяя, все ли они на месте. Верхний ряд, нижний ряд. У Луффи шрам под глазом и не глаза, а колодцы с опасностью — ледяной, обжигающей. Кровь из разбитого носа с этим взглядом вприкуску ощущалась на вкус, как безумие. — Зачем ты это делаешь? — спросил Ло. Опираясь на свободную руку, он вернул себя в сидячее положение. Капли крови срывались с его подбородка — раскраска матраса под ним становилась ещё интереснее. — В чём твоя проблема? Луффи смотрел на него, не мигая. Кажется, он не ожидал, что Ло найдёт в себе смелость сказать хоть что-то. Луффи медленно опустился перед ним на корточки. Молодой и опасный. Ло чувствовал жар, пышущий от его тела. Как приблизиться лицом к костру. Ему даже показалось, что над Луффи, как над огнём, из-за разницы температур дрожит воздух. На самом деле у Ло просто начинало рябить в глазах. — Повтори, — сказал Луффи. Он положил руки на свои разведённые колени. Его руки — загорелые, жилистые; обтянутые кожей вены выступали на них, как горные хребты на карте мира. И на его шее — метка. Ло знал, что у него такая же. Какая-то геометрия. Грубый контур цветов — слишком замысловатых и колючих, чтобы действительно быть цветами. Не пойми что. Люди умирали от любви. Люди умирали от того, что никогда никого не любили. — У меня никогда не было метки, — начал Ло. Он привалился спиной к батарее, он постарался стать от Луффи как можно дальше. — Я должен был умереть в полночь шестого числа. Но я жив. Значит, ты тоже будешь жить. Так в чём твоя проблема? Луффи поджал губы. В его глазах — штормовые предупреждения, красный уровень погодной опасности. «До конца суток ожидается ливень, град, порывистый ветер. Будьте внимательны и осторожны». И не болтайте лишнего. — А я не хочу жить, — сказал Луффи, сузив взгляд. — И уж тем более я никогда не нуждался в ком-то вроде тебя. — Ты ведёшь себя, как ребёнок. Ло знал, о чём говорил. Луффи ударил его по лицу. Зубы Ло пробили ему губу, затылок больно встретился с ребром батареи. В глазах начало двоиться, мир вокруг него завращался; Ло зажмурился, его тошнило. — Сука, — сказал Луффи, поднимаясь на ноги. Кто-то появился в дверном проёме. Очертания предметов расползались и плыли, но Ло смог распознать среди пространства неясных пятен копну длинных рыжих волос. — Луффи, что здесь за шум? — спросила девушка. Луффи пнул его ногой по рёбрам. Ло снова рухнул набок, его внутренности скрутило в рвотном позыве, смешанная с кровью слюна вытекала из уголка разбитых губ. — Какого чёрта ты творишь?! Луффи! — Убирайся! — крикнул Ло. — Уходи отсюда, идиотка! Он не в себе! Он теб... Вместе с ещё одним спазмом Ло исторг из себя лужу красной желчи. И, опорожнив желудок, потерял сознание.***
Когда Ло очнулся, он услышал, что за окном — тем самым, заколоченным досками над его головой — лил дождь. Убаюкивающе стучал по оконным отливам и водостокам. Ло сидел, привалившись к батарее спиной. Перед ним — контейнер-аптечка, бутыльки, бинты, шприцы в стерильных упаковках. Пробуждение Ло стало для Чоппера неожиданностью. Он свалился на задницу и пулей отполз от Ло, выставив перед собой руку так, будто избитый до фарша и прикованный к батарее пациент действительно мог что-то ему сделать. Подробнее о Чоппере: мальчишка лет пятнадцати. Волосы русые. Глаза — большие и карие, и очень напуганные. — Привет? — осторожно сказал Ло. — Добрый день, — ответил Чоппер. — Мне сказали, чтобы я с вами не разговаривал. — Луффи сказал? Чоппер замер на секунду. Потом нахмурился. Молча подполз к Трафальгару и своему медицинскому арсеналу. На Чоппере футболка в жёлто-белую полоску, забавные шорты из розовой джинсы. Он такой худой, что можно подумать, его здесь не кормят. Возможно, действительно не кормят. Зачем бандитам вообще держать в своём логове ребёнка? Все эти пинцеты и скальпели; комплекты инъекционных иголок; таблетки и жидкости в пузырьках из тёмного стекла — всё это не похоже на игрушки. — Я как будто лица не чувствую, — сказал Ло. — Я ввёл вам анестетик. Надо вправить нос. — Здорово он меня потрепал, да? — Ло попытался улыбнуться. — Не стоит беспокоиться. Я схожу к врачу, когда выберусь отсюда. Чоппер опустил взгляд. Ло следил за его руками; из своего чудо-ящичка мальчик достал пару инструментов. — Не хочу вас обнадёживать, — сказал он. — В смысле? — Мы не сможем отпустить вас, пока не поймём, насколько у Луффи выражен синдром разлуки. Вам тоже нежелательно без него оставаться. При дополнительном стрессе вы будете хуже восстанавливаться, — объяснил Чоппер. Инструменты оказались в опасной близости от лица Ло. — Будет неприятно, но потерпите. Прежде чем Ло успел отклониться, холод стальных инструментов обжёг ему ноздрю. Чоппер действовал уверенно, так, будто на подобное дерьмо у него была набита рука. Нажим — щелчок; другая ноздря, нажим, щелчок; глаза защипало, Ло заплакал. — А-а, блять, — прошипел он. Чоппер поднёс к его лицу железную миску, и капли крови из носа Ло звучно приземлялись в неё. Слёзы продолжали течь по его лицу, пока Чоппер пинцетом вводил ему в нос длинную полоску марли. Ужасное ощущение. Ло жалел, что проснулся. Если этот мальчишка сделал что-то не так, кости Ло, наверное, никогда не смогут срастись нормально. Но у него не было сил думать об этом сейчас, когда он чувствовал, как длинные и холодные концы пинцета пропихивают марлю глубже и глубже в его дыхательные пути. — Где твоя семья? — спросил он. Из-за проводимых в носу манипуляций его голос звучал выше и тоньше, как будто он глотнул немного гелия и теперь просто о чём-то шутил. — Чоппер-я, эти люди опасны. Ты же понимаешь? — Луффи и остальные — моя семья, — ответил Чоппер, наконец вытаскивая из Ло инструменты. — Все здесь. А больше у меня никого нет. Ло не нашёл, что сказать. Мозги этого ребёнка были промыты глубоко и качественно. Возможно, вся его картина мира сейчас — результат усиленной многолетней обработки. Если Ло хочет ему помочь, действовать нужно очень осторожно, щепетильно выбирая в голове каждое слово. Без должной подготовки нельзя выдёргивать из раны нож — он может сдерживать кровотечение. Чоппер зафиксировал на нём повязку. Протёр инструменты, сложил их в пакет, потом — в контейнер. Туда же отправились бутыльки, таблетки, упаковки шприцов — всему нашлось место. На воле остался лишь один блистер с таблетками и какой-то раствор в светлой бутылочке. — Это, — Чоппер указал на таблетки, — обезболивающие. Старайтесь не принимать в день больше двух. В бутыльке хлоргексидин. Им нужно будет полоскать рот после каждого приёма пищи. У вас рассечена губа изнутри. — Луффи сказал, что не хочет жить, — сказал Ло, едва Чоппер успел закончить. Почему-то в тот момент эта мысль не давала ему покоя. Почему-то ему показалось важным об этом спросить. На мгновение глаза Чоппера расширились, рот чуть приоткрылся, губы дрогнули. Но мальчик смог быстро совладать с собой; он поторопился закрыть контейнер и, пихнув его под мышку, зашагал прочь. — Не знаешь, почему так? — крикнул Ло ему вслед. Чоппер уже открывал дверь, и Ло не надеялся услышать ответ. Но мальчик остановился, его пальцы с усилием сжали дверную ручку. Он повернул на Трафальгара голову, и тень от чёлки не давала Ло увидеть его глаза. — Ни у кого из нас нет метки, — сказал Чоппер. И закрыл за собой дверь.***
— Эй, мужик. Ло проснулся от того, что кто-то настойчиво похлопывал его ладонью по щеке. Каждый хлопок отзывался ноющей болью в разбитом носу. Казалось, боль упиралась ему в мозг. Ло со стоном открыл глаза. Он лежал на матрасе; перед ним — тарелка с какой-то едой, графин с водой, стакан. И чьи-то ботинки. К счастью, не хорошо знакомые ему берцы, вестники всех бед и микроапокалипсисов. — Проснись, мужик. Кэп уехал, — повторил кто-то заговорщицким шёпотом. — Ты в сортир не хочешь? А то лежишь тут. Поводы для удивления множились: когда Ло попытался подняться, он обнаружил, что его левая рука больше не была схвачена наручником. Наручник лежал на полу, и цепь тянулась от него к батарее, как дохлый уж. Свобода — хотелось бы крикнуть Ло. Но настроение отчего-то было ни к чёрту. Кажется, парня с зелёным хаером звали Зоро. — Туалет? — сонно переспросил Ло. — Было бы просто прекрасно. — Погнали. Идти-то ты можешь? Жесть тебя разукрасили, конечно. — Спасибо за сочувствие. Зоро хохотнул. С кряхтением поднялся на ноги и протянул Трафальгару руку. Ло хотел бы от неё отмахнуться, но спустя столько часов бесконечного лежания, голодный и ослабший, не мог сильно доверять своему телу. Зоро, впрочем, тоже доверять не стоило. Но выбора не оставалось; Ло попал в ту ситуацию, где любые подброшенные крупицы доброты следовало бережно подбирать. По крайней мере, Зоро не распространял тех флюидов опасности, которые клубились в воздухе из-под тяжёлой поступи чёрных берцев. Возможно, Луффи всех их здесь запугал? Какие же у него рычаги давления? Ло поднялся на ноги, позорно вцепившись в предплечье протянутой руки. Зоро осторожно убрал опору; Ло качнулся, но равновесие удержал. Было странно снова видеть пол с высоты всего своего роста. — На, воды попей. Чоппер сказал, тебе полезно, — Зоро всучил ему весь графин, проигнорировав наличие стакана. Это было разумно: когда Ло от него оторвался, воды оставалось на самом дне. — Потом пожрать сходим. У тебя тут уже тухляк какой-то. Желудок протестующе сжался, норовя вытеснить из себя всё выпитое. Ло закрыл глаза, глубоко вдохнул, протяжно выдохнул. Обошлось. — Спасибо, — сказал он.***
Пока Ло справлял нужду, Зоро стоял за закрытой дверью. Так близко, что Трафальгар мог слышать его сиплое дыхание и редкие покашливания. Жаловаться на нарушение личных границ не приходилось: он не доверял им, а они — ему. Когда Ло уже застёгивал пряжку ремня на брюках, находясь от бандита в безопасности толщиной с туалетную дверку, он решился задать вопрос. — А с чего такая доброта? Ответ не заставил себя долго ждать. — Ну, — хмыкнул Зоро из-за двери, — у вас же с кэпом типа любовь. Ло заржал вслух. Смех отдался болью в носу и отбитых рёбрах. Любовь в самом светлом её проявлении. На самом деле, за то время, что он был предоставлен сам себе, лёжа на заляпанном кровью и желчью матрасе, он успел придумать одну занятную концепцию. Что, если не все метки указывали людям на тех, кого им суждено любить? Возможно, некоторые из них вели их к тем, кого им предстояло по гроб жизни ненавидеть. А они и не догадывались. Заключали браки и страдали в них. Но это всё лирика, рассуждал Ло, намыливая руки. Правда в том, что любовь жестока — так же, как и жесток бог. Но люди всё равно что-то в ней находили. Что уж там. От неё умирали. — Как тебе? — спросил Зоро. Ло не сразу понял, о чём он, и скосил недоумённый взгляд на его отражение в зеркале. — Я про метку. Здоровая. Интересно, они что-нибудь значат? Ло перевёл взгляд на свою шею, туда, где распускались угловатые, колючие цветы. Один лепесток заходил на линию челюсти. Почему-то Ло признал её, как часть себя, слишком быстро, и она не вызывала в нём никакого отчуждения. Возможно, потому что он уже видел это дерьмо на Луффи, а возможно, потому что метка говорила о том, что он всё-таки должен жить. Ло осёкся, напряжённо уставился на свои руки. Вода сбивала с них мыльную пену и уносила в тёмный зёв слива. Он должен жить. Но все остальные? Чоппер? В его возрасте Ло мечтал убить себя. Ему почти удалось это — пару раз. Пока им не начали плотно заниматься мозгоправы. Гадкое, гадкое дело. — Ну чё, пошли? — сказал Зоро. — Жрать охота. Ло перекрыл воду.***
Кухня была объединена со столовой и по догадкам Ло являла собой самое чистое место в доме. От столовой её отделяла лишь вереница светлых кухонных тумб, к которым была прижата длинная барная стойка с несколькими задвинутыми под неё стульями. Молодой человек с зажатой в зубах сигаретой медитативно натирал белым полотенцем винный бокал. Зоро плюхнулся на стул аккурат перед ним. Махнул рукой на соседний стул; Ло не стал упускать предложение. — Я Санджи, — парень с сигаретой протянул ему руку, оставив полотенце в бокале. — Кок на этом корабле. — Ло, — Ло принял рукопожатие. — Надеюсь, про корабль — шутка. — Но про кока — нет. Санджи отошёл к плите, повернувшись к ним спиной. На нём — поверх наглаженного чёрного костюма — жёлтый фартук; Ло смотрел, как хвосты бантика, завязанного у Санджи на поясе, болтались при каждом движении. Когда он снял с кастрюли крышку, до Ло долетело облако тёплого, вкусного запаха. Ло сглотнул слюну, огладил языком солёную ранку на пробитой губе. Что-то здесь не складывалось. Не складывалось настолько, что Ло готов был нервно рассмеяться. После неопределённо долгого времени, что он провёл прикованным к батарее; после направленного на него пистолета и пули рядом с башкой; после того, как его избили до полусмерти. Ему пожимали руки, с ним шутили, хотели накормить. Как дорогого гостя. Как будто бы действуя по тактике «один плохой коп против пяти хороших». Сумасшедший дом, сумасшедшие люди в нём. — Чоппер сказал, тебе можно только мягкую пищу, — начал Санджи, ставя перед Ло тарелки. — Поэтому сегодня чечевичный суп-пюре и ризотто с пармезаном. Не знаю, что может быть нежнее. — Спасибо, — сказал Ло. На поверхности супа — полоски оливкового масла, которым Санджи сдобрил его перед подачей. Ризотто был украшен веточкой петрушки и присыпан крошкой пармезана, стремительно умирающей на горячем рисе. Ло взялся за ложку. — Может, у вас и выпить есть? — спросил он, прежде чем положить ложку в рот. — Говно вопрос, — Зоро хлопнул его по плечу. Рука у него была такая тяжёлая, что под её весом Ло чуть согнулся. — Завитушка, давай выпьем. — Вряд ли алкоголь хорошо сочетается со здоровой диетой, — задумчиво сказал Санджи. Тем же белым полотенцем он теперь круговыми движениями натирал тарелку. Ло подумал, что у него это нервное. Маленькая профдеформация. — Но ладно уж. Я тоже хочу. Бурбон на пустой желудок — убийственная штука; нужное и приятное уничтожение себя изнутри. Они выпили молча, ни за что не чокаясь. И пока бурбон сглаживал углы тех обстоятельств, в которых они трое оказались знакомы, Ло думал — здесь что-то не так. Их доброта зыбка и апокрифична; они решили подпустить его чуть ближе к себе сейчас; но будучи сытым и пьяным, Ло по-прежнему оставался взаперти. — Может, расскажете, что происходит? — спросил он. Санджи перестал рассматривать мир через коричневую призму бурбона в своём стакане. Ускользающей трезвости Ло хватило, чтобы заметить, как они с Зоро напряжённо переглянулись. От алкоголя жгло раненую губу. — Я имею в виду, — продолжил Ло, не дожидаясь, когда они соберутся с ответом, потому что его пугала тишина, — вы ведь меня похитили. И ваш кэп хочет меня убить. Что вы планируете делать? Бурбон, еда. К чему эта доброта? Что будет, когда тот парень вернётся? Кто вы вообще такие? Бурбон развязывал ему язык, за новое слово непременно цеплялось следующее. Он знал, что становится для них неудобным; как только их терпение кончится, они могут сделать с ним всё, что угодно. Но в одном Ло был уверен. Они его не убьют. Санджи поставил стакан с бурбоном на тумбу. — Понимаешь, — медленно начал он, — на самом деле, у нас нет никаких причин относиться к тебе плохо. — Мы, типа как, на твоей стороне, — поддакнул Зоро. — Ты соулмейт Луффи, — продолжил Санджи. Взял в руки новый бокал для вина, пропихнул в него полотенце. Ло следил за его руками. — То, что метки появились у вас только при встрече — это близко к чуду. Наш человек копает архивы в поисках прецедентов, но пока ещё не нашёл никакой подтверждённой информации. Тем не менее, появился шанс, что Луффи теперь сможет... ну. Ты понимаешь. Возможно, он не умрёт в двадцать семь. — Не умрёт, — прервал его Ло. — Я должен был умереть в полночь шестого октября. — Охренеть, — протянул Зоро, откидываясь на спинку стула. — Так он, получается, тебя от смерти спас. — И чуть не убил сам, — скептически заметил Ло. — Давайте ближе к сути. У вашего кэпа есть соулмейт. Теперь он будет жить. Поздравляю. Но я тоже хочу жить. Нормально жить, как раньше. Почему бы вам просто не отпустить меня? Клянусь, что не пойду в полицию. Санджи прекратил натирать бокал, одним движением влил в себя остатки бурбона. Потянулся к карманам брюк, достал сигареты, закурил. На соседней к нему кухонной тумбе стояла стеклянная пепельница, которую давно пора было избавить от горки пепла и помятых сигаретных трупов. Ло знал, что ему следовало быть аккуратнее в своих выражениях. Но ситуация не располагала к тому, чтобы держать себя в руках. Он так устал, ужасно устал. — Мы — преступники, как ты уже мог понять, — продолжил Санджи. — Знаем друг друга очень давно. И ни у кого из нас нет метки. Это то, что нас объединяет. Зоро потянулся к бутылке с бурбоном, не торопясь разлил по стаканам. Ло расценил это, как знак, что разговор будет долгим. — Ты и сам понимаешь, насколько это паршиво — знать, что в двадцать семь ты умрёшь. И знать, что ты ничего не можешь с этим сделать. Думать об этом за каждым завтраком. В то время как от тебя отказываются люди. Тебя не хотят брать на нормальную работу. Ты не можешь найти любовь, ты и сам начинаешь верить, что её не заслуживаешь, — Санджи затянулся. Огонёк на конце его сигареты разгорелся до красноты и снова померк. — Но Луффи учит нас жить, не думая об этом. Ло не знал, как можно жить, не думая об этом. Но он понимал их, начинал понимать. У всех свои способы борьбы с неизбежным. Кто-то выбирает ходить на бесконечные терапии, чтобы отпустить мысль о смерти; но отпустить не так, как отпускают воздушные шары или китайские фонарики; скорее, как подбросить над головой кирпич и надеяться, что точка его падения не совпадёт с твоей макушкой. Просыпаться каждый день на работу к девяти. Быть частью общества. Бороться за то, чтобы оно не выблёвывало тебя из себя. Читать новости о том, как очередной маньяк скончался в камере в возрасте двадцати семи лет, и не чувствовать себя раковой клеткой в организме под названием «человечество». Потому что с этим маньяком у тебя чуть больше общего, чем тебе хотелось бы. А кто-то выбирает жить так, чтобы к двадцати семи жизни было уже нечем его удивить. Потому что, когда судьба уже отвесила тебе срок, пожизненный приговор начинает звучать, как хороший анекдот. — Жизнь у нас не самая честная, конечно, — подхватил Зоро, — но весёлая. Это лучше, чем чувствовать себя похороненным заживо. Просто живёшь каждый день на полную катушку. Да, ты знаешь, что когда-то умрёшь ты, умрёт твой друг. Точнее, знаешь, когда. Но вы вместе. И это круто. — Понимаешь теперь, почему Луффи злится? — спросил Санджи. Ло водил ложкой, размазывая остатки супа по стенкам тарелки. Аппетита не было, места в отвыкшем от еды желудке оставалось лишь на бурбон. — Кажется, своим появлением я разрушил кое-что важное, — сказал Ло. Но сожаления в его голосе не звучало. Он знал, что не был ни в чём виноват. И Луффи тоже знал об этом. Иногда это бесит больше всего — что никто не виноват. Дерьмо просто случается, не спрашивая ни у кого разрешения, не ища для себя весомого повода. — Мы так не думаем, — возразил Санджи, с заметным усилием вмазав сигарету в дно пепельницы. Пепел остался на его пальцах. — Каким бы Луффи тебе ни представлялся сейчас, он потрясающий человек. Он заслуживает жизни, как никто другой. Только он сам так не считает. И у него в голове — сумасшедшая идея. — Как обычно, — поддакнул Зоро. Ло напрягся. Шёл дождь, но он мог его только слышать; в этом доме были заколочены все окна, и дневной свет протискивался сквозь доски узкими, прозрачными полосами. Места, из которых не возвращаются — они выглядят именно так. — Что за идея? — спросил Ло. Он чувствовал, что они подбирались к сути; то, из-за чего он всё ещё здесь. Зоро с Санджи снова переглянулись. Хмурые, серьёзные; будто бы протрезвевшие. — Теперь, когда он нашёл своего соулмейта, — начал Зоро. — Он считает, что сможет найти соулмейтов для всех нас. Чтобы мы все смогли жить. Безумие. Юношеский максимализм в одной связке с детской фантазией и беспросветной, разрушительной глупостью. Разрушительной не только для него одного. Но Ло ответил не так. Он сказал не это. Он сказал: — А если не найдёт? — Покончит с собой, — коротко ответил Санджи. — Он никогда не бросает слов на ветер. Ло сглотнул. Иногда он забывал дышать. Просто переводил напряжённый взгляд с Санджи на Зоро, пытаясь оценить то, насколько они были серьёзны в своих словах. Касался пальцами холодных стенок стакана. Обломок льда, потопленный в бурбоне, доживал свои последние минуты. — Но это невозможно, — сказал Ло спустя несколько секунд молчания, такого вязкого, что можно было в нём задохнуться. — Вы же знаете, что невозможно. — Конечно, знаем, — Зоро кивнул. — Что вам нужно от меня? Ло был готов выйти из себя. Вскочить с места, подбежать к окну, разбить стекло, стучать кровоточащими кулаками в доски до тех пор, пока от заноз на его руках не останется живого места. Пока его, абсолютно невменяемого, не пристрелят. Но Санджи медленно склонился над кухонной тумбой аккурат напротив Ло. Положил на неё предплечья, сцепил в замок руки. Они смотрели друг другу в глаза, и Ло подумал — правила здесь задаёт не он. Подумал — хороший коп всегда может стать плохим. Он подумал, что в местах, из которых не возвращаются, иногда наливают бурбон и на славу кормят. Санджи сказал ему: — Мы хотим, чтобы ты его переубедил.***
За те пару дней, что Луффи отсутствовал в их скромном бандитском логове, Ло успел много о чём подумать. И много чего узнать. Одно из новоприобретённых им знаний — что синдром разлуки совсем не шутка. И он имеет накопительный эффект. Ты проводишь свои дни в тревоге и тоске по человеку, которого — в случае Ло — совершенно не знаешь. Тебе кажется, что с ним что-то случилось. Ты думаешь, что он не вернётся, и тогда тебе придётся до конца дней своих грязнуть в чувстве, будто бы ты не смог сохранить для себя кое-что очень важное. Что-то важное, о существовании чего у себя немногим ранее ты даже не догадывался. С точки зрения здравого смысла — абсолютно бредовая вещь. Но на уровне гормонов и нейромедиаторов — один из сложнейших эволюционных механизмов. В котором, конечно же, был свой смысл. Ло в него не вдавался. Он стал хуже спать и не особо-то хотел есть. Условия проживания для него значительно улучшились: постельное бельё поверх пресловутого матраса, подушка, стопка бульварных романов. Он мог свободно передвигаться по дому, но наручники с батареи в выделенной ему комнате никто не снял. Может, про них забыли; а может, хотели, чтобы про них не забывал Ло. Разнообразию здешнего меню могли позавидовать лучшие рестораны города. И бухла. Без него Ло бы едва ли смог протянуть эти два дня. Как-то непроизвольно ему вспоминалась Моне, под конец своих дней худая до полупрозрачности, с её синими венами и персиковым тональником поверх темноты под блекло-жёлтыми глазами. Любовь — она убивает. И Ло начинало казаться, что он всего лишь променял один свой приговор на другой. Его нос продолжал болеть под тугой повязкой. На изодранной губе созревали корочки, и во рту сохранялся вкус железа, как если бы Ло бесконечно держал лезвие бритвы на языке. Жизнь разделилась на «до» и «после», но со слов Санджи Луффи верит только в своё «сейчас». К слову, о Луффи. Ло слышал, как он вернулся. Сначала был звук подъезжающей к дому машины. Потом голоса с нижнего этажа. То, как по лестнице громыхали подошвы его чёрных берцев, ближе и ближе. — Луффи, подожди! — крикнул Чоппер ему вдогонку. Кажется, он бежал за ним следом. — Не смей! Я должен проверить его нос! Ло смотрел на дверь, не мигая. В его руках — один из тех бульварных романов, худая книжечка на пару сотен хлипких жёлтых страниц. Луффи влетел в комнату ураганом и захлопнул за собой дверь. Когда она открывалась, Ло успел заметить возмущённое лицо Чоппера, который совсем чуть-чуть не успел. Луффи закрыл дверь на задвижку и с тяжёлым дыханием вжался в неё спиной. Те несколько секунд, что Чоппер с криками долбился в дверь, Луффи с Трафальгаром просто смотрели друг на друга. Когда Луффи растерян, он уже не кажется таким опасным. Бледность лица и проступившие под глазами синяки были заметны даже на его загорелой коже. Очертились скулы; Ло подумал, что не у него одного последние дни были проблемы с аппетитом. Чоппер ушёл, но они продолжали молчать. Луффи по-прежнему жался к двери спиной, будто не решаясь сделать шаг. Ло подумал, что ему, парню в берцах, всего двадцать лет; но уже есть столько людей, которые были готовы беспрекословно в него поверить. Ло захлопнул книгу так, что над ней взметнулась пыль. — Хреновое чувство, да? — аккуратно поинтересовался он. — Чоппер называет это синдромом разлуки. Луффи задумчиво пожёвывал нижнюю губу и смотрел будто бы сквозь него. Чуть погодя кивнул. — Да, дерьмовое, — согласился он. — Ну. Ты это. Луффи замялся. Ло вопросительно вскинул бровь. — Прости. За нос там. Мне жаль. — Забей, — Ло покачал головой. — Твой парнишка меня подлатал. Они обменялись парой неловких кивков. Им больше не о чем говорить; знакомства с соулмейтами — подумал Ло — они всегда такие неловкие? Луффи прошёлся пятернёй по своим волосам, от шеи к затылку, его волосы топорщились во все стороны. Ло понимал его — ему казалось, что понимал. Беспомощность перед эмоциями. Новый человек, насилу впихнутый в твою судьбу, подарок, о котором ты не просил. Убить Ло значит лишь обречь себя на вечную тоску — Луффи это понял. Единственный доступный ему путь решения проблемы имел паршивые вытекающие. — Ты хочешь поговорить? — спросил Ло. — Просто посижу здесь. — Ладно. Присутствие Луффи топило в Ло тревогу. Впервые за пару дней он почувствовал себя таким сонным; Ло был готов заснуть здесь и прямо сейчас, в обществе человека, который несколькими днями ранее едва не направил ему пулю в лоб. Соулметки — они делают людей абсолютно беззащитными друг перед другом. Физическая зависимость, необратимое изменение психики, на эти метаморфозы нельзя повлиять одним лишь своим желанием. Гадкое дело. В комнате не было мебели; одна бандурина, накрытая пыльной бежевой тряпкой; Луффи остался стоять в дверях, обхватив себя руками, потому что ему некуда было их деть. Ло закрыл глаза. Сделал вдох, сделал выдох. И постучал по матрасу рядом с собой. — Можешь сесть здесь. Если хочешь. Луффи недоверчиво посмотрел на его руку, потом угукнул. Матрас рядом с Ло продавился под тяжестью ещё одного тела, скрипнули древние пружины. Луффи откинулся спиной на батарею, опустил назад голову. Согнул колени, положил на них свою загорелую жилистую руку. Ло мог чувствовать жар, исходящий от его тела. Косился на профиль его лица из-под прикрытых ресниц. Ло думал — как бы сейчас не заснуть. Рядом с Луффи спокойствие было таким, как когда на тебя надевают наркозную маску и говорят — «считайте до десяти». — Что ты будешь делать дальше? — спросил Ло. Луффи посмотрел на него, тоже сонный. — Твои ребята многое мне рассказали. Закатный свет пробивался между приколоченных к окну досок узкими неоднородными лучами. — Ну, — начал Луффи, — ещё пару месяцев здесь буду. Надо дела уладить. Продумать план или что-то типа. Я ездил к отцу, он обещал со всем помочь. — А потом? — Потом уедем. Будем искать. По всему миру, если придётся. Ближайший день рождения у Робин, до него полгода. Ло запрокинул назад голову, прикрыл глаза, улыбнулся. Этот сумасшедший парень; он оказался ещё хуже, чем Ло мог о нём думать. Юношеский максимализм в связке с детской фантазией и беспросветной, разрушительной глупостью. Разрушительной не только для него одного. — Я с тобой, — сказал Ло. Луффи шумно втянул в себя воздух. Подался вперёд, упёрся одной рукой в матрас, медленно повернул на Ло голову. Он наблюдал за Луффи одним приоткрытым глазом и безвольно продолжал улыбаться. С разбитым носом под тугой повязкой. С рассечённой изнутри губой, которая начинала кровить от его улыбки. — Сам понял, что сказал? — спросил Луффи. — Ты мне не нужен. Ло прыснул. Он открыл глаза, теперь они смотрели друг на друга в упор. — Мы не виделись два дня. На тебе лица нет. Чоппер говорил, что синдром разлуки имеет накопительный эффект? — Есть таблетки, — парировал Луффи. — Ты не знаешь, какие из них помогут тебе. — Можно поэкспериментировать. — Разве у тебя есть время на эксперименты? Луффи открыл рот и тут же его закрыл. Моргнул, как в замедленной съёмке. Отвернулся от Трафальгара, посмотрел на кружащую в блеклых лучах солнца пыль. — Нет, — сказал он, и в его голосе не слышалось былой уверенности. — У меня нет времени. Ло пожал плечами. Он вышел победителем из их первой ссоры и даже не схлопотал пулю в лоб. Это следовало отметить: Санджи выделил ему суточный запас сигарет, и Ло достал одну из нагрудного кармана своей рубашки. — Но почему? — спросил Луффи почти возмущённо. Он сделал такой резкий жест руками, что Ло мог почувствовать движение рассечённого ими воздуха. — Ты же просто чёртов работник банка. Тебе что, нечем заняться? — Нечем, — сказал Ло сквозь зубы с зажатой в них сигаретой. Луффи смотрел за тем, как Ло подносит к ней зажигалку, по привычке защищая огонь от ветра, которого здесь нет. — Не так просто вернуться к прежней жизни, если все люди в ней думают, что ты мёртв. К тому же, я не хочу жить, вечно страдая от этой идиотской тоски. Вариант с таблетками мне не подходит, — он сделал затяжку и держал дым в лёгких до тех пор, пока всё внутри не начало от него щипать. — Это дерьмо убивает, знаешь ли. Луффи направил взгляд вверх, вслед за взметнувшимся к потолку дымом, который пронизывали иглы солнечных лучей. Ло держал перед собой зажигалку, щёлкал ей, зажигал огонь и гасил его, и дрожащая искра отражалась в серой радужке его глаз. — Какое дерьмо? — задумчиво уточнил Луффи, наблюдая за растекающимися под потолком витками дыма. — Любовь, — без задней мысли ответил Ло. Луффи скривился. — Я тебя не люблю. — Я тебя тоже. Луффи фыркнул. Потом рассмеялся. Вышло немного истерично; Ло его понимал. Луффи в чёрных берцах и чёрной майке; Ло в своей чёртовой белой рубашке, уже не такой белой после всего прошедшего. На рубашке не хватало двух верхних пуговиц. Из кармана брюк торчала зелёная завязка галстука. У них в банке строго с внешним видом. — Слушай, — сказал Луффи. Ло перестал щёлкать зажигалкой. — Вот, возьми. Позвони кому-нибудь. Только не в полицию. Я убью тебя, если попробуешь. Ло смотрел на протянутую к нему ладонь с лежащим поверх неё мобильником. Поднял взгляд на Луффи, потом — снова на мобильник. Сделал ещё одну затяжку, отправил недокуренную сигарету в консервную банку, выделенную ему в качестве пепельницы. Он взял мобильник в руки, безошибочно набрал на клавиатуре хорошо заученный номер. Когда он подносил телефон к уху, так разволновался, что едва не забыл нажать на кнопку вызова. И на том ударе сердца, вместе с которым гудки в мобильнике сменились растерянным мужским голосом. Ло сказал в трубку: — Алло, пап.