Вэнди – Питеру

Питер, мы выросли. Теперь мы взрослые, а взрослые – это мы. Я взрослая, Питер. И я отвечаю за происходящее – за вздыбленные государства, за проломленные границы, за подросших мальчишек с развороченными кишками, с выхарканными легкими. Они умирают, Питер, и наутро они не встают. Ты не понимаешь. Ты мальчик, отказавшийся взрослеть – вовремя умерший мальчик. Забери обратно меня в Неверленд, я молю тебя, Питер!.. Я так хотела стать взрослой, и вот я взрослая, взрослая – это я, и я ничего, ничего не могу сделать – ни заштопать разорванные легкие, ни отстирать кровь с белоснежных когда-то простыней. Я штопаю, но игла выпадает из рук. Я собираю для стирки белье, но грязь, кровь и моча вновь и вновь проступают на белом. Грязь, кровь и моча проступают на моей душе, Питер. Неверленд для меня закрыт. Я не увижу его границ, не посмею нарушить их. Если б могла, я разбила бы голову о разбитую снарядами стену. Ты не встретишь меня после смерти, Питер, не проводишь до райских ворот. Мой сын тоже когда-нибудь вырастет, и в стеклянных его глазах остановится к ночи небо, и наутро он больше не встанет, Питер! Взрослые – это мы, это мы создали законы и беззаконие действием или бездействием, мы вскормили чужую ярость, мы вспоили бога войны. Заперев Неверленд, ты всё правильно сделал – взрослым туда нельзя. Я помню, как игрушечная сабля скрещивалась с игрушечным копьем, индейцы и мальчишки падали на рыхлую землю, а на следующее утро открывали глаза – живые, веселые, не-стеклянные глаза – вскакивали и бежали дальше. Питер, если вдруг, с изъязвленной как старый диван клопами душой, я всё же оказалась бы в Неверленде – я бы собрала все деревянные сабли, копья и пистолеты, и разожгла бы из них костер до самых небес – чистых, как твои глаза, как глаза моего ребенка, как остекленевшие глаза лежащих под Сомой и под Верденом, как глаза тех, кому лежать под неизвестными пока населенными пунктами будущего, что станут нарицательными из-за крови, грязи, мочи и бесконечных застывших глаз. Мы не стали взрослыми, Питер.