Рациональность

— Один из побочных эффектов мыла — ингибирование префронтальной коры головного мозга, верно? Я постоянно говорю тебе об этом, но употребление мыла отрицательно на тебя влияет. Со временем ты перестанешь отличать вес одного решения от другого. Убийство меня и поедание печенек будут для тебя морально равными. Феликс Хониккер был прав. Беннетт и раньше чувствовал себя не самым умным в этой реальности. К тем словам, что обычно говорил Хаксли или его племянник, частенько требовались пояснения. Но теперь Беннет с трудом мог понять то, о чём рассуждает Шарлотта — тоже не гений мысли. Он по-прежнему прекрасно помнил сюжеты всех прочитанных книг и просмотренных сериалов, мог сварганить гранату из подручных материалов, недурно разбирался в химии и электронике. Однако, разговор о том, насколько личинкоты милые, повергал его в уныние. Феликс посадил его на таблетки и велел снизить дозу мыла. Беннетт честно старался. Просил окружающих одёргивать его. Работал на два часа больше остальных. Чаще мотался на Этажи за деталями. Даже ванную от него запирали — ключи он просил у Айдена (ужасно!). Но Беннетт так и не смог побороть зависимость. Много раз он срывался, чтоб кто-то из обитателей Дома обнаружил его в счастливом припадке, на полу, с пеной изо рта. Сначала ему было стыдно за это. Флоренс переживала за него. Шарлотта плакала из-за него. Айден выдавал нравоучительные тирады. Но стыднее всего почему-то было перед Феликсом, который просто неодобрительно цокал языком. Поэтому после памятного разговора он не старался сдружиться с очередным Феликсом Хониккером. Это казалось нерациональным. Со временем чувство стыда притупилось, приглушилось. Беннетту стало всё равно. Он перестал смотреть сериалы по вечерам. Перестал наводить бардак в шкафчиках. Он работал. А потом был под мылом. Изредка у него случались проблески осознания самого себя — после таблеток или в определенный временной период. Тогда он обнаруживал себя перед телевизором или наводящим педантичный порядок в рандомном месте или вовсе непонятно где в непонятных обстоятельствах. Так было и в этот раз. Беннетт моргнул и реальность подарила ему ванну с хлопьями пены пополам со рвотой. — Я понимаю, что ты, возможно, отвык осознавать самого себя, но теперь привыкай обратно. — услышал Беннет холодный голос мистера Хониккера. — Ты всё еще не оставил попыток привести меня в норму? — Смотря что считать нормой. — он бесцеремонно вжикает молнией на костюме химзащиты, обнажая предплечье Беннетта, и что-то вкалывает ему. Беннетт не сопротивляется, смысла никакого. Все сотрудники доктора Хаксли после его «похорон» перешли в собственность Феликса. И последующих версий Феликса. Конкретно этот мистер Хониккер выглядит не очень похоже на предыдущих. С того самого разговора про эмоциональность прошло много дней. Настолько много, что Феликс успел вытянуться от жалкой полторашки до почти двух метров, отрастить волосы, написать диссертацию и похоронить дядю, если Беннетт всё верно вспомнил. И если слово «похоронить» применимо к последнему желанию доктора Хаксли, выражавшемся в записке: «…разберите на запчасти, очень интересно, как поживают паразиты в печени… мозг в контейнер А25, должно сработать». Беннетт же успел ощутить на себе все радости избыточного употребления мыла. Интересно, сколько тел сменил Феликс. Три? Четыре? А сколько времени вообще Беннетт пребывал в состоянии почти непрерывной эйфории, не оставившей ему толковых воспоминаний? Он хочет что-то спросить, но его вновь тошнит, и он теряет сознание.

***

Весь следующий эпизод осознанности он лежит на холодном операционном столе. В комнате пахнет стерильностью. Беннетт больше привык к тому, что в операционной воняет гнильём, а столы забиты разнообразной биомассой. Так было при докторе Хаксли. Теперь доктор Хаксли пребывает в весьма интересном состоянии. После долгих лет исследований он в итоге отказался от телесной оболочки и пребывает в виде системы из мозга в аквариуме с питательной жидкостью, трёх роботизированных конечностей и строк кода ёмкостью в петабайт. В таком виде немногие горят желанием с ним разговаривать, а потому доктор целыми днями погружён в работу. Его племянник же навёл в операционной свои порядки. Длинные волосы Хониккера схвачены в аккуратный хвост, он в халате и маске, вокруг ни одного постороннего человека, все сотрудники в голубых хирургических костюмах. — В твоих кишках вновь выросли глаза. — голос Феликса приглушён маской, — Ничего страшного, я просто всё вырежу и сошью вновь. Но есть проблемка: у тебя толер к обезболу. — Просто привяжи меня к столу. — говорит Беннетт безразлично. — Я хочу убедиться, что ты не будешь на меня в обиде. Это будет, хм, болезненно. — Это должно тебя волновать? — Это волнует меня. — А меня уже ничего не волнует. — и это правда, для Беннетта боль это просто факт. — Мы это исправим! — заверяет его мистер Хониккер. Сочувствие в его взгляде приносит больше боли, чем его же скальпель.

***

Шарлотта выглядит совсем взрослой. Белоснежный костюм, тонкие очки в золотой оправе. Беннетт отстранённо думает, что их реальности повезло. Эта Шарлотта не поглотила весь мир, не устроила геноцид, не покончила с собой, не стала богом, не стёрла себя из реальности. Эта Шарлотта всего лишь занимается терапией. — Итак, чувствуешь ли ты потребность в общении с другими людьми? — Как сказать. Я чувствую, что мне нужно с ними поговорить, но внутри меня это ничего не меняет. Неважно, состоялся ли разговор, прошел ли он удачно… В итоге это кажется мне нерациональным действием. — Как часто ты смотришь телевизор? — По вторникам и четвергам, вместе с Флоренс. — Приносит ли это тебе удовлетворение? — Не знаю. Это как привычка. — Какова твоя нынешняя доза мыла? — Больше, чем у Флоренс, меньше, чем при докторе Хаксли. — Что об этом говорит мистер Хониккер? — Он со мной об этом не говорит. — Это расстраивает тебя? Беннетт затрудняется с ответом. Он не помнит, каково это — расстраиваться. Он вообще испытывает трудности с определением своего эмоционального диапазона. Он различает эйфорию от мыла и приступы депрессии, остальное смазывается. Но это явно лучше, чем перманентное подкайфовое состояние гиперактивности, когда он не помнит почти ничего. Видя его сомнения, Шарлотта делает пометку в блокноте. Губы её слегка изгибаются. Беннетт классифицирует это как улыбку. Наверное, это хорошо. — Прописываю тебе всю неделю как можно больше гладить личинкота. — говорит она. — И каждый вечер разговаривать с одним человеком на твой выбор. Все ощущения записывай в дневник, это твоё домашнее задание. Увидимся в следующую пятницу, Беннетт. Беннетт послушно выполняет все рекомендации. Личинкот на ощупь теплый и гладкий. Мягкий. Похоже, что это очень приятно. Беннетт почти сразу уверяется в том, что ему нравится это взаимодействие. А вот с разговорами не везёт — коллеги довольно немногословны. Беннетту немного дискомфортно нести на следующий сеанс всего два разговора. Первый был с Флоренс: — Ты успел впасть в кому, выйти, перенести операцию, начать терапию, а эти придурки всё еще не поженились! — Они встречались? — О, да, пять раз, в первый Оливия сделала Клаусу предложение, но он изменил ей с Октавией, во второй Клаус опрокинул торт на её отца, и началась арка, в которой он пытался разлучить их, в третий на них наложили порчу, в четвертый Оливия сама изменила ему с Октавией, но сейчас всё хорошо, и она беременна, но чует мое сердце, что все не так просто. — Они точно должны быть вместе? — Так и работает романтика в сериалах. Этот разговор принес мне чувство непонимания. Я задался вопросом, что я раньше находил в контенте такого уровня? Второй же разговор Беннетт долго подумывал вымарать из тетради, как неконструктивный: — Ты сидишь здесь уже полчаса. Ты что-то хотел? — Мне нужен разговор. — Так ты хотел поговорить? — Это в рамках терапии. — А… — Да… После этого последовала долгая пауза. Кажется, я вспомнил, как ощущается неловкость. Это было неприятно. Спустя пять минут я ушёл. — Чудесный результат! — говорит Шарлотта жизнерадостно. — Что, правда? — так же жизнерадостно подхватывает Беннет. Тоже, наверное, по привычке, весёлый тон ему как родной. — Но тут всего два разговора вместо семи. — Учитывая твоё состояние — это очень даже неплохо. Тем более, что по окончанию ты смог классифицировать своё эмоциональное состояние. Ты ведь смог? — После некоторого размышления, — говорит Беннетт. Он всё ещё не уверен в том, что терапия ему помогает. — Следующим заданием будет посмотреть несколько серий вместе с Флоренс. Выслушай её мнение о сюжете и расскажи ей о своём. — И записать в тетрадь? — Верно! И второй разговор был с мистером Хониккером? — Да. — Постарайся поговорить с ним ещё раз. Раньше вы неплохо общались, так что взаимодействие должно тебе помочь. — Спасибо, Шарлотта. — Всегда рада помочь!

***

С Флоренс всё получается замечательно. Они на одном уровне. Они пережили одно и то же. Они сроднились, как брат и сестра. У Беннетта получается угадывать её чувства и эмоции. И различать свои. С Феликсом же гораздо, гораздо сложнее. Феликс совсем другой. Именно этот. Этот мистер Хониккер не похож на того, кто был другом Беннетта. Тот Феликс, похоже, погиб когда-то в той реальности, в которой Беннет собственноручно убил его. Этот мистер Хониккер не играл с Беннеттом в видеоигры. Этот мистер Хониккер слишком много знает о том, как устроен их мир. Этот мистер Хониккер причиняет только боль, пусть и во благо. Беннетт слишком сомневается в том, что из того, что он помнит о мистере Хониккере является настоящим, а что является выдумкой, ложью, бредом, альтернативной вселенной. — Ты ведь всего лишь клон. — говорит Беннетт, склонив голову набок. Челка закрывает ему обзор. Волосы чистые, и сквозь них мистер Хониккер кажется окутанным золотистой дымкой. — Ты бы хотел, чтоб меня не было? — спрашивает он, не оборачиваясь. — Я не знаю. — отвечает Беннетт, помедлив. — Мой разум спутан. — Ещё бы. Феликс подходит и снимает с его головы очередную диагностическую приблуду. — Ты на терапии три месяца. Доза мыла достигла минимума. Как самочувствие? — Я в смятении. Трезвость не приносит мне радости. — Как и раньше. Этого следовало ожидать. Но тесты благоприятные. Что с эмоциональностью? — То, чем я занимаюсь на досуге… Не приносит интереса. Лицо у Хониккера грустное. Это Беннетт уже может расшифровать. — Вот как? Очень жаль. — Но мне, кажется, нравится обсуждать. Что-либо. — Например? — Мне нравятся сеансы терапии. После них спокойно. Нравится обсуждать сериалы с Флоренс. С ней легко разговаривать. — Беннетт не отводит взгляд от лица Феликса, потому что собирается сказать не самую социально приемлемую вещь, — Меня беспокоят разговоры с тобой. Это тревожно. — Я тебя раздражаю? — Нет. — Ты меня боишься? — Нет. — Тебе скучно? — Нет. Я не могу понять, что я чувствую. Ты… другой. Мистер Хониккер допускает полуулыбку. Он сдвигает инструменты со стола и садится на него, прямо с ногами. Он становится так похож на того Феликса, с которым, кажется, Беннетт должен быть отлично знаком. Болезненно похож. — В эйфории сны яркие, Беннетт. Реальность, увы, более пресна. Да ещё и твой разум так некстати подводил тебя в течении большого количества времени. — говорит он. Он продолжает улыбаться, но Беннетт продолжает видеть то, насколько он печален. — Наш мир чрезвычайно интересно устроен, и даже Шарлотта не в силах постичь все его альтернативы. Но в каждой, уж будь уверен, я на твоей стороне. Даже… Даже когда ты не на моей. — Это твое третье тело после того… кого я знал? Феликс качает головой. — Первое. Дядя всё-таки гений. — Ты не выглядишь как он. — Люди взрослеют. Даже такие, как я. — Я убивал тебя? Беннетт задаёт этот вопрос. Тот, что волнует его больше всего. Потому что он всё еще не может понять — привиделось ли это ему в эйфорическом мыльном трипе, нашептали ли это коридоры и шахты Этажей Дома, было ли это. — Нет. — Но я пытался? — Да.

***

Беннетт пропускает вечер терапии. Вместо этого он взламывает замок в ванной и собирается закинуться такой порцией мыла, после которой его должна забавлять любая реклама. За его спиной не то шаги, не то цоканье копыт. — Можешь пропустить нотации в этот раз. — О нет, я просто не могу себе этого позволить. Лицо у Айдена обычно не выражает ничего кроме вежливости, но Беннетт видит, насколько он сейчас зол. Не только потому что Шарлотта — его маленькая принцесса, а Беннетт огорчил её пропуском сеанса. Но и потому что у Беннетта всегда были с Айденом паршивые отношения. — Я поставлю замок обратно. — Ты поставишь обратно не только замок, но и всё, что взял сейчас. Потом пойдёшь и извинишься перед мисс Шарлоттой. А потом перед мистером Феликсом. Они не для того семь лет вытаскивали тебя из твоего бэдтрипа. Дворецкий улыбается настолько жутко, что Беннетту даже не приходит в голову с ним спорить. — Я облажался, да? — Ещё как. Шарлотта явно рада его приходу, от извинений она отмахивается. — Как дела? — Я почти сорвался. — Это плохо. — замечает она. — Что послужило толчком? — Я хотел убить своего друга. — Но ведь не убил. — Но ведь пытался. — Ты извинился? — Нет. — Так что же ты сидишь? — У нас терапия. — Это тоже терапия. — пожимает плечами Шарлотта и захлопывает блокнот. — Беги скорей. Беннетт бежит так быстро, как может. Потому что он и без того опоздал на семь лет. Феликса он находит на кухне. Полусонного и уставшего. У него в руках лейка, его венерина мухоловка вымахала до чудовищных размеров. Непонятно, как Беннетт раньше этого не замечал. Непонятно, почему Беннетт вообще ничего не замечал. Он заключает Феликса в объятия сразу, сходу, сразу, стремительно, чтоб он не успел возмутиться. — Я хотел извиниться. — шепчет он, и Феликс хрипит в ответ: — Очень мило, но ты меня сейчас задушишь! — Прости меня, я тебя не ненавижу. Ты не скучный и не раздражаешь меня. Мне нравится, что ты жив, и я рад, что ты рядом. Мне нравится с тобой разговаривать. Я чувствую, что я счастлив… — частит Беннетт, пока мистер Хониккер бьёт его лейкой по плечу. — Да отпусти меня, идиот! Прекращай это иррациональное проявление привязанности! — Очень даже рациональное, потому что мне нравится! Феликс замирает на мгновение. И свободной рукой обнимает Беннетта в ответ. Это приятно. Пусть он совсем не похож на личинкота, но обниматься комфортно. — Пожалуй, да. В таком случае вполне рационально.