— Вернулся из отпуска и даже не заглядываешь, — Сана щурит глаза, стоя в дверном проеме кабинета, и в них легко читается отнюдь не обида, а ее привычное любопытство. — Мог бы хоть ради приличия зайти.
Вот кто точно не слышал о приличиях, так это она сама. Сана бесцеремонно заходит внутрь и плюхается на небольшой кожаный диванчик, закидывая ногу на ногу и покачивая на носке остроносую туфлю.
Аль-Хайтам помнит ее такой — шумной, беспардонной, жадной до общения и сплетен — с самого первого дня работы здесь, еще когда пришел устраиваться обычным клерком, не претендующим на стремительный карьерный рост. Тогда она стала первым человеком, наладившим контакт с новым нелюдимым коллегой, пусть часто он и осуществлялся в одностороннем порядке.
Она была похожа на типичную карикатурную секретаршу-сплетницу, которую можно увидеть в любом популярном ситкоме. И Аль-Хайтам часто удивлялся такому поразительному сходству.
И вот сейчас, спустя несколько лет, когда он уже давно дорос до начальника местного филиала, она себе не изменяла, по-прежнему оставаясь той самой говорливой занозой, разве что из ранга коллег перешла в подчиненные.
Аль-Хайтам устало вздыхает, обводя ее своим стандартным безразличным взглядом, в котором не читается ни капли желания обсуждать его выходные, и продолжает разбирать бумаги на столе в надежде, что Сана хотя бы раз поймет все без слов.
— Как там солнечная Сицилия? Встретил кого? — но она не унимается.
— Нормально, — ровно отвечает Аль-Хайтам, игнорируя второй вопрос.
— У тебя на все один ответ, — она закатывает глаза и шумно вздыхает. — Нормально, нормально, нормально… А когда будет хорошо? — Сана всплескивает руками, и ладони с хлопком приземляются на ее бедра, от чего болтающаяся обувь слетает с носка. — Ну или плохо. Так, для разнообразия.
Аль-Хайтам не знает, что ответить, потому что она права, как бы ему ни не хотелось это признавать. Она права, и это ужасно раздражает. У него все нормально, ровно, стабильно, и прочие синонимы, которыми только можно описать происходящее в его жизни «ничего».
У него есть и успехи в карьере, и достаток, и собственное жилье, и автомобиль, никаких тебе долговых ям и кредитных обязательств, драм и проблем. Об этом мечтает каждый второй, и каждый второй мог бы ему позавидовать. Вот только чего-то не хватало — все, что Аль-Хайтам имел, было не более чем вещами, которые лишь упрощают жизнь, но не делают ее интересной или счастливой. К тридцати годам у его знакомых уже были отношения, жены, мужья, дети. У него же не было ничего из вышеперечисленного, весь его мир крутился вокруг работы, и только иногда рутина разбавлялась редкими вылазками в тренажерный зал. И те были лишь способом окончательно не врасти в рабочее кресло и не стать предметом интерьера.
Не то чтобы Аль-Хайтам находил это проблемой, требующей незамедлительного решения, скорее чем-то периодически надоедающим вроде писка комара над ухом, что примечательно — звук этот удивительно был схож с голосом Саны. Ох, насколько громким был бы ее смех, узнай она, что его отпуск прошел совсем не на Сицилии, а в собственной квартире, где Хайтам, подобно медведю, впадающему в спячку, отгородился ото всех и заперся на всю неделю, смотря дурацкое кино по телеку, заказывая доставку и отлёживаясь в кровати.
— Меня и так все устраивает, — бессовестно врет он, отводя взгляд.
— Ага, и поэтому в твоём телефоне только рабочие номера, в галерее скриншоты договоров, а в голове чертова пустошь! — Сана встает с дивана, подбирая туфлю, и напоследок выдает: — Тебе уже почти тридцать лет, Хайтам! Пора начинать жить!
Кажется, она говорила ему это уже столько раз, что не сосчитать. Однако сейчас ее слова прозвучали слишком громко и отчетливо, местами даже болезненно. Эта последняя фраза отпечаталась на подкорке и теперь звучала навязчивым лейтмотивом с утра до вечера. И почему только Сану так заботило его будущее?
Пора начинать жить. Хайтам повторяет это каждое утро и после усмехается, сравнивая себя с теми, кто полагается на мантры, аффирмации, натальные карты и марафоны желаний, когда достаточно произнести вслух волшебное послание Вселенной и смиренно ждать чуда.
Начинают ведь с малого, верно? Например, вместо доставки сходить в ресторан, посмотреть на настоящих живых людей, а не актеров с экрана телевизора. Пусть это и сложно назвать полноценным шагом к счастливой жизни, но как начало перемен — вполне приемлемо. А там, если уж судьба будет к нему благосклонна, глядишь, и остальное найдет его само.
Хайтам ошибся, в любимчиках у судьбы он точно не числился, потому что за
целых три дня хождений в рестораны — глухое ничего. Он ежедневно выпивает по две чашки кофе в одиночку и бездумно таращится то в телефон, то по сторонам. Вот только на него никто не обращает внимания, ни одного неравнодушного взгляда или пресловутого знака свыше. Неужели он в самом деле настолько погряз в работе, что теперь и впрямь не отличается от мебели?
Аль-Хайтам отпивает уже давно остывший кофе, снова открывает вкладку с поисковиком и несколько секунд всматривается в экран, прежде чем начать печатать.
«Хобби для мужчин».
Поисковик выдает несколько ссылок, и Аль-Хайтам тыкает на первую попавшуюся. Сёрфинг, дайвинг, тайский бокс, стрельба, автогонки… Он хмурит брови и звучно цокает. С чего вообще все решили, что мужчинам нравится заниматься только чем-то экстремально-спортивным? Где, например, живопись, музыка или вышивание?
Аль-Хайтам откладывает сотовый и складывает ладони в замок, подпирая подбородок. В мыслях привычно звучит уже успевший крайне поднадоесть девиз последних дней, в глазах почти что отчаяние, а на душе полное отсутствие мотивации. Хочется послать все к чертям: и эту дурацкую затею с поиском смысла жизни, и эти безрезультатные походы не пойми для чего, и Сану с ее нравоучениями.
Где-то позади него за соседним столиком верещат женщины далеко за сорок и явно с большим багажом личного опыта, бурно обсуждая выходные.
— …танцы! — Хайтам зачем-то начинает подслушивать.
— Серьезно? — усмехается одна из них. — Разве на танцы нужно идти не с раннего детства?
— Глупости какие! Я ведь не на чемпионате выступать собираюсь! Это для души!
— Ну не знаю… Мне кажется, что это как-то… В нашем-то возрасте…
— Главное начать! И вот именно, в нашем возрасте нельзя ничего откладывать на потом, нужно жить сейчас!
Аль-Хайтам едва ли не взрывается истеричным смехом, стоит последней фразе донестись до его ушей. Ох, нет, судьба все же помнит о нем, просто мастерски издевается.
Танцы, значит. Теперь он точно чувствует себя поехавшим приверженцем пантеизма, фатализма и прочего псевдонаучного бреда.
Тем не менее поисковый запрос сменяется на «танцевальные студии Чикаго», только в этот раз Аль-Хайтам не бездумно нажимает на первую ссылку, а внимательно изучает каждую от начала до конца, вчитываясь в описание, обращая внимание на стиль танца, местоположение и график работы. Выбор падает не на самый очевидный вариант — тот, что ближе к работе или дому, — а на тот, что как раз таки подальше, чтобы ненароком не встретить там знакомых, которых не хочется посвящать в свои личные дела вне стен офиса. Не хватает только шепчущихся за его спиной коллег, обсуждающих босса в пуантах.
Несколько дней он открывает и закрывает вкладку студии, не решаясь даже позвонить и узнать о свободных местах и группах, а потом не замечает, как стоит напротив выцветшей вывески «Студия бальных танцев Зубаира» и скептически обводит взглядом обшарпанные здания вокруг.
Из окна доносится музыка и чей-то смех, а Хайтам чувствует себя неуютно до вспотевших ладоней, поэтому не выпускает из рук телефон, скролля по десятому кругу ленту и создавая впечатление, что он здесь ждёт такси или еще кого-то, а не просто боится зайти внутрь.
— Вы на танцы? — вдруг раздается голос где-то в районе плеча.
— Я… — Хайтам тушуется и вертит головой, словно вопрос был задан не ему, пока рыжеволосая девушка сверлит его настойчивым взглядом. — Нет. Нет, я не на танцы.
— А куда же? — широко улыбается она и тоже смотрит по сторонам. — Здесь в радиусе километра нет ничего другого. Идемте, в первый раз все такие, — она призывно машет рукой и открывает дверь, застывая в проеме.
Аль-Хайтам кивает самому себе и все же решается подняться.
— Я Нилу, — мельком оборачивается она, взлетая по ступенькам вверх.
— Тоже учитесь здесь? — Аль-Хайтам старается снизить градус неловкости.
— Учу, — подмигивает Нилу и наконец заходит внутрь танцевального зала.
И происходит то, чего Аль-Хайтам до ужаса не любил еще с раннего детства — все внимание устремлено на него. С десяток человек смотрят пристально, как будто ждут объяснений. Тут и пара далеко за пятьдесят в нелепых разноцветных жабо на шее, и на вид совсем ещё студенты с воодушевлением в глазах, и несколько его ровесников, только не таких растерянных, как он сам.
— Познакомьтесь, это… — Нилу понимает, что даже не знает чужого имени.
— Аль-Хайтам, — представляется он и тут же чувствует себя новеньким в классе, которого представляет учительница.
— Теперь он с нами. — Нилу бросает свою сумку с вещами на стул и поворачивается к Аль-Хайтаму: — Я проведу вводное занятие, оно бесплатное. После вы решите, хотите ли остаться.
Что ж, факт того, что ему заранее позволено слинять в случае чего, очень обнадеживает.
— А можно проведу я? — с другого конца зала слышится бархатистый мужской голос, а после Аль-Хайтам ловит взглядом два горящих карминных глаза и спадающие на плечи пшеничные волосы. Красивый. Даже слишком.
— Кавех, у тебя ведь уже есть пара, что ты скажешь…
— Чертов Алим пропускает уже вторую тренировку подряд! Это недопустимо! Я отказываюсь от него как от своего партнера! — вдруг вспыхивает тот, размахивая руками точно птица крыльями.
Нилу учтиво улыбается Аль-Хайтаму и направляется к Кавеху, отводя того под локоть чуть дальше, и голос ее становится тише, что совсем не различить, о чем она говорит.
— Кавех, он новичок, — устало вздыхает Нилу. — Нужно начать с азов, а это дело минимум двух недель.
— К чему формальности? Начнём танцевать сразу! Азы — это скучно, — Кавех горделиво вздергивает подбородок, но косится на Нилу умоляющим взглядом. — Мне нужен новый партнер. И срочно, — голос становится в разы тише. Кавех шепчет Нилу прямо в ухо: — Я не хочу снова танцевать с Джадирой. От ее духов у меня кружится голова, и она постоянно называет меня сладким.
— Кавех…
— Нилу, она трогает меня за зад! — шипит Кавех и сжимает губы в тонкую линию.
— Ладно, делай, что хочешь, но если что-то не устроит клиента…
— Разве у меня что-то может пойти не так? — Кавех победно лыбится и хлопает длинными ресницами.
Нилу лишь отмахивается и, подобрав сумку, уходит в раздевалку.
Аль-Хайтам переминается с ноги на ногу и даже пытается придумать отговорку, чтобы ретироваться, пока Кавех идет ему навстречу с самодовольной ухмылкой, а остальные уже во всю танцуют.
— С чего начнём? С теории или разминки? Я не брал сменной специальной одежды или обуви, да и… — но вместо ненайденной отговорки изо рта стремительным потоком вырывается противоположное.
Кавех сдавленно смеется, прикрывая рот рукой, а затем кладет ладонь на чужое плечо, заставляя замолчать.
— Стой, стой, для начала познакомимся. Ты расскажешь мне о себе, а я о себе. И,
возможно, потом мы приступим к практике, — Кавех поджимает губы в ухмылке и убирает руку с плеча.
— Зачем? — брови Хайтама ползут вверх в недоумении. Он ведь пришел учиться танцевать, а не вести задушевные беседы. Хотя, учитывая, что он не умеет ни того, ни другого, чем не повод бросить вызов самому себе.
Кавех садится на стул, вытягивая ноги, и хлопает в приглашение по соседнему.
— Танцы — это не про сухие отточенные движения и правила, это про эмоции и чувства, мы не сможем сработаться, если не узнаем друг друга, — жмет плечами Кавех. — Видишь, — он тычет пальцем в ту пожилую пару, — это Маруф и Амани, они ходят сюда уже полгода. Да, техника хромает, они медлительны и иногда совсем не слышат музыки, но их танец не выглядит плохо. Потому что они чувствуют друг друга, отдаются полностью. Мы с тобой, конечно, не женатая сорок лет пара, но узнать друг друга — обязательная часть программы. — Кавех прочищает горло, улыбаясь: — Я начну. Я Кавех, и я, вообще-то, не тренер, просто хожу сюда уже несколько лет и успел кое-чему научиться, поэтому Нилу иногда позволяет мне брать некоторых учеников на себя. Я оказался здесь, потому что мне хотелось чувствовать что-то большее, чем… Чем я чувствовал. Почему ты оказался тут, Аль-Хайтам? — он выделяет его имя и наклоняет голову вбок, по-лисьи щуря глаза.
Кавех напоминает Аль-Хайтаму людей, которых он всю жизнь старался избегать — слишком красивые, слишком активные, слишком общительные и привлекательные, все в них было слишком. К таким, как он, окружающие тянулись без страха обжечься и часто оказывались лишь горсткой пепла, стлевшей по собственной глупости. Хайтаму то ли все это было чуждо, то ли в глубине души ему все же желалось дотронуться до огня, но страх сгореть заживо из раза в раз оказывался сильнее.
— Я… — Как сказать, что ты пришел сюда, потому что твоя жизнь почти в тридцать лет совершенно пустая и скучная? Что у тебя нет ничего, что заставляет улыбаться и чувствовать? — Я еще не знаю. Хочу найти ответ здесь.
— Что ж, считай, что на данный момент я удовлетворен твоими словами, — Кавех встает, негромко хлопает в ладоши и, разворачиваясь на пятках, направляется к соседнему залу. — Ты идешь?
Взбудораженный мозг Аль-Хайтама немного расслабляется от осознания того, что в танцевальном зале они сегодня будут одни. Нет никакого желания видеть зрителей на своей первой тренировке.
Кавех включает на большой колонке музыку и протягивает руку. Первое, что приходит на ум Аль-Хайтаму, — странный выбор песни для бальных танцев.
— Ты собираешься танцевать? — задать вопроса глупее, чем этот, будучи в танцевальной студии, просто невозможно. — Я имею в виду, так сразу? Я, вообще-то, не умею, я ни разу не танцевал, — Хайтам изламывает брови и скрещивает руки на груди.
— Я знаю, что ни разу, по тебе,
вообще-то, видно, — подтрунивает и ухмыляется Кавех, а затем тянет Хайтама на себя.
Тянет, но тут же отпускает, вставая прямо напротив.
— Я не знаю, танцы — это красиво, но как это поможет мне решить мои, — как же ему не хочется называть все это проблемами, —
вопросы, — да, вполне подходящий эвфемизм.
— Я не знаю, о чем ты думаешь,
Аль-Хайтам, но я уверен, что твоих вопросов станет меньше, если перестанешь их задавать. Закрой глаза, — говорит Кавех, и Аль-Хайтам сперва хочет возразить. Во-первых, приказы обычно отдает он, а во-вторых, смотреть на Кавеха ему тоже хочется — он слишком очарователен, чтобы закрывать глаза.
Однако подчиниться все же приходится — сейчас он не на работе, а насмотреться на Кавеха еще успеет. Аль-Хайтам вздрагивает, когда тот вновь берет его ладони в свои и еле ощутимо прижимается, начиная плавно покачиваться.
— Слушай музыку, — шепчет Кавех и чуть крепче сжимает его пальцы. — И ни о чем не думай, я веду тебя в танце, тебе нужно лишь довериться.
То, чем они занимаются, трудно назвать настоящим танцем, наверняка сейчас они больше похожи на двух подростков в детском лагере на последней вечеринке сезона, но у Аль-Хайтама впервые за много лет так громко стучит сердце, впервые так пусто в голове, и это совсем не та пустошь, о которой говорила Сана. Закрыть глаза и довериться кому-то — поистине новое ощущение для него, привыкшего брать все исключительно на себя. Быть ведомым, а не ведущим. Возможно, именно этого ему и не хватало.
— Это все? — спрашивает Аль-Хайтам, когда Кавех останавливается, но не спешит расцеплять руки.
— На сегодня да, тебе нужно было расслабиться и почувствовать музыку, — кивает Кавех. — Остальное в следующий раз. Если ты, разумеется, снова придешь. И я
очень надеюсь на это, потому что не выдержу еще одного двухчасового квикстепа с Джадирой, — Кавех кивает в сторону пожилой женщины лет шестидесяти, что озирается по сторонам в поисках
кого-то.
— Приду, — не думая, выпаливает Аль-Хайтам.
Сегодня он долго не может уснуть — слишком уж много событий за день. Давно в его жизни не происходило чего-то интереснее еженедельных совещаний. Простой танец наградил его таким приятным нервным перевозбуждением, что сон отказывается приходить до глубокой ночи. Переизбыток эмоций ощущается до ужаса хорошо. И теперь хочется одного — поскорее вернуться в студию.
В следующие разы Кавех учит его основам вальса — положению рук и ног, движению по квадрату, правильному переносу веса тела на определенную ногу.
Кавех рассказывает о себе еще больше: что работает архитектором, и что жизнь его часто оказывалась на краю пропасти, куда он готов был рухнуть без раздумий, и как спасли его от этого танцы. Аль-Хайтам видит за его шармом и широкой улыбкой нечто большее и глубокое. Он одновременно и узнает в нем себя, проводя параллели, и понимает, что Кавех чувствует то, что ему еще пока совсем незнакомо.
— У большинства жизнь на грани тихого отчаяния, — сказал тогда Кавех, заметив в чужих глазах смятение и немой вопрос, — видимо, отчаяние стало громким. — Аль-Хайтам не понял, говорил ли Кавех о себе или же о нем, но, примеряя фразу на собственную жизнь, мог с уверенностью сказать — так и есть.
Аль-Хайтам сам не замечает, как после работы теперь мчится в студию, не заезжая домой или на ужин, как в его жизни появляются маленькие, но цели — научиться новому движению, купить удобную обувь, послушать музыку, что подобрал для него Кавех,
увидеть Кавеха в конце концов.
Танцы становятся слишком важны. А вместе с ними и Кавех.
В одну из тренировок Аль-Хайтам случайно упоминает, что пьет исключительно капучино с конской дозой сиропа, на что Кавех изумленно кривится, прося больше при нем не сквернословить. Так выясняется, что Аль-Хайтам вовсе не ценитель и в кофе совершенно не разбирается, а Кавех просто обязан показать ему настоящий и вкусный. И вот они уже сидят в кафе неподалеку, изучая с полсотни сортов арабики и робусты.
— И как тебе? — Кавех кивком указывает на недопитую чашку эспрессо.
— Я должен был почувствовать здесь клубнику? — с долей скептицизма спрашивает Аль-Хайтам. — Он просто кислый.
— Чтобы распознать вкус нужно тренировать вкусовые рецепторы! Сначала ты определяешь базовый — цветочный, пряный, фруктовый, а потом улавливаешь тонкости! — Кавех вспыхивает, желая вновь по полочкам разложить все основы каппинга.
С Кавехом оказывается приятно не только танцевать, но и общаться. Пусть друг с другом они соглашаются редко, но Аль-Хайтам вполне доволен — впервые за долгое время кто-то, кто не Сана, общается с ним с неподдельным интересом. По крайней мере, в это хочется верить.
— Подвезти тебя домой? — наконец набравшись смелости, решается спросить Аль-Хайтам.
— Совсем не хочешь расставаться со мной? — подмигивает Кавех и несильно толкает его в плечо.
Аль-Хайтам не знает, что ответить, и ему ужасно стыдно за свою социальную неловкость. Природная замкнутость и несколько лет отсутствия отношений ощутимо сказались на его умении коммуницировать с кем-то, кроме сотрудников, коим он выдавал распоряжения, поэтому вместо ответного флирта слова застревают в глотке горьким кофейным послевкусием.
— Подвези, — Кавех снова смеется, и его смех — звенящий и заразительный, который сглаживает любую неловкую паузу и от которого у Аль-Хайтама каждый раз бегут мурашки. — Я уж думал, что и не предложишь, — Кавех стреляет глазами и накидывает на плечи пальто.
Еще месяц назад Аль-Хайтам даже не мог представить, что будет так увлечен чем-то и кем-то, что из обычной попытки попробовать что-то новое, изначально казавшейся совершенно глупой и бесполезной затеей, это перерастет в необходимость и даже зависимость. Зависимость от музыки, от звука шаркающих по деревянному паркету туфель, от странных чудаковатых танцующих рядом людей в разноцветных нарядах, от звонкого смеха Кавеха, от его замечаний и указаний, и от кофе, теперь разделенного на двоих по вечерам.
В машине Кавех впервые затрагивает тему жизни Аль-Хайтама, ранее по неизвестной причине обходимую стороной:
— Я вижу в тебе себя пару лет назад, когда сам был на пороге тридцати, — Кавех усмехается и смотрит в окно. — Может, это число проклятое.
— Скорее статистика, в этом возрасте окружающие тебя люди либо добиваются успехов в работе, либо строят счастливую семью, и если в твоей жизни отсутствует что-то из этого, то сразу кажется, что с тобой не все в порядке.
— Так ты оказывается склонен к самокопанию, — Кавех хмыкает, вычерчивая на запотевшем стекле узоры, — я это к тому, что я справился с этим. И ты тоже сможешь. Не то чтобы это повод для гордости, хотя вылезти из дерьма — то еще испытание.
— Но моя жизнь не дерьмо, — замечает Аль-Хайтам, сворачивая к нужному дому.
— Засыпать без желания проснуться или не знать, зачем живешь, — то еще дерьмо, — бросает напоследок Кавех, вылезая из машины.
Аль-Хайтам чувствует их сближение, но Кавех словно дразнит его, выжидая ответных шагов. Он заботливо придерживает Аль-Хайтама, чтобы тот не упал при резких поворотах, внимательно поправляет завернувшийся ворот рубашки. И все это выходит у Кавеха так легко и непринужденно, словно все эти простые касания — лишь часть танца, а не открытое проявление встречного интереса, и Хайтаму остается лишь молча умирать внутри каждый раз, когда Кавех снова дотрагивается.
Тренировки идут одна за другой, и Аль-Хайтам старается, честно старается, как никогда до этого, вот только из раза в раз то отдавливает Кавеху ноги, то спотыкается о свои собственные.
— Такими темпами у меня не останется ни одной живой пары обуви, — Кавех резко отпрыгивает, когда Аль-Хайтам вновь топчет его ботинки.
— Извини, — вздыхает Аль-Хайтам. — Я безнадежен.
В его словах нет печали, лишь сухая констатация факта. У него ничего не получается. И в этом нет вины Кавеха. Его движения плавные, когда он кружится в такт музыке, четкие на поворотах, и всегда — чувственные. Движения Аль-Хайтама же больше похожи на ломаные безжизненные отрезки.
— Нет, нет, нет, — щебечет Кавех. — Тебе просто надо, — он хмыкает и легко дотрагивается до рук, — отпустить себя. Чувствуешь, как напряжены твои руки? — пальцы Кавеха скользят от кистей к плечам. — Ты слишком много думаешь, постоянно следишь за движениями, наверняка в мыслях повторяешь правила, но это все не нужно.
— Какой твой любимый танец? — внезапно спрашивает Аль-Хайтам, в его голове Кавех совсем не вяжется с вальсом. Вальс слишком прост и скучен для такого, как он. Ему бы подошла бачата — сексуальная, трепетная, яркая.
— Танго, —
ох, ну разумеется. Темперамент, драма, полярный ритм от замедления к ускорению, взлет и падение. — Но даже в таком танце, как вальс, важны страсть и эмоции. Ты должен чувствовать. Чувствовать меня и себя. Ты словно чего-то боишься. Отпусти себя. Танцуй.
Глаза Кавеха горят и, в отличие от самого Хайтама, он ни разу не сомневается в нем и в том, что все получится. Ни разу в его глазах не мелькают сомнения или усталость. Кавех мерцает яркими вспышками, и сколько же в нем искрящейся жизни и энергии, за ним хочется следовать, хочется протягивать ему руку вновь и вновь, чтобы тот вел его куда угодно. И в этот раз Хайтам точно позволит себе сделать это, чтобы хоть на толику приблизиться к пламени и стать его частью.
Желание жить — вот что тогда в нем увидел Аль-Хайтам.
Кавех прав — Аль-Хайтам боится и оступиться, и ошибиться, и сделать первый шаг. Но еще больше он боится сделать шаг назад и вернуться туда, с чего начал.
***
В наушниках играет трек, что отправила Нилу, а Аль-Хайтам кружит по кабинету, разучивая движения, оттачивая каждое со всей своей скрупулезностью.
— Страсть, чувства, эмоции, — вторит он сам себе вслух, — страсть, чувства… Сана! Какого черта?! — Хайтам едва ли не подпрыгивает на месте, когда, повернувшись, видит Сану, практически сложившуюся пополам от смеха.
— Прости… — она переводит дыхание, но ее грудная клетка все еще крупно дрожит. — Ты выглядел так увлеченно. Ты в последнее время сам не свой. Ну, знаешь, улыбаешься чаще, чем раз в год, танцуешь в своем кабинете. Это танго? Кто он?
— Да. Танго. Не важ… Он? — Аль-Хайтам выпучивает глаза, не понимая, как информация о его ориентации просочилась за пределы его черепной коробки.
— Умоляю, если бы тебе нравились женщины, мы бы давно были женаты!
— Не хочу тебя расстраивать…
— Заткнись и расскажи мне всё!
— Так все же заткнуться или рассказать?
Сана кидает в него ручку со стола, и если Аль-Хайтам не хочет, чтобы следующей в его голову прилетела керамическая кружка, то у него не остается иного выбора, кроме как доложить о событиях прошедшего месяца.
***
от: Кавех
«Репетиция переносится на завтра в 21:00!»
Аль-Хайтам прекрасно знает, ведь именно по его просьбе Нилу дала ключи от студии, разрешив забрать себе весь вечер. И она же любезно проводила с ним дополнительные уроки танго всего за пятьдесят долларов в час.
Танцевальный зал залит светом уличных фонарей, словно закатным солнцем. На часах половина девятого, Аль-Хайтам вперемешку с повторением движений разученного от и до танца выглядывает в широкие панорамные окна, переводя дыхание в попытках унять заполошно бьющееся сердце — до назначенного времени остаётся полчаса, но он знает, что Кавех придет раньше. Как и всегда. Ладони потеют, дыхание норовит сбиться при каждом вдохе. Аль-Хайтам понимает — он
влюбился. По-настоящему, так, как никогда в жизни до этого, влюбился до дрожи в коленях, до проступающего розового румянца на щеках при одном лишь упоминании чужого имени, до расползающегося по телу жара.
— Хайтам, — Кавех очерчивает взглядом помещение, находя знакомый силуэт у окна.
Он открывает рот в беззвучном «о», узнавая знакомые перемены темпа и намеренные сбои-паузы.
— Танго? — искренне удивляется Кавех, и его глаза сияют еще ярче, огненными переливами мерцая в желтых фонарных отблесках.
— Потанцуешь со мной? — Аль-Хайтам протягивает руку, и нет, она совсем не дрожит от волнения.
В танго невозможно предугадать заранее, каким именно выйдет танец, как бы долго вы не заучивали движения. Это словно пазл, складывающийся каждый раз в иную картинку. Поэтому Аль-Хайтам не полагается на правила и технику, сейчас ему хочется почувствовать Кавеха. Его ладонь в своей, которую он сжимает сильнее обычного, прикосновение бедра к бедру при пивотах, мурашки на чужой шее от собственного дыхания, когда он привлекает Кавеха к себе, а затем усаживает в глубокий выпад и прогибает назад, секундное пересечение взглядов, заставляющее сердце пропустить несколько ударов, что отдаются гулким стуком о ребра. Сегодня Аль-Хайтам впервые ведет в танце, и это прекрасный способ узнать Кавеха лучше, отметить его податливость чужому напору и инициативе, то, как он раскрывается в процессе, как следует за музыкой, как горят воодушевлением и желанием его глаза. И он весь такой же, как этот танец — быстрый и резкий, яркий и экспрессивный, сложный и запоминающийся.
Аль-Хайтам не находит больше ни одного вопроса в своей голове, то ли потому что нашел на них все ответы, то ли просто перестал их задавать.
И когда он разворачивает Кавеха к себе спиной, обхватывая сзади ладонями торс и ведя ими к пылающим щекам, когда они оказываются прямо напротив зеркала, Кавех смотрит с вызовом, знает, что произойдет ровно через секунду, стоит им снова оказаться лицом к лицу.
Аль-Хайтам целует его сразу же, настойчиво и горячо, перебирает пальцами густые волосы, а после спускается ими вниз по позвоночнику. И все в нем трепещет. Губы горят, как и все тело, тихий вздох Кавеха растворяется где-то в поцелуе, пока его руки крепко цепляются за предплечья.
— Достаточно страсти и чувств? — шепчет в поцелуй Аль-Хайтам.
— Сложно понять, — блаженно выдыхает Кавех, — нужно больше практики.
Они целуются еще и еще, пока песня не начинает играть по четвертому кругу.
— Ты удивил меня, — Кавех улыбается, прикрывая глаза и чуть склоняя голову в смущении.
— Ты ведь ждал этого, — усмехается Аль-Хайтам, видя, как Кавех округляет глаза.
— Ждал, — сдается он, — но ты все равно удивил.
— Я бы хотел делать это и дальше, — Аль-Хайтам удовлетворенно отмечает, как легко ему дались эти слова.
— Ты нашел ответ? — Кавех гладит чужие щеки и потирается носом о шею.
— Лучше, — Хайтам целует тыльную сторону его ладони, —
я нашел тебя.
