Лондон
Невский расстегнул пуговицу пиджака, пригладил влажные от дождя волосы, с интересом осмотрел пустой зал. Он выглядел ровно таким, каким его помнил Темсон, но в то же время что-то в нём было неузнаваемо другим. — Последний раз мы виделись, кажется, ещё до войны, помните? — сказал Темсон, запуская разговор. — Вы дважды обыграли меня в шахматы. — Точно… Это было до… первой войны, да. Мы вызывали духов. — Боже милостивый!.. А затем будили вашего брата. Он говорил, что в него вселился… — Он у нас очень впечатлительный, — перебил с улыбкой Невский. — Ему просто приснился кошмар. Повисла неловкая пауза. Темсон попробовал виски и пожалел, что не заказал скотч: бар ломился от французского и американского алкоголя, но вот скотч везде и всюду мог быть, как ему и полагалось, только шотландским. Ему всё никак не удавалось уловить разум Невского. С тех пор как Темсон научился читать мысли на расстоянии, он прислушивался к каждому встречному, тренируя свой дар. Он слышал усталый монолог бармена с самим собой и мысли людей в фойе, но прямо перед ним как будто бы никого и не было. Такое с ним, довольно опытным телепатом, случилось впервые. — Вы теперь Павлов? — спросил Темсон. — Это для командировки, чтобы не возникало вопросов. У нас троих разные фамилии. — Командировка? Я думал, вы путешествуете. Невский свёл плечи, будто хотел занять поменьше пространства. — Вы, наверное, знаете: в Канне был кинофестиваль. Кто-то из делегации не смог поехать, и в последний момент место в самолёте предложили нам. — Но фестиваль уже кончился, — заметил Темсон. — Да, наша делегация ещё неделю назад вернулась в Москву. Нам троим просто позволили задержаться по особому случаю, и мы немножко посмотрели Лазурный берег и Прованс. — По особому случаю? Собеседник совсем сжался и сцепил руки в замок. — День рождения. У меня. В досье этой информации не было. А раз прочитать мысли нельзя, пусть объект сам всё расскажет, — нужно просто его немного подтолкнуть. Невский был очень зажат и напряжён. Темсон же, наоборот, расслабился, слегка подался вперёд. — Когда? — Завтра… — Невский взглянул на часы. — А нет, уже. — В таком случае поздравляю! Два окурка были потушены в пепельнице, бокалы глухо звякнули друг о друга толстыми стенками. На бледном лице Невского проступил не менее бледный румянец. Ну, уже что-то. — Однако я бы хотел сохранить это в тайне. Я не отмечаю… И внимание мне ни к чему… — Не беспокойтесь, я нем как могила. — А что вас привело в Ниццу? «Ты-то и привёл», — подумал Темсон, но вслух выдал заготовленную легенду: — Навещал старых друзей. До войны они держали книжный магазин в Сохо, а сейчас открыли ещё один здесь. Английские книги на Ривьере, представляете? — Как он называется? Мы отправимся туда завтра же. В этот момент Темсон ощутил, как сильно он привык опираться на телепатию за последние годы: он не смог понять, искренен ли энтузиазм Невского, или тот просто переигрывает? А может, он знал, что нет никакого магазина, и пытался подловить Темсона на лжи? — Они пока не нашли постоянного продавца, а сами были вынуждены уехать домой. Лондон зовёт. — Вот как… — Невский заметно погрустнел. Он не пытался скрыть досаду, и Темсон с некоторым разочарованием констатировал, что тот не играл. — Очень жаль. Ко мне в руки нынче редко попадают книги на английском… Он хотел сказать что-то ещё, но, кажется, осознав, что разоткровенничался, снова стал натянутой струной. Сел ровнее, крепко вцепился в хрустальный стакан, бросил взгляд на двери. Снова он был похож и не похож на самого себя, и Темсон будто смотрел на двух Невских сразу. «Нет уж, хватит с меня двух де Лясенов». — Чем вы вообще занимаетесь? — Я работаю в музее. Сначала был реставратором, не так давно перешёл в хранилище. — И кем вы там работаете? — Хранителем музейных ценностей. — Реставратор как будто звучит интереснее. — Так и есть. — Тогда почему вы сменили профессию? Пожевав щёки, Невский странным тоном проронил: — Разонравилось. Идеальный законченный ответ, не прикопаешься. «Врёт, как дышит». Отпив виски, Темсон дал собеседнику время задать встречный вопрос о работе, и даже подготовил дежурный ответ. Как-то надо было направить беседу в нужное русло… Однако Невский спросил совсем о другом. — Сколько лет ушло… Я имею в виду, чтобы восстановить Лондон? — Прошу прощения? — После войны. Немцы почти сравняли вас с землёй. Темсон сложил руки на груди и только потом спохватился, но менять позу было поздно. Он сделал вид, что задумался, правда отчего-то не мог смотреть Невскому в глаза. Пожалев, что стёкла его очков не имели затемнения, он вгляделся в глубину зала, а затем уцепился за банальные, спасительные мысли сонного бармена и натянул на лицо беспечность. — Хм… Несколько лет? В первые годы восстановили главные здания в центре… Честно говоря, мы всё ещё застраиваем некоторые районы. Одна стройка идёт быстро, другая… Хм. Да уж. Собеседник жутко смутился. — Простите, я не хотел вас… — Вы не способны меня задеть, — с самой широкой улыбкой заверил его Темсон. — Я уже большой мальчик, видел норманнов и французов, чуму и пожары. Невский озадаченно посмотрел на него. — В том и дело, что вы совсем не похожи на мальчика. Простите мою бестактность, но за последние полвека вы изменились сильнее, чем за предыдущее столетие… Тут его осенило: когда они виделись в последний раз, Темсон, ещё не научившийся читать мысли, не был седым, не носил очков. Увы, всё в жизни имело цену, и городская магия не была исключением. Дар телепатии отнял у Темсона молодость, он теперь всё чаще болел. Стоило бросить курить, но на это он пока не решался… — Времена таковы, мы все стареем, — не теряя апломба, заверил он. — Простите, что отвечу бестактностью, но вы и сами выглядите в лучшем случае болезненно. Полагаю, война истребовала жертву с нас всех. — Помолчав, он из вежливости спросил: — Как восстанавливаетесь вы? Для вас это первый раз. — Признаться, с превеликим трудом. Пока ещё воскрешаем Ленинградскую область. К тому же мы потеряли неисчислимое количество музейных предметов. Как удобно он сам свернул к нужной теме, так что Темсону даже не пришлось обращаться к широкому арсеналу своих приёмов. «Итак, гвоздь программы…» Он наклонился вперёд и заговорил шёпотом: — Между нами, лучше уж многолетняя стройка, чем то, что случилось с японцами. Вздрогнув, Невский побледнел и отшатнулся. — При всём уважении, мистер Темсон, я считаю, что сравнивать одну трагедию с другой несправедливо. Всюду погибли люди. Смерть от голода ничем не лучше гибели под бомбами. В ней нет ничего благородного, ничего высокого. Любая смерть — это просто смерть. И хотя Темсону совершенно нечего было ответить на древнюю как мир истину, которую Невский, очевидно, постиг жестоким путём, он скрепя сердце решил придерживаться регламента своей миссии. Пора было внести элемент ужаса и угрозы. — Только вот Хиросиму сровняли с землёй. Она погибла вместе со своими людьми, — неторопливо говорил он, позволяя словам оседать и закрепляться. — У города нет хранителя и, кто знает, появится ли когда-нибудь новый… Теперь подобное могут сделать с любым другим городом, большим и малым, советским и американским. Могут ударить по любому заводу или военной базе, после чего спишут людские жертвы как сопутствующий ущерб. Из фойе до Темсона донеслись мысли, а затем голоса: сестра и брат Невского приближались к дверям ресторана. Тот их заметил и вдруг весь преобразился, наконец приняв свой прежний надменный облик; даже воздух вокруг как будто наэлектризовался и стал холодным. Даром что под глазами его лежали глубокие тени, поредевшие волосы были старомодно зализаны набок, а щёки впали, сделав лицо похожим на серый череп. — Мистер Темсон, по сравнению с вами я-то как раз мальчик, и, безусловно, могу не понимать каких-то вещей, но я отнюдь не наивен, — вкрадчиво говорил он; в голосе его узнаваемо, горделиво звенела сталь. — И догадываюсь, чего вы хотите от меня услышать. Однако скажу я вот что. Я верю в мирный атом и терпеть не могу какое бы то ни было оружие. Благодаря этой своей позиции я получил освобождение от любых тайн, связанных с ядерной программой, как и от сношений с людьми, что-либо о ней знавших. У меня нет друзей, нет любимой женщины, нет имени — я принёс жертву и войне, и миру. Мне нечего дать вам. Я не равен вам, мистер Темсон, я не столица и не город. Я музейный работник. Он залпом допил виски и поднялся со своего места, как раз когда похожий на него как две капли воды брат и рыжеволосая сестра оказались у столика. Оба поздоровались с Темсоном, и он даже что-то ответил, но сам не отрывал глаз от Невского. — Уже спать? Но мы же только пришли! — Не будем утомлять нашего друга разговорами. Мы наверняка ещё встретимся завтра, — салонным, наилюбезнейшим тоном сказал Невский, взяв сестру под локоть. — Доброй ночи, мистер Темсон! Троица вышла в фойе и вызвала лифт. Темсон взял сигарету и попытался прикурить, но спички ломались одна за одной. Он был слишком погружён в причины своей неудачи, отчего рука, возникшая сбоку и протянувшая ему зажигалку, заставила его подпрыгнуть на стуле. — Ну как вам работается, мистер Ти? Париж заняла место Невского и победоносно улыбнулась.Париж
Если бы она могла запечатлеть на фото лицо Лондона Темсона в этот момент, то непременно бы так и сделала. И хотя Патиш не приложила руку к его злоключениям, она чувствовала себя отмщённой. Такими темпами можно поверить и в карму!.. Английский шпион, уже два дня ошивавшийся в Ницце, оказался крайне нелюбезен, и обе предыдущие встречи с ним обернулись сценами для Патиш. Она даже пыталась попросить прощения и загладить вину, но напрасно: Лондон непреклонно отказывал и в деловых, и в приятельских встречах, ссылаясь на работу. Но вот когда пришлось обхаживать «объекта», как он называл тех, за кем следил, он наверняка пустил в ход всё своё обаяние, и даже не поскупился на улыбку. Однако ни это, ни грязные телепатические приёмчики не сработали против Невского, куда более упрямого и неумолимого, чем Темсон, — она успела расслышать конец их разговора и теперь ликовала. — Что вы здесь делаете, де Лясен? — вместо приветствия спросил он. — Как и вы, живу в отеле. У Франции, кстати, тоже есть разведка. — Вы, что же, теперь работаете в разведке? — А вам бы этого хотелось? — прошептала Патиш. Она медленно проследила глазами все линии и острые углы, из которых складывалась его фигура, ненадолго задержала взгляд на длинных жилистых пальцах, почему-то представив, как они перебирают её мысли, и остановилась на строгом, полном невысказанной ярости лице. Темсон сидел не шевелясь и не моргая; он нервно сглотнул. — Нет, — внезапно осипшим голосом сказал он. Выдержав паузу и шпажкой поиграв с оливкой в своём бокале, Патиш ответила: — В таком случае, вам не о чем переживать. — Она положила ногу на ногу и отставила мартини на столик. — Когда в программу фестиваля включили советский фильм, всем стало понятно, что за советской делегацией, если она, конечно, приедет в Канн, будет установлено наблюдение. Когда же выяснилось, что к делегации присоединился… Ленинград, — Патиш поёжилась от этого имени, — я решила, что будет нелишним за ним присмотреть. Такой редкий гость привлёк бы внимание самых разных агентов. Я оказалась права. — И вы теперь лично его пасёте? Он вернул своему голосу привычную приторную ядовитость; видимо, пришёл наконец в себя. — Ну что вы, я не посмею отбирать ваш хлеб, — в тон ему проворковала Патиш. — Но я думаю, в чужом краю, в окружении не слишком дружелюбных шпионов, ему не помешает иметь друга, которому будет до него дело. Пьер пережил войну не так, как мы с вами, месье Темсон. Не представляю, что ему пришлось перенести. И вы со своей телепатией ему только навредите. Лондон хрипло усмехнулся. — А я не могу прочитать его мысли. — Вы шутите. — Если бы. Я слышу портье и носильщиков, и несчастного бармена. Кажется, каких-то таксистов с улицы. Вас… слышу слишком хорошо, — нехотя добавил он. — Слышал его брата и сестру — может, помните их? — пока они не уехали на лифте. Но не его. Ни единой самой захудалой мыслишки, ничего. Белый лист. Патиш крепко задумалась. Она не владела телепатией: её собственный дар позволял управлять светом, так что её знания о ментальных возможностях были ограничены. Она не смогла тут же вспомнить других менталистов, и по всему выходило, что телепатия месье Темсона довольно уникальна. Но он научился читать мысли недавно и сам многого не знал. Что же было в Пьере Невском такого, что блокировало Темсона? Каким был его дар? Ответ был не вполне очевидным, но простым и логичным: Пьер и сам был менталистом. — И что с того? — хмурясь, спросил Лондон. Ах, ну, конечно, он читал её мысли. Он закатил глаза. — Разумеется, читаю. Так в чём дело? Многим старым городам были подвластны силы природы. Они могли разжигать огонь щелчком пальцев, закручивать ветер мановением руки, управлять погодой, пренебрегать притяжением земли, и всё это сказывалось на мире осязаемых вещей. Но менталисты ведали миром идей, устроенным гораздо сложнее. А что если они не могли применять свои силы друг против друга? Темсон ничего не возразил на эти умозаключения; возможно, подумал о том же самом. Он некоторое время отрешённо курил, что-то припоминая про себя. — Выходит, за все эти годы я не встретил ни одного менталиста… У Патиш не имелось на это приличного довода, но ей пришло в голову, что появление менталистов было как-то связано с человеческим прогрессом. Может, их больше там, где наука делает рывок? Сколько же их станет в будущем?.. — Он тоже телепат? — Пьер? Мне кажется, у менталистов не может быть большого разнообразия, месье Темсон. Насколько я это понимаю, разум похож на… — Патиш задумалась. И правда, на что похож? Ей вспомнился недавний фестиваль. — Допустим, на кино. Изображение можно проиграть как есть, а можно перемонтировать — и с мыслями то же самое. То есть, либо он телепат, либо телепат наоборот. — Вы о чём? — Вместо того, чтобы читать мысли, он их, например, записывает. Или редактирует. Лондон долго сидел в молчании. Патиш догадывалась: он ищет в её сознании, во всех уголках памяти источник её интуитивного знания; ищет и не находит. Она слишком часто оказывалась права в том, что касалось городской магии, и Темсон не мог отмахнуться даже от наиболее смелых её гипотез. Сам он открыл у себя телепатию совершенно случайно: ухватился за неё, стал методично развивать, ничего в ней не смысля, но подстраиваясь на ходу. — Что, если я не могу прочитать его мысли, а он мои — может? — Он сказал это таким тоном, что Патиш невольно содрогнулась. — Мы обязаны сообщить в Лигу столиц. На неё начала накатывать паника, но она говорила спокойно и рассудительно. — Только вот сообщать вам нечего. Вы порой сами фильтруете чужие мысли, если они вас не устраивают. И без основательных доказательств вам всё равно никто не поверит. Он смерил её взглядом. — Ваша правда. Однако я всё ещё слышу ваши мысли, де Лясен. И знаю, что вы боитесь. И знаю, что вы пытаетесь это скрыть. Патиш почувствовала, как горит её лицо. Действительно, что ей скрывать? — Оставьте Пьера в покое. Вот всё, что я хотела сказать. — Вы не понимаете. У меня задание. Это не каприз, даже не политика, это вопрос жизни и смерти. Мы должны знать, что Советы делают со своим арсеналом. — Я понимаю, друг мой, конечно, понимаю… — Мы не друзья, — отрезал он. — …Но вам для этого не нужен Пьер. Установите слежку за военными, за учёными, шпионьте за шпионами. Найдите разведчика, которому хватит духу следить за Москвой, в конце концов. Разве вы не видите, какая он лёгкая цель? Конечно, он понятия не имеет ни о каких секретных планах. — А вы-то его про секреты уже спросили, или это тоже домыслы?.. — Патиш молчала, Темсон рассматривал её мысли и воспоминания, глядя на неё и сквозь неё. Он расплылся в неприятной улыбке. — О… А вы с ним и не разговаривали, только наблюдали издалека. И он всё ещё не знает, что вы и Патрис — один человек. Как вы любите говорить? О-ля-ля!.. Но сейчас не то время и не то место, верно? Он ведь немного параноик, появление в отеле целых двух старых знакомых вызовет у него толстые подозрения. И вполне справедливые, надо сказать… Только и остаётся быть неузнанным ангелом-хранителем и следить, как бы чего не ляпнуть! Должен признать, де Лясен, в этом раунде шпионских игр вы меня определённо переплюнули. И, знаете ли, с учётом происходящего в Алжире, мне даже не обидно… — Вы правы, Патрис, явившись после вас, будет выглядеть очень подозрительно, — перебила она. — Но вы также и ошибаетесь, потому что я ничего не боюсь. Моя задача — позаботиться о гостях и оказать им достойный приём. Хотя он не гость в моём городе, он гость в моей стране. — Темсон продолжал улыбаться, и Патиш веско добавила: — Кстати, как и вы. Она вышла из-за столика, оправила платье и уже сделала шаг в сторону лифтов, но почувствовала чужие пальцы на запястье. Патиш посмотрела на Темсона с неподдельной тревогой. — Вы бы позаботились и обо мне? — тихо спросил он, опустив глаза. Она устало вздохнула. — Я дважды приглашала вас на ужин, и ещё на лодочную прогулку. Я хотела познакомить вас со своими друзьями. Сегодня, если вы забыли, я полдня покорно обгорала вместе с вами на пляже, а вам было жалко для меня тени от зонтика. Я заступилась за вас, раскрыв свою тайну людям, которым не готова была её открыть. Чего же вы от меня хотите, Лондон? Как именно мне о вас заботиться? У неё возникло ощущение, что она отчитывает ребёнка. Темсон отпустил её руку. — Спокойной ночи, де Лясен, — отвернувшись, сказал он. Патиш ушла не попрощавшись и не сочла это невежливым. Стук её каблуков эхом разносился по ресторану, а потом и в фойе. Портье, увидев её, улыбнулся, но заметив выражение лица, срочно занялся журналом гостей. Она зашла в лифт и безжалостно вдавила кнопку. Подозрительно? Вот ещё. Она пойдёт и всё объяснит Пьеру. Патиш надеялась, что он поймёт. Что ей удастся рассказать, кто такой Патрис и чего хочет Темсон; что она никому на свете не даст его в обиду и защитит от агентов и шпионов. И она расскажет, как устроились люди, уехавшие из Петрограда. И скажет, как скучала по нему из оккупации, пока он был в блокаде. Она знает правильные слова. Он всё поймёт. Лифт остановился и, шурша, раскрыл двери. Она вышла на шестом этаже, где ковролин заглушил её шаги, и осторожно направилась по коридору к нужному номеру. Сто тринадцатый, сто четырнадцатый, сто… В дальнем конце показался тёмный силуэт и пошёл ей навстречу. Из сто пятнадцатого номера вышел крупный мрачный мужчина. — Пардон, месье, я совсем тут потерялась! Какой это этаж? — Шестой, — ответил он с едва заметным акцентом. Советский агент? За Пьером наверняка следили свои. — О-ля-ля! Вот это я промахнулась. Доброй ночи, месье! Она развернулась к лифту. Восторг от предвкушения встречи растаял, решительность угасла, навалилась усталость. Второй час ночи — ну какие встречи давних друзей, какие рассказы… Патиш посмотрела на кнопки с номерами этажей. Темсон жил на пятом. Она нажала на кнопку с цифрой четыре и отправилась к себе в номер. Завтра. «Мы встретимся завтра».Ленинград
Пётр проснулся от заполнившего комнату утреннего света. Ему снился чёрно-белый сон о Ленинграде, где он просто гулял по улицам, по бесконечному круговому маршруту. Никого не было вокруг, но в таком одиночестве он отчего-то находил уют. Сон снился ему часто… А мысль о том, что в свой день рождения он впервые оказался так далеко от дома, зависла на краю сознания и растаяла. Ну вот какая… Какая разница?.. Катерина, поздравив с днём рождения, в качестве подарка решила поколдовать над его головой, и он сидел, глядя в бесцветную стену, пока она каким-то особенным методом сушила ему волосы, наносила бриолин и что-то делала руками и расчёской. Когда же он увидел себя в зеркале, то невольно расплылся в улыбке: так свежо и молодо, и модно он не выглядел уже очень много лет. Младший брат, по какой-то причине также названный их отцом Петром, но среди своих именуемый исключительно Петей, поклянчил красивую укладку и себе, а потому к завтраку они опоздали и, сразу захватив пляжную сумку, решили зайти в одно из многочисленных кафе на набережной. — Смотри-ка, Петро, это promenade des Anglais, — Петя указал на табличку с названием улицы. — Английская набережная! — И целых два Петра на берегу, прямо как дома, — улыбнулась Катерина. Но у Пети была своя идея. — Теперь-то всё сходится! Мистер Темсон неспроста нам тут встретился, он же англичанин! — Как славно, что в Ленинграде он нам не встретится, — заметил Пётр. — У нас-то Английскую набережную переименовали. Правда, мне ни Урицкий не встречался в своё время, ни Володарский с Либкнехтом. Петя настаивал, что его теорию о глубоком значении названий улиц рано списывать со счетов, а сестра, будучи сторонницей доводов разума и здравого смысла, возразила, и между ними завязалась привычная для их семейства дискуссия, в которой от шутливых гипотез они скоро перешли к полуфилософским рассуждениям. Пётр никогда в их спорах не участвовал, но иногда кивал, соглашаясь в основном с Катериной. Говорили они на русском и неминуемо привлекали внимание, а потому старший брат предложил им в качестве тренировки языка вести диалог на французском. — Pas de problème, mon frangin! — ухмыльнулся Петя и показал язык. Дискуссия продолжилась, хотя и не столь оживлённо, поскольку и брат, и сестра иногда не могли вспомнить нужное слово и, поглядывая на старшего, украдкой подсказывали друг другу перевод. Позавтракав, они перешли на другую сторону набережной и сразу оказались на берегу. Вокруг было безлюдно; они кинули сумку на влажный шезлонг и отправились к воде. Море после ночного шторма было мутным, тёмным, шипящая волна показывала своё неприглядное нутро и скатывалась по гальке назад. Но вот если зайти вглубь, по пояс или дальше, там вода была чище и бирюзовей; а впрочем, плавать сейчас всё равно было холодно, и, помочив только руки, они вернулись к шезлонгу. Теперь младший брат что-то объяснял сестре на камушках, а она хмурилась и задавала вопросы. Через двадцать минут они, выбрав место на некотором отдалении от шезлонгов, увлечённо сооружали из гальки что-то вроде карты города с улицами, площадями и зданиями, позабыв о своём философском споре. Они позаботились и о водоснабжении, протянув к своему городу речку из самого Средиземного моря. Пётр гипнотизировал горизонт, но, возможно, что это горизонт его очаровал; наличие границы между небом и того же цвета водой удивляло само по себе. Море переливалось монетками, серебряными чешуйками, бесчисленными кольцами и камушками, и, растянувшись подобно ленивому зверю, дремало в тёплых ладонях солнца. Бесконечное, бессмертное море… Какая разница, что сегодня за день? Папа придумал для него эту дату. Это он дал ему имя, надел на него сюртук; это он брал его в путешествия, показывал другие города и страны, знакомил с людьми; он научил всему, что касалось человечности, и не дал ничего для жизни бессмертного. И разговор с Темсоном лишь указал Петру на пропасть между ним и остальными. Хотя теперь он несколько жалел, что ответил ему резко, как-то грубо. Вышло совершенно неподобающе тону их разговора, даже несмотря на нагловатость собеседника и его очевидные шпионские интриги. Эмоции были неуместны — Лондон-то наверняка помнил его столицей, а он в те годы был совсем другим человеком. Если уж Темсон случайно или нарочно возник в Ницце, то почему бы и Патрису де Лясену здесь не оказаться? Вот только французская столица как будто напрочь проигнорировал его приезд. Он не появился ни в Канне, ни в Марселе, ни в одном из маленьких городков на Лазурном берегу; он не встречался Петру среди прохожих, не оказывался экскурсоводом, водителем или хотя бы официантом. Узнал бы он Патриса сейчас? Он запомнил его лицо — решительное, сосредоточенное, пока тот уговаривал людей сесть с ним в поезд и укладывал чемоданы в отдельное купе, но сияющее улыбкой, стоило его окликнуть. В Европе шла тяжёлая война, а он примчался в Петроград на помощь к совсем чужим людям. Измученный дурными новостями, голодом и бессонницей, исхудавший, усталый — он улыбался городу, которому ничем не был обязан. А Пётр в ту пору не умел отвечать на улыбки. Его письма он не мог сохранить, но хорошо их помнил: в них Патрис клялся, что позаботится о бежавших в Париж людях, он бесконечно предлагал свою помощь, которую нельзя было принять. Писал, что его двери всегда будут открыты, если самому Петру понадобится убежище или дружеский разговор по душам. Потом переписка замедлилась, почта доходила с опозданием и не вся, связь прервалась, став небезопасной. Потом случилась ещё одна война, стало совсем не до писем. А после… На все подписания перемирий, судебные процессы и другие встречи, где можно было бы увидеть иностранные города, ездила только Москва. Да и толку от Петра было немного, он выхаживал себя, Петю и Катерину, Костю, Лёшу, Олю, Вилпу, Сильви, Тео… Поток мыслей прервал нежданный визитёр: на соседний шезлонг тяжело опустилась невзрачная с виду фигура. У мужчины была чрезвычайно мощная шея, красноватое, обгоревшее лицо, но при этом ярко-голубые, как у кинозвезды, глаза. Он зыркнул в сторону сестры и брата и повернулся к ним спиной. — Пётр Петрович, день добрый, — заговорил он по-русски. — Я с новостями. Пётр тяжело вздохнул. «Я с новостями» было паролем и означало, что перед ним советский агент. За эту поездку он увидел шпионов больше, чем за всю свою жизнь. Они периодически подходили тут и там, давали рекомендации, больше походившие на приказы, вмешивались в ход путешествия, меняли билеты или организовывали маршрут, если начинали что-то или кого-то подозревать. Уже два дня его не беспокоили, так что они с сестрой и братом смогли добраться до Ниццы своим ходом, на свой вкус выбрать отель и кафе для завтрака; Пётр был рад такой самостоятельности. — Имеются сомнения по поводу человека, с которым вы вчера разговаривали. Вам не стоит с ним пересекаться. — Это мой старый друг. — Когда вы разговаривали в последний раз до вчерашнего вечера? На это Пётр не ответил. Агенты считали его обычным советским гражданином, учёным-искусствоведом, не догадываясь о его сущности или долголетии. Как же он устал от тайн, завёрнутых в тайны! Лучше бы ему остаться дома, чем находиться под контролем часовых. Зачем вообще Москва — а без её вмешательства ничего этого не могло случиться — посадила их на самолёт и отпустила за границу? — Сегодня в ресторане при вашем отеле будет банкет. — И что же, по его поводу тоже имеются сомнения? Агент сарказма не понял. — Никаких. Банкет организован мэрией Ниццы для работников культуры. Неофициально — в честь вашего визита. Круг гостей ограничен, однако вчерашний человек тоже будет там. Пересекаться с ним вам… — Не стоит, да, это я уже понял. — В вечернее время постарайтесь не уходить от отеля. В экстренном случае постучитесь в номер сто пятнадцать… — Сто пят… Вы ещё и живёте на моём этаже? — Агент хотел что-то добавить, но Пётр не дал ему и слова вставить. — А если я захочу напиться? А если случится курортный роман? — У… у кого роман? — У меня! Агент посмотрел на него круглыми глазами, совершенно невинными, так что Петра кольнула совесть. — Вам… э-э… вам не рекомендовано общаться с женщинами… э-э… наедине, — наконец проронил он упавшим голосом. — А с мужчинами, значит, рекомендовано? Это казалось невозможным, но агент стал ещё пунцовее, чем был. — Что вы имеете в виду? — С мужчинами наедине общаться мне можно? — Да. — И риска курортного романа в таком случае нет, да? — Да. — Да? — Нет. В смысле, нет риска, — спохватился агент. Пётр в ответ только фыркнул. Он мог бы схватить смертного за руку и сделать ему внушение, чтобы тот выдал ему явки и пароли, все секреты, все известные ему тайны, а заодно личное оружие и документы, ключи от служебной машины. Они бы с братом и сестрой сбежали и потерялись где-то среди деревень Прованса, а этот человек с мощной шеей, написав душераздирающую записку и раскаявшись в своей унизительной работе мальчиком на побегушках, шагнул бы из окна или утоп в бескрайнем лазоревом море… — И последнее, — сказал агент, словно почуяв неладное и спеша закончить рандеву. — Телеграмма от Центра. Если позволите, я вам её зачитаю. Хотя агенты называли «Центром» Главное управление разведкой, Пётр знал, что за этим словом пряталась сама Москва. Особенно если телеграмму приходилось зазубривать наизусть. Пётр потерянно кивнул. — Кхм, так. «Поздравляю днём рождения желаю здоровья хорошего настроения тчк. Волнуюсь надеюсь хорошо отдыхаете тчк. Обнимаю крепко скучаю». — Подумав, он добавил: — «М». — М? — Скорее «Эм». Его оглушило это «Эм». Москва никогда не подписывала телеграммы, но в этот раз она явно хотела, чтобы Пётр услышал её. Что она помнит о нём и желает для него самого лучшего, что скучает. Чуткая, внимательная к деталям Марья, конечно, переживала о них троих и как могла протянула своё заступничество за границу; просто советским агентам недоставало её деликатности и такта. Глухая тоска по дому и Москве сжала его сердце, мысли о внушениях и побегах показались зловеще дикими и чужими, и Пётр устало потёр глаза. — А вы… можете отправить ответную телеграмму? — Вы надиктуйте, Пётр Петрович, я запомню. Он думал с полминуты, как составить ответ по делу и ёмко, но чтобы не было похоже на холодную формальность, чтобы Марья поняла: он услышал. И чтобы она не волновалась, и чтобы её часовые ослабили всё-таки хватку… Краем глаза он уловил какое-то неестественное движение, и с ужасом наблюдал, как падает на колени сестра, и мгновением позже брат кидается к ней, что-то крича. Пётр вскочил на ноги, затем обернулся к агенту. — Спасибо, лучше, наверное, не стоит, — сказал он. — Так и отправить? — Нет-нет, не отправляйте ответ! У нас всё хорошо, волноваться не о чем, скоро мы домой. От себя напишите это, по результатам наблюдений. Хорошо? Агент обернулся было, услышав за спиной возню, но Пётр не хотел, чтобы тот увидел Катерину. — А сейчас вам лучше нас оставить, — сказал он с нажимом, и что-то заставило смертного человека подчиниться. В конце концов, это была всего лишь вежливая просьба. Он побежал к Катерине, на ходу сломав улицы и русло реки. Петя безуспешно пытался привести сестру в чувство, так что Петру пришлось их расцепить. Он сел напротив, подставил ей раскрытые ладони. — Это я, — тихо сказал он, стараясь сохранять спокойствие. Катерина виновато глянула на него, затем несмело протянула дрожащую ледяную руку. Пётр несильно сжал её, стараясь согреть. — Давай подышим. На счёт, да? Только дышать нужно глубоко. Сестра кивнула, но слёзы подступили к её горлу, и она так горько заплакала, что Пётр с силой прикусил внутреннюю сторону щеки. — Подышим, — повторил он. — Вместе. Раз — вдо-ох… Два — выдох… Ещё. Раз… Два… Они дышали на счёт, им вторило море; скоро Пётр перестал считать. На набережной шумели машины, на пляж тянулись одинокие гуляющие с газетами и болонками. Катерина очень любила собак и скучала по верному пёсику Дубку, оставшемуся в Ленинграде на попечении Кости. — Осталось три дня, и мы поедем домой, — пообещал ей Пётр. — Угу, поедем… Но как же… Но твой день… — Сегодня вечером, — он заговорщически понизил голос, — в нашу честь будет банкет в ресторане. Его организовала мэрия, так что, очень возможно, мы наконец-то познакомимся с Ниццей лично. И наверняка будут танцы. Посему деловое предложение: неспешная прогулка до отеля, обед, тихий час, наведение марафета. Как тебе? Он подмигнул Катерине и она, шмыгнув носом, немножко неуклюже ткнулась лицом ему в грудь и крепко обняла. Петя-младший собрал их вещи, и они втроём под руку отправились по набережной, глядя на ползущее по небу светило, на разноцветные автомобили, похожие на драже в глазури, на людей, сидящих в кафе. Они шли медленно. Некоторые тропы в жизни можно было пройти только очень маленькими шагами. Вечером в ресторане играл джазовый ансамбль, столы были составлены вместе и накрыты так, чтобы освободить место для танцующих в центре. Свет был приглушён, и различать людей в полумраке было непросто. Гости перемежали разговоры о культуре и своих профессиях обсуждениями новостей из Алжира и Корсики. Пётр не до конца понимал, что там происходило, но не хотел показаться невежественным, а потому держался компании Катерины и Пети. Ансамбль заиграл мелодию, которую они трое не знали, зато остальные гости встретили аплодисментами. Музыка была размеренной, обволакивающей слух. Катерина посмотрела на обоих братьев горящими глазами. — Уступаю, — Пётр смиренно склонил голову, и Петя-младший, исполнив пируэт, утянул сестру танцевать. По сравнению с другими гостями они выглядели опрятно, но очень скромно. И хотя Петя был ниже Катерины, они всё равно здорово смотрелись и двигались слаженно и естественно. А впрочем, их не слишком волновали окружающие люди. — Какая очаровательная пара! — произнесли рядом по-французски. Пётр обнаружил справа от себя миниатюрную блондинку в модном платье. Ровно такую, с которой Центр порекомендовал бы не общаться наедине, даром что в ресторане было полно народу. По привычке он убедился, что рядом нет следящих за ним агентов, прежде чем снова взглянуть на модницу. — Благодарю. Я им передам: это мои сестра и брат. — Я так и подумала! Вы трое жутко похожи. А вы сами танцевать не любите? — Я… хромаю, — уклончиво ответил он. — Что с вами случилось? Блондинка посмотрела на него с неподдельной тревогой. Он прикидывал в уме, на сколько человеческих лет выглядел в данный момент, чтобы не ляпнуть что-нибудь неправдоподобное. — Получил ранение при обстреле. — Служили? — Не совсем. Она не стала расспрашивать дальше. Пётр даже подумал, что на этом разговор завершится, но она, обогнув его со спины, встала слева. — Ну, как вам Ривьера? — поинтересовалась она, пытливо поглядев на него, будто он пообещал оставить рецензию на курорт. — Были уже на пляже, да? От упоминания пляжа он похолодел. Перед глазами пронеслась сцена на берегу; Катерина, заметив, как сосредоточенно он наблюдает за ней и братом, весело помахала ему. — Простите, разве мы знакомы? — холодно отозвался он, не глядя на модницу. — Вот, знакомимся, — как ни в чём не бывало ответила та. — Вы ведь Пьер? — Для вас — Пётр, — отчеканил он чуть ли не по слогам. — Ну, как скажете, — небрежно пожав плечами, она на мгновение спрятала личико в широком бокале коктейля. — Откуда вы знаете моё имя? — Вы всё-таки наш гость. Пётр, — с ударением добавила она, а затем протянула узкую ладонь. — А я… Патти. Патти Дюбуа. Приятно познакомиться. — И снова с ударением: — Пётр. В замешательстве он пожал её руку и почувствовал лёгкий укол тепла, слабый удар тока. Притупившееся за годы затворничества чутьё подсказало: перед ним живое воплощение города, такой же, как и он, бессмертный городской хранитель. Ницца? Человеческое имя ни о чём ему не говорило… Он понял, что его озарение стало очевидным и для неё. Наверное, Ницца. Кто ещё это мог быть? Для начала следовало закрыть рот. — Простите, я принял вас… Я сперва не понял, что вы… Простите, что был груб… Патти определённо повеселило его смятение, но она не позволила накатившему на гостя стыду поглотить его, и вернулась к предыдущей теме. — Прошу вас, не извиняйтесь… Лучше поделитесь впечатлениями. — О вас? — выпалил Пётр и тут же прикусил язык. Её, впрочем, не смутило и это. — Ну, можно и обо мне. Он задумался, пытаясь уложить несколько утренних часов в лаконичный и правдивый ответ. — Хм-м… Очень живой и яркий город… — начал он. Патти впитывала каждое его слово, но он старался не отвлекаться. — На берегу такого спокойного моря. А всё вместе — бесподобное равновесие, которому лично я могу только позавидовать. Она комично похлопала ресницами, словно ожидала услышать от него что-то совсем другое — приземлённый, простой комплимент, — и неверяще усмехнулась. — Вы полагаете? Но вы же наверняка застали ночной шторм. Не очень-то было спокойно. — Ни один шторм не длится вечно. Важно то, что будет после него. — Mamma mia, — она обмахнула лицо рукой, словно ей не хватало воздуха, хотя Пётр жеста не понял. — А вы точно не танцуете? — Я правда хромаю. — И тут до него запоздало дошёл весь смысл происходящего. К счастью, теперь он очень хорошо владел собой. — Вы хотите потанцевать? — Увы, не с хромым кавалером. — Вы что, смеётесь надо мной? — Только пока вы мне позволяете. На это он неопределённо хмыкнул и, пожалев, что ранее не проявил интереса к коктейлям, и теперь ничем не мог занять руки, как бы в поисках спасения от резко накатившего жара, оглядел зал. — Не думаю, что кто-либо из присутствующих откажется танцевать с вами. — Ну, вы отказались. Знакомство с Патти Дюбуа не могло кончиться ничем хорошим. Кроме того, на горизонте появилась ещё одна потенциальная сложность в виде Темсона, которого ему полагалось избегать. Заметив Петра, он салютовал стаканом виски и двинулся к ним, огибая танцующих и болтающих гостей. Его взгляд почему-то был зафиксирован на Патти. Она тоже его заметила и цыкнула. — Боже, боже. Наш любимый нарушитель спокойствия и грандиозный шпион, на которого точит зуб весь Лазурный берег от Марселя до Монако. Широко известный в наших узких кругах как месье Шпик… — Вы что, вдруг услышит… — переполошился Пётр, но самого его охватил какой-то хулиганский восторг, и он с превеликим трудом сдержал нервный смешок, когда англичанин до них добрался. — Павлов! Или всё-таки Невский, а? — радушно приветствовал Темсон, крепко сжав ему ладонь, и обернулся к Ницце. — Какая у вас необычная компания нарисовалась. — Это Патти Дюбуа, — представил её Пётр, в основном из соображений вежливости. — О, мы хорошо-о знакомы!.. — пропела Патти, и они с Темсоном обменялись до жути жеманными улыбками. Затем они тоже пожали руки, да с таким энтузиазмом, что едва не вывихнули друг другу запястья. — Не ожидала увидеть вас на банкете, мистер Ти. Культура вроде совсем не по вашей части. Говорят, вы увлеклись романами про Джеймса Бонда. — Но литература — всё ещё часть культуры, не так ли? — Конечно. А шпионов люди играют в кино. Глаза англичанина сверкнули за стёклами очков. Казалось, Темсон был готов задушить нахалку у всех на глазах, однако он криво усмехнулся и смахнул несуществующую пылинку с безупречного лацкана. — А кто сказал, что я играю, мисс Патти? Может, я пошпионил за вами и знаю все ваши маленькие секреты? Вдруг я неосторожно оброню что-нибудь при ваших гостях? Патти Дюбуа звонко рассмеялась. — О, мистер Ти! Неужели вы, бывший маклер, видите для себя выгоду? Вы ведь понимаете, что никто вам здесь не заплатит за мои секреты… Напомните, в своё время вы делали карьеру при торговой палате? Кажется, недоделали? — Знаете, как говорят у нас, шпионов? — Темсон склонился к ней, и она непроизвольно отшатнулась. — Уши, охочие до секретов, всегда найдутся. У Петра сложилось стойкое впечатление, что о нём забыли, хотя он по-прежнему стоял рядом. — Мистер Темсон, если вы хотите пригласить Патти, то так и скажите. Ревновать незачем. Он почти сразу пожалел, что ляпнул подобную глупость, но зато англичанина это застало врасплох, и тот сам, похоже, понял, как выглядел со стороны. Лицо его при этом не потеряло добродушия, но смотрел он на Петра по-хищнически выжидающе. — Это ваш последний шанс, — торжественно объявила Патти, — иначе мистер Ти утащит меня в комнату без окон и начнёт допрашивать с пристрастием! Хотя она улыбалась, в её чертах была заметна какая-то тревога; очевидно, они оба слишком заигрались и упустили момент, когда безобидный и несколько неуклюжий разведчик стал представлять какую-либо угрозу. Пётр протянул Патти руку, она вручила Темсону недопитый коктейль, после чего они вышли в центр танцплощадки, где англичанин помешать им уже не мог. Катерина и Петя заметили их и жутко обрадовались, что старший брат наконец-то тоже решил повеселиться. Он, в свою очередь, ужасно стеснялся: двигаться под быструю модную музыку он совсем не умел. Однако его партнёрша, кажется, была вполне готова и к такому развитию событий. Несмотря на внешнюю хрупкую элегантность, в танце вела Патти, и хотя Пётр в жизни не смог бы повторить все её движения, он закручивал её вокруг себя и покорялся центробежной силе, когда наступал его черёд крутиться. Одна мелодия сменяла другую; Патти улыбалась, и откуда-то на её лицо то и дело падал блик света, несмотря на окружавший полумрак; Пётр был уверен, что на следующий день не почувствует ног и спины. Но наконец-то заиграло что-то спокойное. — Обожаю эту песню! — призналась она. Пётр не слишком решительно положил одну руку на её тонкую талию, однако ладони Патти метнулись к его волосам. Он был совершенно не готов к подобному развитию событий, но она всего лишь пригладила выбившиеся пряди, которые от танцев и жары не мог удержать даже бриолин. Она предусмотрительно вытерла руки о носовой платок, прежде чем положить их Петру на плечи. Ему показалось, что не обязательно стоять настолько близко, но он не протестовал, поскольку явно отстал от танцевальных обычаев последних лет. Головокружение буги-вуги и джайва прошло, опьянение её озорством тоже, и он не мог не думать обо всём, что будет после, что будет завтра. Неумолимо надвигались вина и стыд за безответственное поведение. Ему стоило мягко оттолкнуть её, сказать, что женат или что дома ждёт невеста, навалить на себя существующих и выдуманных проблем, — лишь бы не поддаваться её чарам. Только вот чар никаких не было. На месте Патти мог оказаться кто угодно — даже Темсон, сумей он увлечь его невероятным разговором о прошлом, будущем и судьбах всего мира. Пётр слабо догадывался, что и без чужой помощи и подсказки, без танцев и разговоров смог бы открыть свободу и беззаботность, если бы позволил себе хоть раз шагнуть не думая, поддаться порыву, выйти за рамки наложенных на самого себя условностей, на время отложив долг и обязательства. И она не пыталась его как-то дьявольски искусить, её флирт был формой диалога, а не приглашением в спальню. Его чести и верности никто не угрожал, но он всё никак не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. — Вы меня обманули? — тихонько спросила она, и Пётр опешил. — Ни в коем случае! — Вы не хромаете. К своему удивлению, он обнаружил, что действительно перестал хромать, хотя слабая, призрачная боль в ноге по-прежнему ощущалась. — Я хромал утром. Помню как сейчас. Моя сестра вам подтвердит. Патти в очередной раз смаковала его смущение. — Спишем это на целебный морской воздух. И, кстати, о море. Хочу вам кое-что показать. Давайте сбежим? Всего на десять минут. Гостей прибавилось; они шли к выходу, огибая людей, уворачиваясь от случайных бесед, и Пётр даже не обернулся в столпотворении у дверей, услышав, как его зовёт брат. Они перешли дорогу, Патти сняла туфли и босыми ногами спустилась по ступеням к пляжу, затем пошла по гальке. Свет зданий на набережной провожал, подталкивал их в темноту, зависшую над бормотавшим морем. Во мраке томно плескалась вода, оттуда тянуло нагретой за день влагой, пряной прелостью водорослей, бензиновым одеколоном лодок. Они встали у самой кромки воды, Патти поёжилась, когда волна лизнула её ноги. Бархатистый мрак оттеснил и свет, и любые мысли. Что же она хотела показать ему? Пустоту? Конец времени? Свои страхи? Его надежды? Он уже видел тьму — кромешную и непознаваемую, давящую, топчущую… Привыкшие к темноте глаза различили бледную звезду, затем ещё и ещё одну, всё небо полнилось звёздами, и чем дольше он смотрел, тем больше их видел. Из-за клочка ватного облака выглянула долька луны и подсветила море. Тьма окончательно распалась, впустив неподвижность звёзд и бесконечное движение бликов на воде. Остальной мир перестал существовать, никого больше не было. Можно было наконец уйти туда, в море, можно было стать таким же бликом, такой же крохотной звездой, а потом тоже исчезнуть, перестав быть… Луна юркнула за очередное облачко половиной своего лица, и дуэт моря и неба погас, ослеплённый ушедшим светом. Патти потянула Петра за рукав. Развернувшись к набережной, он почувствовал себя на сцене, сжигаемой софитами. Они медленно двинулись к отелю, не оборачиваясь назад; море и не настаивало — оно неминуемо возьмёт своё, когда придёт время, но сейчас его чары опали. Пётр хотел сказать спасибо, но не знал, как благодарить за то, что увидел. — Пообедаете с нами завтра? — Завтра? — Патти сияла. — И послезавтра, и послепослезавтра… И, боже, даже соглашусь поужинать! Вы не представляете, как сложно найти приличную компанию в этом городе… Слова о компании совсем некстати навели его на другую мысль. — Можно задать вопрос? — Задать — конечно, — она игриво глянула на него. — Но отвечу ли я? — У Темсона характер всегда был не сахар, однако я не помню его таким назойливым. Почти… агрессивным?.. Что между вами произошло? По её лицу пробежала тень, но она отвечала с прежней бодростью. — Иногда Темсон — это просто Темсон. — Мне показалось, в отношении вас у него что-то очень личное. — Не думаете же вы, что он и впрямь ревнует? — она театрально ахнула. Он пожал плечами, не вполне понимая прямо сейчас не только мотивы Темсона, но и поведение Патти. — У настоящего разведчика, к коим мистер Ти причисляет и себя, нет времени на романтику и любовь. — Но чтобы ревновать, любить не обязательно, — заметил Пётр. — Порой ревность — это зависть, завёрнутая в желание обладать, а порой… — он качнул головой и не стал продолжать: был уверен, что его поймут и так. — Просто… будьте осторожны, ладно? Они остановились у лестницы. Патти поднялась на две ступеньки и обернулась, их лица оказались на одном уровне. Она была очень серьёзна. — Я всё-таки должна вам кое-что сказать. На самом деле… — Пётр Петрович? Вы не хотели бы вернуться в отель? У моря может быть небезопасно. К своему ужасу, Пётр, узнав голос утреннего агента, оцепенел. Патти по-прежнему смотрела на него, она что-то быстро соображала. Затем сократила расстояние между их лицами и еле слышно прошептала: — Темсон. Телепат. Возвращаясь в ресторан под присмотром агента, Пётр думал отнюдь не о телепатах. Катерина и Петя ничего не сказали при виде брата, но были чем-то жутко довольны. Они весело помахали Патти, которая зашла в зал следом за ним, а затем потащили Петра в дальний угол. — Ты не поверишь, кого мы сейчас встретили! — прыгая на месте от нетерпения, воскликнул Петя. Катерина пригладила старшему брату волосы и расправила складки на пиджаке, а затем указала в центр зала, где к двум молодым женщинам то и дело подходили поздороваться разные гости. Глубокий бронзовый загар в обеих выдавал жительниц юга. Завидев Петра, они пришли в неописуемый восторг. — Наконец-то! — Где вы пропадали? — Вас искал мистер Темсон. Видели его? — А потом какой-то месье с очаровательными голубыми глазами… — Ой, вас-то мы знаем, а сами не представились… Они рассмеялись и по очереди протянули ему руки. — Карин, — сообщила одна из них. — Простите, что мы не пересеклись на фестивале… Во второй раз за вечер с ним произошло узнавание: перед ним Канн. — …А потом вы уехали, и я слышала, что вы путешествуете по Ривьере, но нигде не могла вас найти… — Николетт Дюпайон, — сказала вторая. — Для вас просто Нико. Добро пожаловать в Ниццу! У него вытянулось лицо. Он смотрел на улыбающуюся загорелую брюнетку — полную противоположность Патти, — и не понимал, как он мог обознаться. — С кем же я разговаривал… — пробормотал он себе под нос, уже и не пытаясь справиться с удивлением. — Вы про кого? — Э-э… Патти? Карин и Нико вопросительно переглянулись. — Патти? Может быть, Патиш? — Нет-нет, она сказала, что её зовут Патти. Вы… её не знаете? — Боюсь, что нет. Он посмотрел поверх людей, ища глазами белое каре. — Она же только что была здесь… Нико тоже огляделась и осторожно сказала: — Честно говоря, вы жутко популярны у спецслужб, а этот банкет — не очень-то секретное мероприятие. Она что-то от вас хотела? Пётр промолчал; он и сам не понимал. — Мы вас не дадим в обиду никаким спецслужбам, — пообещала Карин и обернулась к подруге: — Ну почему де Лясена нет, когда он нужен? Он бы заговорил всех этих шпиков до смерти. — А ведь обещал быть, — вздохнула Нико. — Наверное, тоже занят Алжиром. — Патрис? — переспросил Пётр. — О, друзья мои, не стоит верить обещаниям столицы! — посоветовала Карин. — Пару дней назад он загорал с нами на пляже, и Алжир его совсем не волновал… — Столичные пути неисповедимы, — заключила Нико и сменила тему. Позволив разговору увлечь его, Пётр стёр из памяти лицо Патти, смыл её с берега моря, смахнул с танцплощадки. До поры он выбросил из головы и Темсона со всеми прочими шпионами, вот только никак не мог избавиться от растущей в душе обиды на Париж. И когда голубоглазый советский агент с ужасно виноватым видом сказал ему: «Всё, завтра», он даже не расстроился. Он смертельно устал. Он хотел домой.Лондон
Темсон думал, что проснулся от шума или яркого света, но на самом деле его разбудили чужие мысли, которые он случайно услышал. К его ужасу, разум, которому эти мысли принадлежали, находился в его номере, в одной с ним комнате. Подпрыгнув на постели, он кое-как нацепил очки. У окна стояла Патиш де Лясен. — Вы?! Вы что здесь делаете? — Подумала, может, вы захотите посмотреть на героя своей миссии, пока он не уехал? — Как вы зашли? — Вот они уже укладывают второй чемодан… Он бросился к окну и дёрнул штору. Де Лясен вручила ему халат, который он механическим движением надел поверх пижамы. — Сколько сейчас времени?.. — Без пятнадцати шесть. — Но он должен был уехать только послезавтра! Что происходит?.. По сравнению со всеми предыдущими большими и малыми сложностями преждевременный отъезд Невского был самой настоящей катастрофой. Такси отъехало от отеля. Он выругался громко, несколько раз подряд, но это не помогло. Он обессиленно опустился на кровать. Не дав злости захватить сознание, он направил её на де Лясен. Перед глазами с головокружительной скоростью понеслись её мысли и воспоминания о вчерашнем вечере. Его сердце, разогнавшись, неистово стучало в горле. — Что вы наделали?! Вас застукал советский агент! И при этом вы раскрыли меня Невскому? О, браво! Браво, де Лясен!.. Его голос совсем охрип; он издевательски поаплодировал ей. — От него вы всё равно бы ничего не добились. А если бы у него и были нужные вам сведения, то тем более. Просто признайте это. Она была, к сожалению, права. А ещё, как всегда, снисходительна к его тону, и это отчего-то бесило его как никогда. — Вы невозможно легкомысленны! Когда вас заподозрят как советскую шпионку, не ждите моего заступничества! — О, последнее, в чём я нуждаюсь, это бессердечный корыстный циник в роли заступника. Темсон уловил мысль, полную непонятного разочарования: «Боже, Пьер был прав, он действительно ревнует». Он вскочил на ноги. — А вы думаете, этот советский сухарь вас выручит? Похлопали ему глазками, постояли у моря — и любовь до гроба? Не льстите себе!.. — Её мысли он слышал сейчас гораздо лучше, чем свои собственные. Вместо того чтобы элегантно отразить её атаку, он обратил свой разум в нож и погрузил его так глубоко, как никогда раньше не осмеливался. — Ах, вы были лучшими друзьями, но переписка прекратилась. Мне так жаль! Что же вы не поведали другу свой главный секрет? Всегда не вовремя. Или же просто страшно? Вдруг он, консервативный идеалист, не поймёт? Вдруг вместо Патриса и Патиш он увидит трансвестита с раздвоением личности? И ведь — о, ужас! — придётся всю жизнь водиться с дряхлым вонючим англичанином, а не со смазливым русским мальчиком! Де Лясен не шевелилась и не моргала. Внутри она кипела, обжигала и ослепляла его обещаниями страшной расправы и медленной смерти, но сильнее всего в ней пылала ненависть. Чёрная, клокочущая, разевающая пасть бездна дыхнула на Темсона отвращением и приготовилась к броску. Вокруг Патиш, которую всегда сопровождал свет, сгустились тошнотворно гибкие, живые тени. Казалось, сейчас она ему как следует врежет, но неожиданно всё кончилось; чудовище ушло под воду и затаилось в самой глубокой, затерянной впадине. С минуту она отрешённо разглядывала его пижаму и лицо, босые ноги и растрёпанные волосы, после чего сказала: — Знаете, я привыкла прощать вас. Но плохие привычки нужно рано или поздно бросать. Лучше бы она ударила. Но она ушла. Его сознание пожинало эхо её мыслей, а сердце вторило эху шагов.