«Я решительно не понимаю, каким образом в выражении «балетная музыка» может заключаться что-либо порицательное! Ведь балетная музыка не всегда же дурна; бывает и хорошая» (П.И. Чайковский)
Лебедь скользил по дрожащей, трепещущей поверхности воды, но не причинял ей боли. Словно неземное существо, созданное по мановению волшебной палочки, он был чужим в этом убогом, невзрачном пруду, расположенном в одном из центральных лондонских парков. Мягкие белые крылья, изогнутая шея и печальный взгляд лебедя притягивали к его обиталищу все новых гостей, которые, чувствуя его необыкновенную силу и грацию, держались на почтительном расстоянии, не желая навязывать ему свое внимание и расточать комплименты, ни один из которых не мог в достаточной мере отдать должное его красоте. В тот день среди посетителей парка был и Шерлок Холмс, один из самых выдающихся скрипачей своего времени. Пожалуй, он единственный смотрел на лебедя и не поддавался его притяжению. Его мысли были заняты другим. В его голове вновь и вновь звучала музыка «Лебединого озера» — балета, партитуру которого он выучил наизусть уже много лет назад. Шерлок не только мог сыграть его с закрытыми глазами, даже если бы его разбудили среди ночи, он уже давно препарировал его музыкальный текст, представив его в виде идеальной математической модели, где все было закономерно и, как следствие, совершенно. Это дало Шерлоку основание считать себя величайшим знатоком «Лебединого озера» в стране, и в этом был определенный резон. Но, к его глубокому неудовольствию, этого все еще было недостаточно. Шерлок был средним из троих детей, и, как и его старший брат и младшая сестра, всю жизнь работал на семейном предприятии. Его родители владели одним из самых известных лондонских театров балета, и сразу же после окончания консерватории Шерлок стал играть в его симфоническом оркестре. Он быстро сделал себе имя, и вот уже десять лет его исполнительским дарованием не уставали восхищаться как пристрастные критики, так и простые слушатели. У него было все, о чем другие музыканты могли только мечтать… кроме одного. Шерлок так и не стал первой скрипкой оркестра. Этот пост все эти годы занимала его младшая сестра. В консерватории они учились одинаково хорошо. Они оба знали наизусть все великие симфонии, оперы и балеты, им обоим были подвластны партитуры любой технической сложности. Они оба были достойны блистать. Но все-таки Эвр неизменно блистала чуть ярче. Постороннего это могло бы удивить, но Шерлок никогда не ожесточался против сестры из-за того, что именно она была первой скрипкой в оркестре. Он был очень умным человеком, а такие знают, когда бесполезно отрицать чужое превосходство. Он также не держал зла на родителей, которые год от года подтверждали свое решение и даже не намекали ему на возможность его изменения. Если Шерлок на кого-то и злился, то только на себя. Он знал, что не был достоин первой позиции, но не понимал, что ему нужно сделать, чтобы ее получить. Он не мог играть так, как играла Эвр — не потому, что это было невозможно, а потому, что всякое подражательство для настоящего художника Шерлок считал гибельным, и никогда не отказался бы от собственного стиля и собственной манеры исполнения. Но что еще он мог сделать? Как мог доказать, что он достоин быть первым, что есть причина, по которой он однажды с полным правом займет место рядом с дирижером и с гордостью пожмет ему руку перед началом спектакля? На эти вопросы у Шерлока не было ответа. И он не думал, что найдет их здесь, в этом парке, на скамейке у пруда, где жил одинокий статный лебедь. Он пришел сюда в силу интуитивного веления, отчасти благодаря которому он достиг таких высот в искусстве игры на скрипке. Шерлок усмехнулся собственным сентиментальным мыслям. Да, ведь сегодня его мать собиралась встретиться с дирижером и балетмейстером, чтобы обсудить детали новой постановки «Лебединого озера». Поскольку Шерлок и Эвр были ее детьми, они также могли присутствовать на этом собрании, и Шерлок впервые был готов без возражений встретить возможные обвинения в непотизме. Почему-то он точно знал, что должен там быть. Почему-то он чувствовал, что от этого будет зависеть его судьба. Далеко в пруду лебедь царственно расправил крылья, словно собираясь взлететь, и Шерлок услышал знакомую с детства мелодию. Она не играла у него в голове — она растекалась у него по венам, как жизненный эликсир, без которого он не мог существовать. Легкие, но сильные взмахи крыльев, белые лебеди на фоне далекого сумрачного шторма, безграничная тоска — и надежда, что словно тонкий, хрустальный лучик света пробивается сквозь тяжелые свинцовые облака.***
Миссис Холмс назначила встречу в репетиционном классе (она считала, что всякие разговоры об искусстве должны проходить только там, где оно создается), и Шерлок, чуждый всяких условностей в театре, который он считал своим, зашел туда без стука. Как оказалось, он прервал репетицию. — А, Шерлок, ты уже здесь, — Джон Ватсон, единственный человек, которого Шерлок называл своим другом, встал со скамейки у зеркал, где обычно сидели педагоги-репетиторы, но не стал идти к нему и дождался, пока Шерлок подойдет к нему сам. Видимо, репетиция длилась уже достаточно долго, и его больная нога давала о себе знать — а ходить с тростью в классе непримиримый Джон никогда себе не позволял. — Прошу прощения, что прервал, — кивнул Шерлок, пожав его руку. В его голосе не слышалось сожаления, но за все эти годы Ватсон привык не обращать на это внимания. — Видимо, я пришел слишком рано. — Да нет, это мы задержались, — Джон снова сел и обратился к танцорам, с которыми работал: — Пожалуйста, еще раз. Шерлок сел рядом с ним и только сейчас позволил себе вникнуть в суть происходящего. Судя по мелодии, которую заиграла концертмейстер, шла репетиция так называемого белого адажио из первого акта «Лебединого озера». В роли Зигфрида выступал совсем молодой паренек, которого приняли в театр только в прошлом сезоне (кажется, его звали Том, но Шерлок не был вполне уверен). Одетту танцевала Молли Хупер — маленькая тоненькая балерина, слишком хрупкая даже по меркам этой безжалостной профессии. После ухода на пенсию другой балерины она была в данный момент единственной танцовщицей в труппе, кто носил это звание(1). Успех пришел к ней в прошлом году, когда она исполнила заглавную партию в «Жизели», и теперь Джон возлагал на нее большие надежды, ожидая, что она столь же удачно выступит в «Лебедином». Шерлок, однако, этого энтузиазма не разделял. «Жизель» ему никогда не нравилась — отдавая должное музыке, он считал сюжет глупым, пустым и сексистским одновременно и по отношению к женщинам, и по отношению к мужчинам. Успех в таком балете, по его мнению, ничего не значил. К тому же, он полагал, что для убедительного изображения истеричного женского сумасшествия не нужно было обладать большим умом или выдающимся балетным дарованием, так что Хупер в «Жизели» неизменно нагоняла на него тоску. Сейчас же, рассеянно наблюдая за исполняемой под упрощенную фортепианную музыку вариацией, Шерлок отметил, что она танцевала вполне себе недурно, хотя он еще не мог точно определить, как относится к хореографии своего друга. — Нет-нет-нет, — Джон встал и, заставляя концертмейстера прервать игру, подошел к танцорам, слегка подволакивая больную ногу. Том осторожно опустил Молли, которую только что держал в поддержке, и быстрым сконфуженным движением вытер со лба пот. Его партнерша явно отнеслась к внезапной остановке более спокойно и внимательно смотрела на балетмейстера, ожидая услышать его замечания. — Я ведь уже говорил — она не музейный экспонат, который ты носишь с места на место, чтобы понять, где он будет лучше смотреться, — в голосе Джона слышались типичные педагогические нотки — напряженные, но терпеливые. — Она твоя любимая. Ты нашел свою любимую и понял, что она стала продолжением тебя самого. В поддержке вы становитесь единым целом. Никаких угловатых линий, никаких ромбов и зигзагов — все плавно и гармонично. Молли, позволь, — она кивнула, и Джон, встав сзади, легко поднял ее на вытянутых руках, словно она была сделана из воздуха. — На меня не смотри, смотри в зеркало, — приказал он Тому. — Видишь плавную линию? Это продолжение ее крыльев. Ты теперь сам готов стать лебедем, чтобы только быть ближе к ней. Отныне ты лебедь, а не носильщик, — он с прежней легкостью опустил Молли и повернулся к Тому. — Это понятно? Танцовщик виновато кивнул, и Джон вернулся на свое место. — Еще раз, пожалуйста, — попросил он концертмейстера. После этого внезапного перерыва Шерлок почувствовал из ниоткуда взявшееся любопытство и на сей раз внимательно проследил как за рисунком танца, так и за исполнением. Он много раз смотрел «Лебединое озеро», знал все известные постановки и полагал, что после хореографии Иванова-Петипа(2) можно было говорить лишь о «фанфиках», а не о полноценных произведениях, но он должен был признать, что «фанфик» его друга был если не весьма удачным, то по меньшей мере любопытным и даже интригующим. В классической версии второй картины первого акта, где Зигфрид встречает лебедей и их королеву, Одетта представала испуганной и трепещущей, и лишь в белом адажио она покорялась принцу и его любви, доверяя ему свое сердце. Сейчас же Шерлок ясно видел, что Джон поменял акценты, сделав Одетту не лебедем в человеческом обличье, а женщиной с душой лебедя. Она не столько пугалась, сколько не могла поверить внезапному обещанию счастья, но потом, отдавшись своему чувству, преобразилась и расцвела. Из-за этого Шерлок на несколько секунд даже забыл о том, что слышит фортепианное переложение музыки Чайковского — в голове у него вновь зазвучало скрипичное соло, которое он исполнял, кажется, уже миллион раз. — Отлично, — удовлетворенно кивнул Джон, когда вариация закончилась. — Отлично, замечательно, — он встал и подошел к артистам, которые, отпустив друг друга, тяжело дышали и смогли поблагодарить его за похвалу лишь улыбками. — Молли, ты великолепна. Я уверен, это будет оглушительный успех. Том, так держать — не растеряй этого состояния. И обязательно посмотри те записи, что я тебе давал, хорошо? Отлично, спасибо. Увидимся завтра. Поблагодарив балетмейстера за репетицию, Молли и Том вышли из класса, а за ними, попрощавшись, последовала концертмейстер. — Ну, что скажешь? — Джон сел на скамью рядом с Шерлоком. Тот повел плечами, сохраняя свой невозмутимо-отстраненный вид. — Он еще зелен, но старается, — лениво проговорил он, не поворачивая головы и все еще смотря на центр класса, где Одетта и Зигфрид только что слились в па-де-де. — Я думаю, из него выйдет толк. — А она? — глаза Джона слегка блеснули. — Ждешь, что я признаю свою ошибку? — Шерлок деланно усмехнулся. — Как Одетта она хороша, не спорю. Но если бы «Лебединое озеро» сводилось к одной вариации, его бы не ставили на лучших мировых сценах уже больше ста лет. — Я понимаю твой намек, — Джон кивнул, как бы принимая вызов. — Но Молли достаточно талантлива, музыкальна и вынослива. И если бы в «Лебедином» нужно было станцевать три разных заглавных партии, она бы справилась. К тому же, — саркастично добавил он после небольшой паузы, — вопреки тому, что показывают в пошлых голливудских фильмах, балерина вовсе не должна быть шлюхой, чтобы справиться с партией Одиллии. Шерлок фыркнул. — «Пошлый», «голливудский», «шлюха», — повторил он. — Любезный Ватсон, мне придется попросить вашу жену, чтобы она вымыла вам рот с мылом. Как из вас только исторгаются такие гадкие слова? Джон не успел ответить — дверь в класс открылась, и вошла миссис Холмс в сопровождении брата и сестры Шерлока. — О, вы оба уже здесь, замечательно, — довольно кивнула она и, положив на рояль свою сумку, подошла к ним, на ходу закатывая рукава. Несмотря на то, что ей было уже далеко за семьдесят, миссис Холмс продолжала оставаться на удивление энергичной и деятельной. Шерлок был уверен, что в этом была полностью заслуга театра. — Нам многое нужно обсудить, Джон, — она сразу же перешла к делу. — Готовьтесь, мистер Ватсон, сейчас мама будет снимать с вас шкуру, — хихикнула Эвр и, открыв крышку рояля, провела рукой по клавишам, не издавая никаких звуков. Ее длинные черные волосы были собраны в пучок, но в любимом льняном брючном костюме ей было неудобно играть — мешали расклешенные рукава жакета. — Боюсь, Эвр, со мной проделывали подобное уже так много раз, что у меня просто не осталось шкур, — усмехнулся Джон, вставая и скрещивая руки на груди — Шерлок знал, что это была его любимая оборонительная поза, пробиться через которую было практически невозможно. Сам скрипач остался сидеть, молча поздоровавшись со старшим братом — Майкрофт Холмс, бессменный дирижер их оркестра, не выносил пустую болтовню и, отреагировав на реплику Джона легкой усмешкой, сел рядом с Шерлоком, ожидая продолжения разговора. — Я до сих пор не понимаю, как вы могли убрать из либретто Злого гения, — заявила миссис Холмс, не обращая внимания ни на подколку Эвр, ни на ответ Джона. — «Лебединое озеро» нельзя лишить главного антагониста! — Но я ведь вам уже говорил, миссис Холмс, — терпеливо и слегка по-менторски отозвался балетмейстер, — что если я захочу попотчевать зрителей картонными злодеями со внешностью профессора Снейпа, я посоветую им посмотреть какое-нибудь шоу на «Нетфликсе» или, на худой конец, «Доктора Кто». Или сейчас это Докторица?.. — он картинно задумался. — И вы так уверены в том, что ваш замысел будет понятен зрителю? — настойчиво спросила миссис Холмс. — Вы утверждаете, что… — Я утверждаю, что зрителю будет интересно посмотреть реальную историю, а не фантастический вымысел, — спокойно прервал ее Джон. — Принц узнает Одетту среди многих других лебедей не потому, что у нее на голове корона, а потому, что она необыкновенна и уникальна. Он понимает, что если упустит ее, то навсегда останется один. Но когда он встречает Одиллию, в его душу закрадывается сомнение — а правильно ли он выбрал? И этим он предает не только Одетту, он предает самого себя. Поэтому в следующий раз на озере он уже не узнает ее. Шанс упущен, его жизнь окончена — разве не в этом состоит его истинная трагедия? Зачем тогда вам Злой гений с кривым носом и жуткими черными крыльями, если принц Зигфрид сам себе антагонист? Миссис Холмс поджала губы, качая головой. Шерлок видел, что сердцем она, возможно, и готова согласиться с Джоном, но разум твердит ей, что такая постановка сопряжена с большим риском. Не желая дальше углубляться в эту тему, она решила в качестве обходного маневра затронуть частные вопросы. — Ну а костюмы? — спросила она. — Миссис Хадсон сказала, что вы не будете использовать в четвертой картине черные пачки, но разве сама музыка не диктует подобный выбор? — Миссис Холмс, помилуйте, зачем нам в четвертой картине черные пачки? — поморщился Джон. — Наши лебеди, что, случайно угодили в нефтяное пятно? Я ведь вам уже говорил: в моей постановке Одиллия не будет черным лебедем. Она красивая соблазнительная женщина, которая всего лишь воспользовалась слабостью принца, как сделали бы на ее месте многие другие представительницы ее пола. Зачем мне тогда выпускать на сцену черных лебедей, если это никак не связано с моим замыслом? Миссис Холмс ничего не сказала, продолжая смотреть на Джона взглядом, полным сомнений. Ему же, видимо, надоел этот обмен мнениями, потому что он опустил руки и уже мягче сказал: — Послушайте, миссис Холмс, я понимаю ваши опасения, но и вы поймите меня. Я уже не первый год этим занимаюсь и знаю, что нужно зрителям. И у нас сейчас все карты на руках — талантливые исполнители, великолепный оркестр и потрясающие костюмы. И если вы еще сомневаетесь, я приглашаю вас завтра на репетицию. Молли и Том отлично станцевались, и вы… — Ах да, — миссис Холмс внезапно прервала его, словно только что о чем-то вспомнив. — Я как раз хотела обсудить это с вами, Джон. Видите ли, мы с супругом приняли решение поставить мисс Хупер во второй состав. Шерлок вздрогнул и посмотрел на Джона. Тот глядел на миссис Холмс так, будто она только что предложила ему надеть шутовской колпак и пройтись по классу колесом. Однако удивился не он один. Эвр, до этого бесцельно бродившая по залу, замерла и с любопытством уставилась на мать, а Майкрофт рядом с Шерлоком слегка напрягся, что в его случае было одним из сильнейших проявлений эмоций за пределами дирижерского пульта. — Прошу прощения, — откашлялся Джон, стараясь сохранять вежливый тон, — кажется, я неправильно вас понял. Молли Хупер — единственная балерина в нашей труппе, которая способна станцевать Одетту и Одиллию, и… — Нет, Джон, это вы неправильно меня поняли, — прервала его миссис Холмс. — Мисс Хупер не будет танцевать в первом составе, потому что у нас есть другая кандидатура на эту роль. Видите ли, на прошлой неделе мы договорились о переходе к нам на этот сезон ведущей солистки театра Венской оперы и балета. Она уже должна была подойти — я попросила ее разогреться в пустом классе, чтобы вы сразу же смогли ее оценить, — миссис Холмс вернулась к двери и, открыв ее, позвала: — Пожалуйста, Ирэн, вы можете проходить. Через несколько мгновений в класс зашла молодая женщина, одетая в купальник, репетиционную пачку и явно новые пуанты. — Позвольте представить — мисс Ирэн Адлер, — сказала миссис Холмс, возвращаясь к Джону и своим детям. — Она будет танцевать в нашем спектакле партию Одетты-Одиллии. Балерина негромко и учтиво поздоровалась, и Шерлок, бросив на нее взгляд, вдруг ощутил, как у него по спине пробежали мурашки, и на мгновение случилось нечто очень странное — он будто снова очутился в том парке, где жил одинокий лебедь, только на этот раз ему удалось попасть в поле его притяжения. Ирэн Адлер была удивительно красива — идеальная фарфоровая кожа без единой морщинки, изумительно тонкие брови, чувственные, но не слишком пухлые губы, и выразительные светло-серые глаза. Она была худой, как и все балерины, но ее фигура была лишена острых углов, будто она была античной богиней, вылепленной из мрамора творцом эпохи Возрождения. На своем веку Шерлок повидал немало красивых женщин, но ни одна из них не была столь идеальным воплощением того эстетического наслаждения, которое все великие художники всех времен создавали в лучших своих творениях. Без сомнения, появление Ирэн Адлер произвело впечатление на всех присутствующих, но только в случае Джона верх одержал с большим трудом скрываемый скепсис. — Вот как, — проговорил он, снова скрестив руки на груди. — При всем уважении, миссис Холмс, я не знаю, что сказать. Слова мне отказывают, — сквозь зубы произнес он. — О, так ничего говорить и не нужно, — миссис Холмс будто удивилась его реакции. — Давайте лучше посмотрим. Майк, дорогой, сыграй нам, пожалуйста, вариацию Одиллии — ту, что начинается с обратного вращения. Ирэн, пожалуйста, будьте добры. Майкрофт, не демонстрируя никаких эмоций, встал и направился к роялю. Ноты не были ему нужны — как Шерлок и Эвр, он знал «Лебединое озеро» наизусть. Ирэн Адлер слегка кивнула (скорее себе, чем миссис Холмс) и, встав на середину класса, замерла в исходной позиции, сквозь зеркало смотря на Майкрофта. Он слегка приподнял ладони и, как только его пальцы коснулись клавиш, она начала танцевать. Эта вариация Одиллии начиналась серией довольно сложных обратных вращений, которые, казалось, были сильнее легкой пунктирной музыки, что выскальзывала из-под пальцев Майкрофта, словно дождевые капли, что негромко разбиваются о сухой асфальт. Но потом, когда Ирэн взмахнула руками, раскрывая вертикальный шпагат, музыка наполнилась силой и понесла ее за собой. На глазах Шерлока законы физики куда-то упорхнули, и прекрасная Одиллия воспарила над сценой — ее руки будто превратились в крылья, а пуанты стали легче воздуха. Финальная дорожка вращений с изящными прыжками пролетела на одном дыхании. Это было невозможно, но, опережая музыку на долю секунды, Ирэн Адлер станцевала ее, словно вовсе не касаясь пуантами земли. Потом, как впоследствии пытался вспомнить Шерлок, миссис Холмс попросила Майкрофта сыграть еще одну вариацию из третьей картины, и вариацию из первого действия и, возможно, что-то еще, только вот Шерлок уже не понимал, что происходит. Он никогда не думал, что чей-либо танец сможет столь сильно его покорить, что он забудет о музыке и полностью сосредоточится на движениях. И где только Ирэн Адлер так научилась танцевать? И почему он не знал ее раньше?.. Шерлок почувствовал, как в груди сильнее забилось сердце. Он должен стать первой скрипкой, чтобы солировать, чтобы хотя бы так стать частью танца, который подарит зрителям Ирэн Адлер. Вот чего он так долго ждал — если она получит главную партию в «Лебедином», а он будет первой скрипкой, спектакль обернется оглушительным успехом! Конечно, Джон вряд ли так легко с этим согласится, но у него не будет выбора — в конце концов, это был театр Холмсов, так что все решали они. Если только Шерлок уговорит мать, если только она пойдет ему навстречу… — Что ж, я думаю, на сегодня достаточно, — кивнула миссис Холмс, и Шерлок вздрогнул, очнувшись от своего наваждения. — Мисс Адлер, будем ждать вас завтра на репетиции. А сейчас вынуждена с вами попрощаться. Через час у меня встреча в Ковент-Гардене. Остальные что-то проговорили вразнобой, и миссис Холмс направилась к выходу. Шерлок, реакция которого обычно была молниеносной, на сей раз замешкался, с трудом соображая, что происходит, и, с запозданием вскочив, поспешил за матерью. — Что такое, Шерлок? — она обернулась, когда он нагнал ее в коридоре. — Мама, я… Я подумал, не согласитесь ли вы дать мне партию первой скрипки в этом спектакле?.. — выдохнул он, сам не понимая своего возбужденного лихорадочного состояния. Миссис Холмс слегка приподняла брови. — Дорогой, это решать не только мне. Ты говорил с братом? Шерлок уже открыл было рот, чтобы ответить на этот вопрос что-нибудь очень язвительное и досадное, но миссис Холмс его опередила: — А, Майк, подойди, пожалуйста. Старший из братьев, только что с невозмутимым видом покинувший репетиционный класс, подчинился матери. — Что такое, мама? — сдержанно поинтересовался он. — Шерлок хочет узнать, сможет ли он солировать в спектакле. Как ты считаешь? Майкрофт окинул брата быстрым оценивающим взглядом, который всегда так бесил Шерлока. — Я думаю, при большом желании мы сможем добиться нужного результата, — сухо вынес он свой вердикт. — При большом желании, — с легким нажимом повторил он. Шерлок сердито покраснел. — Я уже давно не студент консерватории, Майкрофт, — сквозь зубы процедил он. — Мне вполне под силу солировать в «Лебедином», и тебе это хорошо известно. — Вот как? — брат посмотрел на него с легким интересом, будто впервые увидев. — Что ж, возможно, ты и прав. В таком случае, если Эвр не будет против, я полагаю, что ты вполне можешь попробовать. — Я не против, братец, — взявшись из ниоткуда, сестра чмокнула обоих братьев в щеки, заставив Майкрофта поморщиться, а Шерлока — вздрогнуть, и обратилась к матери: — Мама, все было очень круто — я уверена, мы всех сразим наповал. А теперь прошу меня простить — Джим уже заждался, — она подмигнула всем на прощанье и упорхнула. — Главное, чтобы арфу не забыл прихватить, горе-любовник, — пробормотал Шерлок. Джеймс Мориарти был единственным и неповторимым арфистом их оркестра, но они с Шерлоком невзлюбили друг друга с самой первой встречи. Возможно, все дело было в том, что Мориарти ухаживал за его сестрой, а возможно, два высокоодаренных музыканта просто не выносили столь опасной конкуренции. — Да, мне тоже пора, Антея ждет, — Майкрофт коротко попрощался с матерью и братом и тоже ушел. Миссис Холмс, подтвердив его решение дать Шерлоку возможность показать себя в роли первой скрипки, поспешила на свою встречу, и Шерлок ненадолго остался один. — Крестный!.. Он обернулся, и на его губах появилась столь редкая искренняя улыбка. — Мэри, Рози, рад вас видеть. Мэри Ватсон, супруга Джона, танцовщица, в основном исполнявшая в театре характерные вариации, отпустила свою трехлетнюю дочку, и Рози радостно подбежала к Шерлоку и обняла его за талию. — А папа где? — спросила она, запрокинув назад свою кудрявую светловолосую головку. — Еще репетирует? — Наверное, — Шерлок только сейчас понял, что и Джон, и Ирэн Адлер до сих пор оставались в классе. Словно в ответ на его замешательство дверь открылась, и вышел Джон. — Папа!.. — воскликнула Рози и, отпустив Шерлока, побежала к отцу. — Солнце мое, здравствуй, — Джон подхватил ее на руки и чмокнул в лоб. Он улыбался дочери, но Шерлок явно различил на его лице тревогу, и у него предательски кольнуло сердце. От Мэри настроение супруга тоже не ускользнуло. — Что такое? — спросила она. — Что-то случилось? — Я потом расскажу, — с натянутой улыбкой подмигнув дочери, Джон поставил ее на пол и обратился к жене: — Прости, дорогая, но я вынужден задержаться. Миссис Холмс представила нам сегодня новую балерину, я хотел бы с ней побеседовать. — Новую балерину? — Мэри с удивлением на него посмотрела. — Это очень интересно. Хорошо, тогда мы спустимся в буфет, подождем тебя там. Шерлок, не составишь компанию? — Боюсь, сегодня не могу, — он покачал головой. Обычно Шерлок любил проводить время в обществе Мэри и Рози, но сейчас ему нужно было побыть одному. — Завтра выступаем на благотворительном мероприятии, хочу… привести голову в порядок. — Ну ладно, — протянула Мэри. Его отговорке она очевидно не поверила, но была достаточно терпелива, чтобы все узнать в свое время. Попрощавшись с Ватсонами, Шерлок вышел на улицу и попытался рационально осмыслить случившееся, отправившись на бесцельную прогулку по лондонским улицам. Как ни странно, он прекрасно понимал чувства Джона. Они знали друг друга уже около десяти лет. Тогда Шерлок как раз вынужден был снова искать квартиру, и общий знакомый свел его с Джоном, оказавшимся в аналогичной ситуации. Для него это были поистине черные времена — тогда Джон только-только оправился после травмы, поставившей крест на его карьере и сократившей ее на добрых десять-пятнадцать лет — для артиста балета целая вечность. Однако каким-то чудесным образом дружба с Шерлоком заставила его вновь вернуться к жизни. Они всегда были очень похожи — неуживчивые индивидуалисты, что редко шли на уступки и одинаково тяжело переносили удары со стороны внешнего мира. Шерлоку было чуть легче, потому что у него все-таки была семья, и вскоре он, сам того не замечая, помог Джону постепенно вернуться к жизни. Миссис Холмс устроила его в театре педагогом-репетитором, и через некоторое время Джон познакомился с Мэри. Они поженились, у них родилась дочь, а Джон получил повышение и стал главным балетмейстером их театра. И Шерлок очень хорошо знал, насколько важной для друга была эта постановка «Лебединого озера» — потому что она должна была стать его постановкой. И если он говорил, что Одетту-Одиллию должна танцевать Молли Хупер, то это означало, что без ее участия его замысел не будет раскрыт в полной мере, и это будет уже чей-то чужой, не его спектакль. Поэтому, конечно, Шерлоку следовало бы встать на сторону лучшего друга и переубедить мать (он знал, что это было возможно — нужно было лишь грамотно выстроить аргументацию), но теперь он понимал, что никогда этого не сделает. В «Лебедином озере» должна была танцевать Ирэн Адлер. Шерлок нутром чувствовал, что только в этом случае он сможет доказать матери, брату и остальным, что достоин стать первой скрипкой. Только если она будет танцевать Одетту и Одиллию, его музыка перевернет мир, изменит прежние представления о балете Чайковского и навсегда войдет в историю. К тому же, подумал Шерлок, может быть, Джон и хочет, чтобы главную партию танцевала Молли, но ведь Ирэн сделает это гораздо лучше. Нет, его друг был кругом не прав — только Ирэн и достойна этой партии. Если Джон выведет на сцену Хупер, эту бледную невзрачную тень, музыка полностью поглотит танец, и спектакль обернется грандиознейшим провалом. Нет, только Ирэн способна стать жемчужиной «Лебединого озера», и Шерлок был уверен: лишь они двое смогут сделать из него настоящий шедевр.***
То лондонское лето выдалось на удивление дождливым, но Шерлок был этому только рад. Ни солнце, ни жара не отвлекали его от подготовки к спектаклю, и с каждым днем, приближавшим заветную октябрьскую премьеру, он все отчетливее ощущал в театре атмосферу эпохального события, которое вот-вот должно было наступить. Все эти долгие месяцы и недели Шерлок не давал себе никакой передышки, полностью отдавшись любимому делу. С Майкрофтом они еще раз шаг за шагом прошли всю партитуру, проанализировав каждую музыкальную фразу, каждую паузу, репризу и каждое тремоло. Шерлок вновь пересмотрел «Лебединое озеро» в каждой известной редакции, не обойдя вниманием даже постановку Мэтью Борна(3), и переслушал весь балет в исполнении самых знаменитых оркестров прошлого и современности. А еще, конечно, как только у него появлялось свободное время, он спешил в театр, чтобы понаблюдать за репетициями. Разумеется, даже будучи сыном его владельцев, он не мог присутствовать на каждой из них и чаще бывал на групповых занятиях, где ему было проще оставаться незаметным. Однако несколько раз Шерлок бывал и на индивидуальных репетициях, где Джон методично прорабатывал с Ирэн и Томом каждое движение их многочисленных вариаций. Надо сказать, что смена солистки спектакля прошла довольно гладко — если кто-то из труппы и был в недоумении от подобного решения, никто не рискнул развивать эту тему, помня, что именно миссис Холмс его приняла. Сама Хупер, которая теперь была во втором составе с однокурсником Тома Годфри Нортоном, вела себя так, словно ничего и не произошло (что ж, Шерлок всегда знал, что всякие амбиции были ей чужды). Однако на репетициях Шерлок вообще переставал о ней думать. Околдованный Ирэн и ее танцем, он вновь и вновь черпал вдохновение в каждом ее движении, в каждом повороте головы. Когда-то вручивший свою жизнь музыке, Шерлок никогда ни в кого не влюблялся. Это было невозможно — ни одна смертная женщина не смогла бы похитить его сердце у искусства, призванного существовать вечно. Но Ирэн… Почему-то она заставляла его забывать обо всем на свете, почему-то, сколько бы он на нее ни смотрел, ему всегда было ее мало. Из-за отсутствия любовного опыта Шерлок даже не понимал, что у него возникло к ней какое-то чувство — он не подходил к ней после репетиции, не искал повода для встречи, не пытался заговорить. Он был уверен, что только ее танец влечет его к себе, но был ли он прав, Шерлок знать не мог. За несколько недель до премьеры репетиции из классов перекочевали на сцену — артистам нужно было «станцеваться» с оркестром, а солистам — еще и с дирижером, что было особенно важно для так называемых «затактных» выходов. Поскольку Шерлок официально пока еще не был первой скрипкой, на всех прочих концертах он сидел сразу за Эвр, и пока еще не успел обжить место рядом с дирижером. Тем не менее, когда началась репетиция, он быстро приспособился и почти перестал обращать на это внимание. Репетировали без костюмов, декораций и света, кусками, делая паузы для комментариев и обсуждений. Мистер и миссис Холмс наблюдали из зала, а Джон стоял на сцене, рядом с оркестровой ямой. Он редко что-либо исправлял на данном этапе работы, и во время аналогичной репетиции «Жизели» вообще сидел в зале и по ее окончании никому не сделал замечаний. Но сегодня все было совсем иначе. Из оркестровой ямы Шерлок не видел его лица, но уже до начала репетиций заметил, что друг пребывал в скверном расположении духа. Возможно, этим и был обусловлен тот совсем нехарактерный для Джона поступок, когда он, не дождавшись окончания белого адажио, упрямо волоча больную ногу, быстро вышел на середину сцены, разрушая композицию и заставляя танцоров сконфуженно и недоуменно остановиться на полпути. — Спасибо, Майкрофт, спасибо, — он замахал руками, и старший Холмс замер за дирижерским пультом. Оркестр нестройно замолк, а Шерлок недовольно шикнул на сидящего неподалеку виолончелиста: — Опять у вас каша во рту, Лестрейд. Словно камни с одного места на другое перетаскиваете — как вообще можно так играть? Музыкант, с которым они вместе солировали во второй части адажио (и имя которого Шерлок никак не мог запомнить), слегка покраснел и пробормотал: — За собой следите, Холмс. — Я слежу не за собой, а за музыкой, — раздраженно парировал Шерлок. Видимо, поэтому Джон и прервал репетицию — сегодня виолончель будто увязла в болоте, которое скрипке пробить было просто не под силу. — Хреновый, значит, из тебя следопыт, — раздался сзади приторно-ироничный комментарий Мориарти, дополнившего свою ремарку легким дребезжанием струн арфы. — Заткнулся бы ты лучше, шутник несчастный, — огрызнулся Шерлок. — Так, а ну тихо! — Майкрофт, не повышая голоса, стукнул палочкой по пюпитру. — Это оркестровая яма, а не восточный базар, и говорить здесь должны инструменты, а не музыканты. Будь дирижером не его брат, а кто-то другой, Шерлок ни за что бы не замолчал, но в данной ситуации он проигнорировал ухмылку Мориарти, которую он буквально чувствовал затылком, и попытался сосредоточиться на происходящем на сцене, чтобы понять, чем все-таки оказался столь недоволен Джон. Из-за перепалки с Лестрейдом и Мориарти Шерлок пропустил то, что Джон сказал вначале, а теперь, судя по всему, балетмейстер срывался на Томе, который слушал его эмоциональные комментарии с несчастным видом, явно готовый провалиться сквозь землю. — Нет, нет, это просто ни в какие ворота не лезет, никуда это не лезет! — Джон схватился за голову и через несколько слишком долгих мгновений снова посмотрел на артистов, которые мужественно смотрели на него, не опуская глаз. — Молли, — вдруг позвал он. Хупер, которая в первом составе танцевала большого лебедя, смутилась, но подошла к Джону. — Молли, вставай с Томом, — устало попросил он. — Мисс Адлер, на позицию большого лебедя, будьте добры. Балерины молча поменялись, и Джон, проковыляв несколько метров, отделявших его от оркестровой ямы (его больная нога будто потяжелела на тонну), тихим, чуть хриплым голосом обратился к Майкрофту: — Будьте добры, белое адажио, с начала. Майкрофт коротко кивнул и поднял палочку. Музыканты разом застыли, и, когда Майкрофт легонько взмахнул палочкой, заиграл Мориарти, и спустя несколько тактов к нему присоединился Шерлок. На сей раз Джон не прервал репетиции до самого конца первого акта. Молли так и осталась Одеттой, а Ирэн затерялась где-то среди остальных лебедей. Когда Том, обессиленный и до краев переполненный эмоциями Зигфрид, в отчаянии и надежде протянул руку к отдаляющейся стае лебедей, музыка из лиричной сделалась торжественной, и оркестр на подъеме завершил первую часть истории, Джон медленно кивнул сам себе и спустился со сцены в зал, так ничего и не сказав. Шерлок, который отчего-то в этот раз даже не обратил внимания на игру Лестрейда и других музыкантов, хотел было заговорить с ним, но передумал. Сейчас не было ничего, что он мог бы ему сказать.***
В день премьеры с самого утра лил дождь. Даже для Лондона это было слишком. К вечеру улицы превратились в небольшие речушки, и Шерлок с облегчением подумал, как предусмотрительно с его стороны было заранее доставить в театр костюм, в котором он собирался выступать. Оставалось лишь поблагодарить судьбу за то, что в день премьеры в зале будет избранная публика, состоящая из лондонского бомонда и в большинстве своем обремененная личными комфортабельными автомобилями, на которых приехать на спектакль не составит труда и в такую погоду. Несмотря на то, что разглядеть наряды музыкантов в оркестровой яме могли разве что очень зоркие зрители из ложи или галерки, каждый из исполнителей сегодня был одет с иголочки. Мужчины облачились во фраки и бабочки (удивительно, но эта форма одежды шла даже невысокому Мориарти), женщины — в свои лучшие вечерние туалеты (Эвр, как с гордостью отметил про себя Шерлок, выглядела роскошно в длинном черном платье с блестками, заплетенными в высокий пучок волосами и ниткой жемчуга на шее). Майкрофт, как и всегда, был безупречен и слегка самодоволен, и Шерлок с некоторым облегчением поблагодарил судьбу за то, что внешне они были не очень похожи — иначе в одинаковых костюмах они выглядели бы как шаржи друг на друга. За кулисами царило возбужденное, но не лихорадочное состояние. Мистер и миссис Холмс, которые собирались смотреть спектакль из зала, заранее пожелали всем удачи и направились развлекать особо важных гостей, чтобы дать артистам время спокойно подготовиться к спектаклю. Джон, в темном костюме и при галстуке, опираясь на трость, неторопливо прохаживался за кулисами в сопровождении энергичной Рози, напутствуя по очереди всех артистов спектакля, даже из кордебалета. Пока был опущен занавес, артисты разогревались прямо на сцене. Шерлок заметил, как Молли Хупер, в белоснежной пачке и с пушистым лебединым ободком, закрывавшем уши, с улыбкой беседовала о чем-то с Мэри Ватсон, которая в первом акте танцевала вальс и другие общие танцы. Ирэн Адлер, бледнее обычного, сосредоточенно накручивала фуэте в центре сцены, делая небольшие паузы, явно потому, что ритмичные упражнения помогали ей лучше справиться с волнением. В последнюю секунду Шерлоку захотелось подойти к ней и пожелать удачи, но что-то его остановило, и, бесцельно потоптавшись за кулисами еще несколько мгновений, он покинул сцену. Начинали всегда с пятиминутным опозданием — пунктуальность высокие гости спектакля сочли бы моветоном. Еще минуты две-три уходило на рассадку музыкантов: в оркестровой яме всегда было тесно, поэтому каждый из них старался устроиться с максимальным комфортом, чтобы выдержать в одном положении целый час. — Удачи, братец, — прошептала Эвр за несколько мгновений до выхода, легонько чмокнув брата в затылок. — Все будет замечательно. — Спасибо, сестренка, — одними губами отозвался Шерлок, крепче сжимая скрипку и смычок. Работник сцены дал отмашку, и музыканты с двух сторон начали заполнять оркестровую яму. Едва оказавшись в зрительном зале, Шерлок всем своим существом ощутил его настроение. Играй они для публики попроще, ее доброжелательность сразу бы почувствовалась, и, возможно, ему даже стало бы чуточку легче. Но сегодняшние гости пришли на спектакль не ради положительных эмоций — они пришли оценить и вынести вердикт. Театральные критики, бывшие танцоры, пристрастные журналисты, актеры и музыканты — Шерлок отлично понимал, что они не пропустят ни малейшей погрешности, заметят любую неточность, преувеличат самую заурядную помарку. И растопчут спектакль, если сочтут это необходимым. Приняв свой самый невозмутимый вид, Шерлок, ничего вокруг не замечая, устроился на своем месте, подправил мостик, открыл ноты (несмотря на то, что он знал партитуру наизусть, он не мог позволить себе рисковать). Рядом с ним, элегантно расправив складки платья, села Эвр. Дождавшись, пока музыканты рассядутся, Шерлок, приложив к левому плечу своего Страдивари, дал ноту ля, и по оркестровой яме пронесся шум остальных инструментов. Затем Шерлок опустил скрипку. Через несколько мгновений в зале воцарилась абсолютная тишина. Погас почти весь свет. Зрители молча и напряженно ждали. Дверь в оркестровую яму снова открылась, и вышел Майкрофт. Его путь до дирижерского пульта длился несколько секунд, и в этот короткий промежуток зрители начали аплодировать — пока дирижер был единственным, кто заслуживал аплодисментов. Поднявшись на постамент, возвышавший его над музыкантами, Майкрофт изящно, но крепко пожал руку младшему брату, а затем, повернувшись к публике, с достоинством ей поклонился. Когда Майкрофт снова обернулся к музыкантам, аплодисменты уже стихли. Снова воцарилась тишина. Майкрофт посмотрел на оркестр своим спокойным, но властным взглядом. Музыканты подняли инструменты. Майкрофт поднял палочку и плавно взмахнул рукой. Стоило прозвучать первым тактам увертюры, как Шерлок почувствовал, что начинает расслабляться. Напряжение покинуло его пальцы сквозь смычок и струны, и он в очередной раз забыл, что держит в руках материальный объект. Знакомые с детства звуки, лиричные, но торжественные, вселяющие надежду, но скорбные, заставили его забыть, где он находится. Рядом с ним играла сестра, но сейчас Эвр была не более чем ветром, в чьем дуновении рождалась музыка. С каждым новым пассажем этот ветер становился все сильнее, мощнее и настойчивее. Наконец, он разразился штормом, который бушевал несколько долгих драматичных секунд, а затем внезапно стих. И из этой тишины постепенно, нота за нотой, родился танец — приподнятый, радостный, полный красок и неиссякаемой жизненной энергии. Оркестр внезапно озарило светом — это поднялся занавес. Первая картина «Лебединого озера» ослепляла зрителя яркими костюмами, стилизованными под средневековые наряды, быстрыми танцами и беззаботным юношеским весельем. Под бурные восторженные возгласы придворных на сцену выкатился шут, за ним спешил со своими учеными книгами наставник принца. Девушки смеялись, юноши провозглашали тосты, а принц Зигфрид, баловень судьбы, молодой, полный жизненных сил наследник трона, упивался этим беззаботным праздником и ни о чем не беспокоился, словно в его волшебной стране никогда не наступит завтра. Для Шерлока первая картина не представляла никаких сложностей. В эмоциональном и смысловом плане она была до безобразия проста — вальсы, пара коротких пантомим, па-де-де, несколько вариаций. Здесь бояться было нечего. Джон отлично вышколил и кордебалет, и солистов, Майкрофт мог вступить с точностью до доли секунды и с закрытыми глазами, а весь оркестр после напряженной увертюры расслабился и просто получал удовольствие от игры. Однако все легкое имеет свойство очень быстро заканчиваться, и Шерлок вдруг с удивлением обнаружил, что они играют уже танец с кубками. Несмотря на живость музыки, он вдруг понял, что его сердцебиение начинает замедляться. Совсем чуть-чуть. Осталось еще совсем чуть-чуть… И вот в стремительном вихре финальных тактов со сцены один за другим исчезли придворные, друзья и подруги принца, наставник и шут. Зигфрид остался в одиночестве, но не успел он толком прийти в себя, как вдруг в воздухе разлилась чарующая музыка арфы. Очертания дворца задребезжали, будто созданные из призрачных струй волшебного водопада, и растворились, уступая место бескрайнему небу и безлюдному ночному озеру. Музыка затрепетала, предвкушая грядущее появление лебедей, захватила Зигфрида в свои нежные, мягкие объятия, и под звуки арфы на фоне остальных струнных он медленно переместился в мир Одетты и ее подруг-лебедей. Вторая картина последовала без паузы, и Шерлок играл ее уже не разумом и даже не пальцами — он заиграл ее душой. Ему не нужно было ничего видеть, он все знал наизусть, ведь именно здесь на сцену выходила его любимая женщина. Она появилась издалека — трепещущий силуэт на фоне лунной ночи, белая фигура, окутанная тьмой. Зигфрид был очарован ею с первых секунд, но она была слишком далеко и успела от него ускользнуть. А потом он оказался в центре настоящего лебединого вихря и в отчаянии осознал, что не может понять, кто из лебедей является его любимой. Но потом они замерли — хрупкие, неземные создания, такие одинаковые, но вместе с этим такие необыкновенные. И тут Зигфрид ее увидел. Свою Одетту, свою единственную любовь. Ее душа коснулась его — грациозная, тонкая, как шелк, нежная и слегка трепещущая. Она приблизилась к нему осторожно, но царственно, боясь спугнуть внезапно нахлынувшее чувство. Вокруг них продолжали свой пронзительный невесомый танец остальные лебеди, но Зигфрид смотрел только на Одетту, а она… Шерлок снова услышал журчание арфы и заиграл, не думая ни о скрипке, ни о нотах, ни о Мориарти и Лестрейде, с которыми он вел эту вариацию. Сейчас на сцене не было никого — только он и Ирэн. Он видел ее так отчетливо, как никогда прежде, будто она танцевала на кончике его смычка. Каждый изгиб ее тела, мельчайшее движение пальцев — все это принадлежало ему и только ему. Он играл белое адажио, как никогда в жизни, смычок в его руках пел и плакал, молил о любви и властно требовал все больше и больше, простирался у ее ног и держал ее в своих объятиях. В те несколько минут, что длилась вариация, Шерлок обладал ею, как никогда еще ни один мужчина не обладал ни одной женщиной. Когда, наконец, Одетта мягко опустилась на протянутую руку Зигфрида, а после замерла, укутав их обоих своими дрожащими крыльями, Шерлок понял, что у него трясутся руки, и, когда музыка умолкла, чуть не уронил на пол и смычок, и скрипку. Что было дальше, он не знал. Действие продолжалось еще долго, и он пришел в себя только в самом конце. Это было очень странное пробуждение. Шерлок никогда не был пьян и понял, что так, наверное, выглядело похмелье. У него отяжелела голова, он с трудом ориентировался в пространстве, во рту у него пересохло, а еще он внезапно почувствовал себя не в своей тарелке, будто ему приказали взять скрипку в правую руку. Окончания первого действия, к своему ужасу, он не слышал — ему будто заложило уши, так что музыка Чайковского слилась в его голове в какую-то дешевую водевильную какофонию. И только когда занавес медленно опустился и раздались аплодисменты, он снова смог здраво оценить ситуацию. И увидел перекошенное от ярости лицо Майкрофта. Впервые за всю свою музыкальную карьеру Шерлок растерялся. Он посмотрел на сестру, но Эвр избегала его взгляда, и от этого он почти испугался. Вслед за дирижером музыканты молча покидали оркестровую яму, уходя на перерыв, и Шерлок ощутил сдержанное неодобрение, источаемое зрительным залом. Но это ведь было невозможно. Они ведь были безупречны, как такое могло произойти?.. Долго ждать ответа ему не пришлось. Как только он очутился за кулисами, цепкая рука старшего брата схватила его за локоть, и Шерлока почти волоком потащили в дирижерскую гримерную. — Так, а теперь потрудись объяснить, что это было? — грубо отпустив брата, Майкрофт захлопнул дверь. У него на лбу угрожающе пульсировала жилка, и от гнева его слегка трясло. — О чем ты? — Шерлок ничего не мог взять в толк, и из-за этого даже не подумал, что от такого обращения ему следовало бы рассердиться. — О твоей игре, Шерлок, о чем же еще! — воскликнул Майкрофт, едва удерживая себя от взмаха руками. — Во что ты превратил белое адажио, несчастный? Ты совсем обезумел или же просто забыл, что в оркестре нужно слушать других музыкантов и следить за указаниями дирижера? Обращение к нему, как к глупому ребенку, придало Шерлоку сил. — Ничего я не забыл! — бросил он. — И я по-прежнему не понимаю, о чем ты! Ты же слышал аплодисменты — Ирэн была просто прекрасна! Майкрофт округлил глаза и застыл. Теперь он был похож на персонажа народного театра, одновременно комичного и угрожающего. — О, так вот в чем дело? — с едва слышимой издевкой уточнил он. — Так ты думаешь, что Ирэн сегодня танцевала Одетту? Настал черед Шерлока впадать в ступор. — О чем ты говоришь? — пробормотал он. — Ты же не хочешь сказать, что… — Именно это, Шерлок, я и хочу сказать! — сверкнув глазами, почти прикрикнул на него Майкрофт. — Именно это! Твой друг в последнюю минуту изменил свое решение и приказал станцевать эту партию Молли! — Да не может этого быть! — у Шерлока задрожали руки, как в лихорадке; он не мог поверить в то, что слышит. — Нельзя в последнюю минуту менять исполнителей, это же… — Это же что? — теперь Майкрофт неприкрыто издевался. — Молли танцевала Одетту во втором составе, она прекрасно знает эту партию, и оркестр много раз с ней репетировал. Да, Джон поступил весьма своевольно, но для нас это было не смертельно. А теперь скажи мне, братец мой (он язвительно отчеканил это обращение) — ты ведь помнишь, как танцует Одетту Молли? Помнишь, каким был замысел твоего лучшего друга? И скажи мне теперь, что ты только что сыграл? Что, молчишь? Тогда я скажу. Ты сыграл белое адажио так, будто мы находились в заплеванном американском салуне где-то на Диком Западе. Ты же не уличный скрипач, Шерлок, и ты не уроженец какого-нибудь «местного города для местных», где фамилию Чайковский произносят с четырьмя ошибками! Ты исполнитель высокого класса, ты носишь наше имя — и вот ты играешь скрипичное соло в «Лебедином озере» в такой манере, будто Зигфрид и Одетта готовы под эту музыку совокупиться прямо на сцене! И выступай мы в какой-нибудь дохлой йоркширской деревне, никто бы этого не заметил, но мы с тобой находимся в чертовом Лондоне, и на нас смотрит публика, готовая при малейшем поводе растерзать и оркестр, и труппу! И ты только что подарил им его на блюдечке! Так что благодари Лестрейда — если бы не он, вся вариация была бы окончательно разрушена! Шерлок не знал, что сказать. Краска залила ему лицо, но он не понимал причины — то ли это был стыд, то ли злость, то ли разочарование. Майкрофт резким движением сдернул с шеи бабочку и сейчас тяжело и яростно дышал. Гневные тирады никогда не были в его стиле. Раздался стук в дверь, и в гримерную вошла Антея — в роскошном вечернем платье в пол, перчатках по локоть и с ободряющей улыбкой на лице. — Ну что, нам уже возвели эшафот? — устало поинтересовался у жены Майкрофт. — Я так не думаю, — она покачала головой, протянув ему свой телефон. — Судя по Твиттеру, публика недоумевает из-за музыки, зато восхищена Молли. Мне особенно понравился этот пассаж — «Одетта покоряет Зигфрида и побеждает в сражении со скрипкой». Я думаю, у нас еще есть шанс, — она многозначительно посмотрела на обоих братьев. — Что ж, я надеюсь, ты права, — Майкрофт вернул ей телефон. — Остается верить в то, что второе действие окажется настолько впечатляющим, что нам все простят, — он бросил взгляд на брата, и Шерлок вышел из гримерки без дальнейших намеков. — Ну что, мистер Холмс, снова оказались побеждены дешевой драмой? — лениво протянул ненавистный голос с ирландским акцентом. — Пальма первенства все-таки оказалась не по зубам? Что ж, этого следовало ожидать. Чтобы быть первой скрипкой, надо думать головой, а вы всегда думали чем угодно, только не этим. Выволочка от старшего брата настолько унизила Шерлока, что слова Мориарти подействовали на него, словно удар хлыстом. — Держи свои мысли при себе, — резко повернувшись, он почти выплюнул эти слова в лицо арфиста и только потом понял, что рядом с ним стоит Эвр. — Джим, не надо грубить, — бросила она, и Мориарти прикусил язык — младшая Холмс всегда имела на него какое-то сверхъестественное влияние. — Шерлок, что бы тебе ни сказал Майкрофт… — Оставь, сестра, — он покачал головой. В коридорах театра всегда было слишком тесно, и он знал, что их перепалка уже привлекает внимание. — Что бы мне ни сказал Майкрофт, он прав. Он всегда прав. Эвр ничего не ответила, видимо, решив не развивать эту тему. Шерлок отвернулся от них с Мориарти и увидел в конце коридора Джона. Балетмейстер просто стоял и смотрел на него, и Шерлок на негнущихся ногах подошел к нему. — Джон, я… — он сглотнул, и ему стало очень стыдно. Ни взбучка от Майкрофта, ни издевки Мориарти не могли сравниться с этим спокойным взглядом Джона Ватсона. Шерлок почувствовал себя столь гадко, будто только что предал их дружбу. Словно прочитав его мысли, Джон покачал головой: — Нет, ты ни в чем не виноват. Это было мое решение, и я беру на себя всю ответственность. Если твои родители уволят меня — что ж, это будет вполне справедливо. Но знаешь, Шерлок, я просто не мог поступить иначе. Я уважаю ваш театр и всех вас, но я не марионетка в ваших руках. Это мой спектакль, и танцевать его будет Молли Хупер. Даже если это случится всего один раз. Шерлок откашлялся, пытаясь подобрать слова. — Я думал… То есть, мне казалось, что Ирэн… то есть, мисс Адлер… — Боже, Шерлок, конечно, тебе так казалось, — Джон рассмеялся, тихо и грустно. — Ты ведь влюблен в нее — естественно, что она для тебя лучшая Одетта. Шерлок уставился на него, совсем как на Майкрофта несколькими минутами ранее. — Я не… — сорвалось с его губ. — Ты не влюблен в нее? Шерлок, порой для великого музыканта ты слишком наивен, — Джон снова покачал головой. — Ты можешь обмануть себя, но меня тебе не обмануть. Ты влюблен в нее с самой первой встречи, а любовь заставляет нас забывать обо всем на свете. И да, я понимаю твои чувства — Ирэн Адлер выдающаяся балерина, одна из лучших. Но она не Одетта из моего спектакля и никогда не сможет ею стать. Прости, если разочаровал, — он похлопал его по плечу и пошел к Мэри, уже переодевшейся в костюм для мазурки из второго действия, и все такой же неугомонной Рози. Несколько мгновений Шерлок просто стоял в коридоре, будто внезапно оказавшийся никому не нужным. Ему следовало бы перекусить или хотя бы выпить кофе (в конце концов, впереди было второе действие, а он уже был измотан донельзя), но он не пошел в артистический буфет и вместо этого, сам того не замечая, оказался у балетных гримерок. Поскольку Джон принял решение в последний момент, Молли переодевалась не в гримерке балерины, а с другими солистками. Шерлок слышал их возбужденные голоса — они поздравляли ее с неожиданной удачей и желали успешно станцевать Одиллию. Молли уже надела черную пачку и теперь, смущаясь от бесперебойной похвальбы подруг, аккуратно крепила к прическе длинное черное перо. Шерлок невольно отметил, какой обыкновенной она была. Она только что выдержала огромное психологическое и физическое напряжение, но выглядела так, словно ничего не произошло. Словно не она только что очаровала зрительный зал вопреки тому, что преподнесла ей музыка. Это было непостижимо, но, возможно, не все в мире можно было представить в виде идеальной логичной модели. Гримерная Ирэн располагалась рядом, и ее дверь была чуть приоткрыта. Шерлок заглянул внутрь лишь на мгновение, но ему было достаточно и этого. Ирэн сидела перед зеркалом в купальнике и накладывала макияж. Во втором действии ей предстояло сначала станцевать одну из невест принца, а затем вернуться к роли большого лебедя — именно такие партии во втором составе были отведены Молли. Сейчас Ирэн была очень спокойна и собрана. Ни разочарования, ни горечи, ни обиды. Шерлоку подумалось, не предвидела ли она такого развития событий. Если так, значит, она была проницательнее его. Но от этого Шерлоку было не легче. Ему так хотелось сыграть для нее, но собственное чувство выставило его дураком и подставило под удар весь спектакль. На одно мгновение Шерлоку захотелось зайти в гримерку и заговорить с Ирэн, но он сразу же себя одернул. Сейчас было неудачное время для откровений. И даже если Джон был прав… Нет, Шерлок никогда бы себе в этом не признался. Даже если бы это и было правдой. В оркестровую яму после перерыва он вернулся, как в тумане. Снова абсолютная тишина, снова напряжение зрительного зала, снова безупречный выход Майкрофта, успевшего за время перерыва сменить рубашку и бабочку. И снова — яркие краски и блеск придворной жизни. Но вот принц был уже совсем другим. Его мать, владетельная принцесса, приводит к нему прекрасных девушек — одна краше другой, все в изысканных разнообразных нарядах. Зигфрид танцует вместе с ними, но мыслями он далеко. Ни один из народных танцев не в силах его развеселить — он тоскует по своей Одетте, которая сможет навсегда остаться человеком, только если их чувство пройдет проверку временем. Но ожидание слишком тяжело, слишком тягостно. И вдруг глашатаи возвещают прибытие нового гостя. Торжественная, напористая музыка скатывается с неба, словно пылающий шар — на сцену врывается несравненная Одиллия. Яркая, соблазнительная, сверкающая тысячью огней, горящих в ее душе. Позабыв обо всем на свете, Зигфрид не в силах оторвать от нее взгляда. Наступает очередь черного па-де-де. Кажется, что Одиллия вовсе не злодейка. Ей хочется жить, хочется танцевать. Она играет с принцем, увлекает его своей элегантностью и красотой. У него кружится голова — он боится, еще секунда, и она выскользнет у него из рук. Но Одиллия не собирается уходить. Она знает, что сердце принца отдано другой и убеждает себя, что она в силах его покорить. Ее танец становится более смелым. Она летает над сценой, манит и одновременно пугает, ласкает и заставляет дрожать с головы до ног, бросает то в жар, то в холод. И чем больше она танцует, тем сильнее становится ее власть — над принцем и над музыкой. Вариация, целиком состоящая из фуэте, приводит зрительный зал в неистовство, и Одиллия дарит ему легкую непринужденную улыбку, как царица, что бросает на околдованных подданных свой милостивый взор. К финальной вариации уже не имеют отношения ни оркестр, ни дирижер — музыкой полностью владеет Одиллия. И в следующую секунду, когда Зигфрид отдается ее чарам и дворец рушится под гнетом его предательства, каждому, кто находится в зале, слышится мелодичный, разящий в самое сердце смех Одиллии. Она победила, но столь легкая победа кажется ей слишком скучной, и она исчезает. Четвертая картина «Лебединого озера» — самая быстротечная и самая драматичная. После того, что сделала с ними Молли в третьей картине, Шерлок в ужасе осознает, что не в силах закончить балет, что ему не удастся стать сильнее ее танца и продолжать играть. Однако этого и не требуется. Теперь уже не играет никто из них — теперь музыка вырывается из их инструментов и начинает существовать сама по себе. Сцену заполняет вихрь белых лебедей. Они танцуют не испуганно и хаотично, а сильно, грациозно и смело. Зигфрид мечется между ними, словно раненый зверь, но он больше не узнает свою любимую. Только спустя много мучительных минут она выходит к нему навстречу, и они танцуют. Это их прощальный танец, но отчего-то он полон надежды. Сегодня Зигфрид навсегда потерял свою Одетту, но завтра, кто знает — быть может, его ждет новый рассвет?.. И вот — оглушительный раскат громовой барабанной дроби, сквозь который, как солнечные лучи сквозь тучи, рвутся струнные, поддерживаемые торжественным пением духовых. Трепещут на ветру крылья белых лебедей, отправляющихся в свое последнее путешествие. Небо рвут на части новые раскаты грома, когда Зигфрид в последней отчаянной попытке пытается предотвратить неизбежное, но музыка возносит Одетту в небо, и она взлетает ввысь, уводя за собой остальных лебедей. Они танцуют в облаках, музыка кружит их, и ветер играет с их крыльями, поет, торжествует, плачет и смеется сквозь слезы, опьяненный любовью, свободой и вечной неразрушимой красотой. Но вот шторм окончен, и по мягкой, спокойной озерной глади вновь течет жемчужной рекой нежная музыка арфы. А за ним, осиянные теплым лунным светом, под звуки дрожащих скрипок и апофеоз духовых медленно улетают за горизонт бессмертные белые лебеди. Шерлок еще не опустил скрипку, когда оркестр как волной цунами накрыло шквалом оглушительных аплодисментов. Чопорные лондонские зрители, искушенные праздной жизнью богемы словно обезумели, так что Шерлок даже на секунду подумал, что он потерял сознание и все это ему сниться. Но нет, это был не сон. Майкрофт, по лицу которого градом струился пот, в изнеможении опустил ладони на дирижерский пульт, а через несколько секунд взмахнул обеими руками, приглашая оркестр встать и, пожав своей дрожащей ладонью все еще трясущуюся руку Шерлока, обернулся к публике и отвесил ей глубокий поклон. Музыканты потихоньку начали приходить в себя, и Шерлок почувствовал, как Эвр, сияя, ободряюще сжала его ладонь, виолончелисты во главе с Лестрейдом начали «аплодировать» смычками, а Мориарти, все еще держа руки на арфе, обозревал всех с чрезвычайно довольным видом. Но если кто-то бы подумал, что громче аплодировать было невозможно, он бы глубоко ошибся, ибо настоящую овацию зрители устроили, когда поднялся занавес. В лучах славы искупались все — придворные, характерные танцовщики, белые лебеди из кордебалета, но, когда на сцену самыми последними вышли Молли и Том, нестройный, но громкий хор голосов закричал им браво. Только тогда Шерлок повернулся в сторону сцены и ощутил, что у него ком застрял в горле. Сегодня Джон Ватсон поставил на кон свою карьеру и выиграл. Он с самого начала был прав — только Молли Хупер и могла быть Одеттой и Одиллией его «Лебединого озера». Она сияла, как тысячи волшебных огней, но не затмила собой остальных, и только благодаря тому, что она вела этот спектакль, он стал целостной историей, настоящей драмой, какой и задумал его режиссер. Овации продолжались, и Шерлок заметил, как Майкрофт, спохватившись, поспешно покинул оркестровую яму. Ну конечно, подумалось ему — настала пора самого главного выхода на поклон. Через несколько мгновений Том и Молли скрылись за кулисами и вывели на сцену балетмейстера и дирижера. В этот раз Джон не хромал, но Шерлок этому не удивился. Он поаплодировал артистам и оркестру, а затем, приложив руки к груди, коротко и скромно поклонился зрителям. Шерлок знал, что его друг запомнит это вечер на всю жизнь, как и все они, но именно для него «Лебединое озеро» сегодня обернулось тем, чего он ждал много лет — оглушительной и безоговорочной победой. После того как зрители наконец-то отпустили артистов и оркестр, произошло еще много всего, но Шерлок провел остаток вечера словно во сне. Танцовщики и музыканты еще долго не расходились, празднуя победу. Кажется, миссис Холмс была в полном восторге, Майкрофт никак не мог отбиться от полчища восторженных критиков, а невысокого Джона было не разглядеть за толпой знакомых, коллег и почитателей, что облепили его, будто саранча. Молли, Ирэн и других лебедей не отпускали какие-то дамы в дорогих туалетах, расточая им всевозможные комплименты, Том от пережитого волнения еле держался на ногах, но считал нужным не бросать девушек, а Мэри Ватсон, все еще в своем ярком костюме, сидела в углу сцены и, со счастливой улыбкой наблюдая за остальными, баюкала наконец-то заснувшую Рози. Выжатый как лимон, еле передвигая ноги, Шерлок добрался до своей гримерки и, стянув бабочку, достал припасенный на черный день шоколадный батончик и медленно съел его, запив минеральной водой. Впервые в жизни он пожалел о том, что не может поспать прямо в театре — возвращаться в пустую квартиру не было сил даже на такси. Хорошо было Майкрофту, который ехал в свой огромный дом в компании жены, и Эвр, которая снимала квартиру вместе с Мориарти. Шерлок подумал было все-таки заговорить с Ирэн и хотя бы поздравить ее с премьерой, но с удивлением понял, что ему совсем этого не хочется. Постепенно театр опустел. Музыканты один за другим разъехались по домам, а Шерлок все так и сидел в гримерной, даже не положив скрипку в футляр. Только спустя полчаса, поняв, что иначе его просто запрут в театре на ночь, он убрал инструмент, оделся и вышел. С родными он уже попрощался, оставаться дальше ему не было смысла, но и идти домой по-прежнему не хотелось, так что Шерлок решил, что просто погуляет немного, подышит еще теплым октябрьским воздухом — благо дождь наконец-то закончился. Выйдя на крыльцо, Шерлок потянулся, сделал глубокий вдох, наслаждаясь вечерней прохладой, и заметил, что у противоположного входа в театр стояла Молли Хупер. Она была одета в бесформенную куртку три четверти и теплый шарф, а на ногах у нее были немного несуразные ботинки. Она расплела уставшие волосы, и они волнистыми прядями лежали у нее на плечах. Видимо, часть цветов она оставила в театре, но все равно ее руки были заняты букетами. Шерлок подумал, что мог бы предложить ей помощь — а еще поздравить с премьерой и поблагодарить за спектакль. В конце концов, и миссис Холмс, и Майкрофт согласились сделать его первой скрипкой на временной основе, и это уже было большим достижением, которое было бы невозможно без Молли. Шерлок невольно ею восхитился. Сегодня она была и волшебной Одеттой, и соблазнительной Одиллией, но это ничуть не вскружило ей голову. Видимо, она действительно была необыкновенной женщиной, которую он почему-то доселе не замечал. Шерлок уже хотел было шагнуть к Молли, как вдруг дверь, у которой она стояла, открылась, и из нее вышел мужчина, который, по всей видимости, нес остальные букеты. Молли улыбнулась ему, и они вместе спустились к парковке, одновременно о чем-то разговаривая. Мужчина открыл заднюю дверь своего автомобиля, и они разместили цветы на массивном футляре с виолончелью, после чего заняли передние места и уехали. Шерлок Холмс еще долго смотрел вслед машине, на которой Грег Лестрейд увез Молли Хупер, а в его сердце призывный шелест лебединых крыльев сливался с пронзительно-нежным, выстраданным и невыразимо прекрасным скрипичным соло.