Глаз Бури

      Чертог из белого камня ещё хранит жар солнечных лучей, хотя слуги уже приступили к зажиганию факелов в тёмных коридорах. Вместе с всё более ранним приходом ночи близится праздник сбора урожая, что придётся на неделю празднования коронации. «Какая выгода для государственной казны» – усмехается Саске, ступая по замку, натёртому тысячами и тысячами ног, трудившимися сотни лет со времён воцарения Первого короля. Саске всегда думал о замке именно так – как о детище далёких предков, что случайно перешло во власть к отцу. И уж тем более сложно называть его своим, хотя уже завтра… Впрочем, никто не может гарантировать, что завтра для Саске наступит.       Возле его покоев, помимо пары стражников, что вышколено изображают статуй, готовых ожить в момент опасности, ошивается мужчина, в котором юноша издали признаёт придворного лекаря. При его приближении тот приветствует Учиху, – «Ваше высочество», - неприятно растягивая слова своим шипящим голосом. Саске от него отмахивается. Пока лицо одного из стражников привычно, второго же принц видит впервые – внешность того настолько непримечательная, насколько вообще возможно – ни шрамов, ни родинок на лице, не слишком светлые для этих мест волосы и глаза, среднее для воина телосложение и объяснимая для него же выправка. Тем не менее, Саске не отпускает чувство, что этого человека он не видел раньше в замке вовсе.       – Ты, назови своё имя.       – Широ, ваше высочество, – и имя обычное. Для собаки. – Меня прислал на замену лорд-советник Данзо.       Что же, теперь всё стало на свои места, действительно шавка. Саске сжимает спрятанный в рукаве кинжал. «Советник», видимо, возомнил себя регентом. Насколько же наглая дурость, дешевая насмешка, неприкрытая угроза.       Серебряная диадема наследного принца давит на виски, будто изнутри прорастают колющие шипы.       – Свободны.       – Мой принц, как можно оставлять вас без охраны в такое время? – показательно суетится лекарь. Он уже несколько недель вьётся около принца, впустую напоминая о правилах церемонии и здоровье, хотя сам больше вовлекался в выглядывание обстановки, подмечание деталей во внешности Учихи и людей вокруг него, а обязательный вопрос «как ваше самочувствие, принц?» был вовсе не праздным.       – Вы. Все. Свободны. – Упрямо повторяет приказ Саске. Воины не шелохнутся, оставаясь верным приказам настоящего хозяина, придворный притворно прижимает руку к сердцу. – Пошли прочь!       Стражники, всё так же держа лицо, кланяются и скрываются по винтовой лестнице вниз, направляясь в подвальные помещения, где находится комната караульных. Наверное. Покои советника по внутренней безопасности в том же направлении.       – Вы знаете сколько предрассудков из-за легенды…       – Если вас это настолько волнует, так проследите, чтобы на посту были те люди, которым действительно можно доверить мою безопасность. Подсказываю: для этого нужно отойти от моих покоев и заняться делом, – в нём ещё остался гнев, после того что случилось с Итачи, после скоропостижной смерти отца и смрадного дыхания падальщиков, вечно за спиной, у затылка. Но чем дальше, тем больше подбиралась усталость. Иногда он шутит, про себя, что его пытаются взять измором, как вражеские города осадой – излюбленный приём в последней войне – чтобы он приветствовал убийцу как избавителя.       – Спокойной ночи, милорд, – довольно обращается мужчина и удаляется в том же направлении что и стражники.       Только теперь Саске отпускает рукоять оружия.       Старая дверь из горного ильма скрипит, но открывается легко. В его покоях должна быть темнота – он не послал вперёд слуг зажечь свечи и не позволяет туда заходить без отдельного распоряжения. Но под потолком висит крохотное солнце, алеющее по краям, и оттого свет, – как у всякого заката, – плотный, обволакивающий и смягчающий углы.       На тахте, с которой открывается неплохой вид на море внизу утёса, сидит мужчина с алыми, как магическое солнце, радужками. Саске не нужно смотреть в его глаза, он это прекрасно знает. Потому кинжал остаётся спокойно на своём укромном месте, а не выставленным на изготовку или в хвате для неожиданной атаки. Заглушающая печать на обратной стороне двери его тоже не пугает, если что он и испытывает – то смятение.       – Ты здесь?..       – Итак, что ты будешь делать с потенциальным убийцей в своих покоях без стражников за дверью? – как будто они разговаривали вчера, а не два года назад. Хотя, тогда между ними было не столько слов, чтобы назвать беседой, было больше… Нет, не сейчас.       – Ты правда здесь… Как, почему? – да, Саске рад, хочется рассмеяться, остроумно ответить, но он так привык к мысли что они больше никогда не свидятся, что в голове не укладывается. Слова отца на смертном одре казались бредом умирающего в муках – «дождись Итачи», как будто он не изгнанник, как будто он ничем не будет рисковать, возвращаясь сюда. Похоже, что это Саске действительно что-то не знал, недооценил, не понял.       – Я не мог пропустить твою коронацию, – собеседник улыбнулся краем рта. Вот так просто. Будто для этого понадобилось проехаться трусцой из соседней крепости. В этом был весь Итачи – делать едва возможное для других словно это сущий пустяк. И Саске отпускает.       – Я сражался бы сам, чтоб не получить нож в спину от защитничков. Рад, что ты вернулся в прежнюю колею, к чему приветствия там, извинения за то, что вломился, вопросы о делах, начинай меня костерить сразу.       – Просто так забеспокоился от твоего бесстрашия перед посторонним, что решил справиться первым делом об этом.       – Скажешь тоже, посторонний, это же тоже твой… – неуместное «дом» с губ не слетает. Для Итачи это место никогда не было домом до конца, не королевский замок для бастарда. А уж теперь, когда последние годы он провёл на Севере… Саске ещё больше смущается, потому что даже не уследил, осталась ли комната Итачи за ним.       Многие проблемы исходят из того что Саске толком не готовили быть королём. Его отец был племянником государя – близкая кровь, но не слишком, не для ближайшего претендента на трон. Вот только война и в паре с ней танцующая пляску смерти эпидемия лишили правителя и детей и жизни.       Саске не готовили быть королём, как не готовили его отца. Бастард в побочной ветви позволительное напоминание о любимой женщине, тем более что по поводу законности Фугаку тоже были сомнения в своё время, поднялся не вой, а приговорки «сын в отца». Как обычно с бастардами ветвей Учих, Итачи дали фамилию «Индра» и приписали в «воспитанники» безземельного лорда из вассальной семьи, у которого своих детей не было. Матери Саске не стало рано, клинок отца проливал кровь в разных местах, в том числе в Северных землях, и не было тех, кто ястребом разрывал бы привязанность между наследником и ублюдком, официальным происхождением которого никто не обманывался. До них и их близости никому не было дела.       Но что позволено одному из королевской семьи, не позволено монарху. При наличии наследников, королю не пристало держать подле угрозу основополагающему порядку, сколь родным братом не считал бы того законный сын, сколь полезно сведущ тот ни был бы в магии. Особенно поскольку он был сведущ в магии. Воды мира продолжали бесноваться – щетинились волнами выкованных мечей, пенились саванами отобранных болезнью, покрывались коркой льда под натиском морозов. И вот уже на улицах, в коридорах замка и личных покоях придворных пошли разговоры о старой легенде, про золотую эпоху и чародея на троне, каким был основатель дома Учих, а настоящий первенец короля так умел в заклинаниях, так доблестно несёт службу рыцаря, так галантен и умен…       И вот так пять лет назад Итачи выслали в земли вечной мерзлоты и непокорённой магии, на лютый Север.       Вернулся он лишь раз, на день, по приказу отца, и их разговор за закрытыми дверьми без ушей и глаз, всколыхнул опустившуюся было на дно муть. Во многих смыслах, во многих людях, Саске, с его тиной-тьмой не исключение.       – Раздевайся, – Итачи неспешно подходит к кровати.       Саске воззрился на брата. Гармонично вытекшее из последней мысли, но шокирующее предложение-просьба-приказ висит в воздухе.       – Хватит верха, я наложу защитную печать, – юноша замечает флакон с жидкостью рубинового цвета – магическими чернилами, которым обычно выводят рисунки печатей. Разумеется, дело в этом. Разумеется, Итачи невозмутим и резок, он же про защитный ритуал. Всего лишь про защитный ритуал. – Лучше с этим не затягивать – а воспоминания от тебя не убегут.       – Ты ещё и мысли читать научился?       – Я хорошо тебя знаю. До сих пор, к счастью.       Первой ушла диадема – как же легче дышать и думать. Обычно он позволяет себе бросать её куда подальше, но перед братом стыдно за подобное ребячество, и она отправилась на припорошённую пылью подставку. Одежду сложил аккуратно, привыкнув полагаться на себя, а не прислужников. В комнате тепло – и не понятно, заслуга это следов дневного зноя или магии Итачи – но холодок покусывает голую кожу, заставляя ту покрыться мурашками и пожелать закутаться в несколько шерстяных одеял. Пока в игру не вступает жар, науськивающий снять всё, и посмотреть, будет ли чародею дело до своей магии.       Но наследник короны просто ложится на спину и рассматривает брата, пока тот занят приготовлениями. За два года он изменился ещё больше – ему ещё не стукнула четверть века, но он несёт тяжесть благородной седины. Только странное дело – холода Севера не посеребрили его виски инеем, а как солнце восточного океана высветлили золотом.       Саске видел людей вернувшихся из мерзлоты, запомнил по отцу. Они быстро старели, держались огня и слышали в темноте не замечаемое другими. На Севере сам воздух дышит магией, людям там долго не пробыть – рассудок трескается как скорлупа под тяжестью подбитого сапога – не собрать. Магия питает только тамошних невиданных тварей. И чародеев.       Твари лишены разума, живучи и опасны. Некоторые чародеи наделены этими же качествами, но все – последними двумя. И с ними можно договориться. Потому с ними сотрудничают, держа ухо востро, не поворачиваясь незащищённой спиной, не подставляя свою шею, только вражескую. Кровь сильна, и маги до её пролития охочи не меньше воинов, а уж кому она принадлежала… если услужила заклинателю, то дело десятое.       Юноша вскакивает и достаёт из складок одежды острый кинжал из тёмного, заговорённого давным-давно братом, металла. Итачи не противится, решает наблюдать, а может уже догадался.       – С моей кровью будет надёжней, – Саске протягивает оружие рукоятью вперёд. Итачи медлит несколько мгновений, без слов вопрошая «уверен?» и давая шанс передумать. Юноша нахохливается, глядит уверенно и даже слегка укоризненно, и старший соглашается, берёт клинок и кивает в сторону кровати.       Саске не волнуется, правда, а ладони могут потеть и просто так, верно? Он держит голову приподнятой на подушке, видит касание клинка, – холодного к коже, стоит заметить, – и первым чувствует фантомное прикосновение, а не реальное. Настоящий разрез куда менее болезненный и юноше вовсе не нужно подавлять дрожь от боли. Только от чужого тела рядом и приятно давящего взгляда. Итачи хорошо чувствует острие, регулирует силу и на животе Саске проступают совсем тонкие красные линии, на которых кровь собирается каплями в разы меньше дождевых.       В местах порезов юноша уже чувствует дуновение лёгкого, как птичье перо, ветра, приятно-прохладного. Словно детским ритуалом дуют на разбитую коленку, но дыхание обволакивает всё вокруг, и просачивается внутрь через щели в полотне кожи. Так для него ощущается магия брата, всегда исцеляющая. Он не испытывал на себе как она может испепелять.       Сладкое чувство, ему можно поддаться и отлететь сознанием с ветром в другое место, но Саске смотрит-смотрит на появляющиеся узоры. Были пыльные фолианты, едва ли не рассыпающиеся в руках свитки, которые изучал старший, а он пристраивался рядом и скорее мешал, чем тоже учился. Но кое-что втёрлось само собой в память, и вот он вспоминает. Этот символ, похожий на свернувшуюся змею – от ядов, вокруг, напоминающий неизвестную вязь – от кровотечения, поверх наслаиваются ещё и ещё, если бы не ощущения от разреза, он бы потерялся в этом изображении, не смог прочитать, хотя оно выверено от и до.       Итачи заканчивает с кровавым росчерком и наносит поверх жидкость, что тоном точь-в-точь кровь, хоть жжение и запах подсказывают, что там много трав и других ингредиентов, о которых не стоит и задумываться.       Саске всё так же обдувает свежестью и прохладой, но теперь, когда брат касается его пальцами, так нежно, так осторожно повторяя переплетения знаков, он всё явственнее чует не морской бриз, а костёр из сосны и можжевельника.       – Не доверяешь? – мужчина повторяет печать почти не глядя, на сей раз замечая взгляд Саске.       – Наоборот, – голос слегка охрип. – Да и к чему тебе кинжал или неправильная печать чтобы убить меня самому или помочь в этом другим?       У Итачи дёргается бровь, но не рука и он делает последнее движение идеально, соединение между началом и концом рисунка незаметно. Саске не удерживает вздоха, когда магия запечатывается, рисунок светится и бледнеет до едва заметного. И не сразу замечает, что брат припал губами к его тыльной стороне ладони. Едва задевая губами тот шепчет:       – Я не позволю, чтобы тебе причинили вред, – им чудится, что с грохотом раскалывается глыба льда, его броня, наращиваемая два года.       Отрывается, так бессердечно отрывается, лишает тепла прикосновения, оставляя Саске томиться от жара слов. Юноша прикусывает губу, отгоняя стон разочарования-желания-удовольствия. Вторя произнесённому, брат надавливает на натянутую зубами кожу большим пальцем, уговаривая отпустить.       И младший поддаётся, приоткрывает рот, отпуская покрасневшую и припухшую нижнюю губу. И обводит чужую плоть кончиком языка. Притягивая руку ближе, погружает в тёплый рот пальцы, всё ещё измазанные чернилами, что горчат на языке. Саске знает, – точно знает, вспомнил указание в талмуде, – что помимо вереска и полыни, помимо растёртого шиповника и змеиных глаз, там есть кровь заклинателя. После ритуала смешанная с кровью Саске.       Итачи как заворожённый смотрит не на соблазнительно покрасневшие губы, раскрывающиеся для его пальцев, а переглядывается с младшим. В глазах того – нездешний, странный свет, рубиново-алый, слишком яркий чтобы быть отблеском солнца или отражением очей брата. Ведь в детстве они оба слышали, как разговаривают тени на мёртвых языках, но если Итачи вслушивался и изучал, Саске предпочитал слушать брата.       Мужчина придвигается ещё ближе, лоб ко лбу. Наследный Учиха прикрывает глаза, поток воспоминаний завертелся и захлестнул с головой. Два года назад они уже были так близко. И ещё ближе.       Когда подступают холода и дню становится равна ночь, по давнему порядку объявляется особый праздник. Ночь, когда позволено всё. С тех пор как солнце заходит и до того как взойдёт снова на небосвод, люди перестают быть собой, маски становятся лицами и сутью, хмельное и вода перетекают друг в друга, и всё превращается в золото. Нет титулов, нет рамок, только душистые костры, пряно-терпкое вино и танцы. В том числе и тел.       Вот только чародеям суть не скрыть. Но их принимают как своих, как опытных наставников, что учат разбирать шёпот деревьев, не обжигаться об огонь, пьянеть не больше и не меньше чем нужно. Потому никто не заметил, а заметил бы – не удивился, что к чародею-бастарду, не нашедшему место в замке, в одиночку сидевшему в полутьме подошла фигура в голубом платье. Не удивился бы, что неумело сокрытые тканью плечи слишком угловаты, что даже шёпот грубоват – в толпе не мало было схожих.       Итачи бы удивился, ведь маской его не обмануть. Но магия, куда более древняя и могущественная чем любой человек – маг или нет – смог бы обуздать, не позволяет скрываться за правилами и устоями перед желанием. Не в этот раз.       Не-принц думал шептать о том, как томилось внутри уже который год, как счастлив он был бы просто глядеть, говорить с, казалось, навсегда утерянным братом. Но не в эту ночь.       С уст слетело умоляющее «сегодня ведь можно?», а в ответ донеслось «сегодня». У обоих горели алым глаза, и не нужно было света ни луны, ни звёзд, ни костра. Скоро не-Саске стонал в объятьях не-брата, на его плаще. Стоял запах медовых цветов, смолы и хвои.       А с самым рассветом Итачи отбыл, и юноша смотрел из окна своих покоев на плывущий к горизонту корабль. Ночь закончилась, и всё что было в ней. Так всегда происходит. Но Саске теребил в руках дурацкое платье, которое ещё пахло ночью, которое рука не поднялась выбросить. Юноша репейником вцеплялся в произошедшее, не позволяя тому тускнеть и забываться. Настоящим же чародеям вовсе не дано благословение забывать.       Саске думал потом, что случившееся значило для Итачи. Подвернувшаяся возможность? Или забава – трахнуть наследника престола, который заполучил твоё место из-за того что отец задумался о его судьбе чуть лучше? Он был почти уверен, что дело в этом, даже когда увидел брата в покоях. Но он согласен представить, что это не так.       Саске кажется что вот-вот и его губы накроют чужие или сам он дотянется, но ему только становится холоднее без тепла другого. Итачи теперь на расстоянии вытянутой руки – гладит брата по щеке, в нём трепет влечения вперемешку с золой грусти.       – Почему? – ему не надо уточнять, упрощать. Любимый вопрос, понятный для обоих.       – Мой долг тебя защищать. Я дал обет отцу два года назад и ещё раньше самому себе. Мы больше не скроемся за древней магией, Саске, – о, Итачи всегда умел обращаться со словами. Улавливал полутона и намёки в светских беседах, выведывал больше, чем собеседник изначально планировал сказать и, соблюдая приличия, в ответ делился общей информацией. Долг и обет. Вот так просто. Саске даже уважает, на самом деле. Это уже большее, на что можно было рассчитывать здесь.       Ведь Итачи рядом. И эта ночь тоже будет «сегодня».       – Какая защита может быть лучше любви чародея? – юноша лукаво улыбается и ластится о чужую руку.       Этот поцелуй горше предыдущих. Всё полынь-трава, дурман-трава, владычица наваждений и целительница от них. Итачи зацеловывает горечь и следующий их поцелуй уже сладкий без хмеля на языке, яркий без дыма хвойных костров.       Они не спешат, отрываются, чтобы избавиться от одежды, чтобы изучающе касаться. Холод Северных краёв въелся в Итачи, но их закаливали зимы в Глазе Бури – Саске тепло, жарко, обжигающе. Старший целует брата в щёки, шею, ключицы, рукой прослеживая контур печати. Саске обводит шрамы Итачи, оставшиеся со времён воинской службы и новые – на плече после ожога, на правой лопатке от стрелы. И самый страшный – над сердцем, будто полоснули остриём меча. Прошло уже шесть лет, но он красный, как едва затянувшаяся рана. Саске теряется, порывается спросить.       – Всё в порядке. Он больше не болит, – Итачи мягко улыбается и подтягивает Саске ближе к изголовью. Юноша даёт место – разводит ноги, и брат ускользает от прикосновений, спускается ниже и целует открывшуюся внутреннюю сторону молочно-белых бёдер, прикусывает зубами по-дикому, не до крови и вмятин по-рыцарски. Саске хватает ртом воздух, руками – простыни, и разрывается между попыткой свести ноги в смущении или раскрыть больше в страсти. Когда его плоть погружается в тепло, тело само выбирает последнее.       Итачи взял не слишком глубоко, но его рука массирует мошонку и это прекрасно, это много, но Саске хочется, чтобы этим не закончилось и они дошли до другого. Потому шарит под подушкой, пытаясь нащупать пузырёк из гранёного стекла. Выуживает его на свет, отвлекая брата.       – Вылюби уж полностью, – в противовес пошлым словам у юноши румяны и щёки, и нос, и плечи, и сказал-то шёпотом.       Пузырёк с маслом полупустой и младший, поглядывая украдкой, пожимает плечами: «скучал, вспоминал». У мужчины взгляд становится будто голодным, движения всё такими же нежными, но порывистыми, и Саске улыбается своему достижению – о, как приятно когда старший брат не срывается, не держит эмоции в узде.       Он радуется появившемуся следу зубов на бедре, тому, как сперва осторожные пальцы начинают без лишних церемоний двигаться, разрабатывать, причинять удовольствие. Юноша запрокидывает голову, двигает навстречу бёдрами и призывает уже перейти к главному.       Старший закидывает его голени себе на плечи, трётся головкой о вход, но не превращает всё в пытку удовольствием – у самого не хватило бы выдержки. Проникновение не тяжёлое, без опасности разрыва, но тугое. Итачи гладит успокаивающе одной рукой куда дотянется, вторую ловит рука Саске. Не в поиске поддержки от неприятных ощущений, просто в этой близости и удовольствии хочется быть рядом, не потеряться.       Давая время привыкнуть обоим, Итачи делает первые точки плавными и медленными, но глубокими. У Саске голова идёт кругом, он уплывает – руки не достаточно.       – Ближе. Пожалуйста, ближе.       И брат склоняется над ним, опускает чужие бёдра по бокам от себя. Саске хватается за его спину и в первый раз открыто стонет. У Итачи вырывается практически рык, и у младшего подгибаются пальцы на ногах. И вот уже незаметно одна рука Итачи для удобства оказывается на изголовье, Саске царапается ногтями в исступлении. У юноши липкий живот от смазки с собственного члена и общего пота, в алом свете печать блестит и кажется ещё ярче. От быстрого темпа по комнате разносятся громкие шлепки и стоны – как чудно, что на дверях печать тишины – и подступивший оргазм чувствуется всем телом.       Блаженная нега не длится долго. Саске поднимается, неловко спотыкаясь, бредёт до таза с водой для умывания и полотенец. Кидает одно в сторону кровати, зная, что его поймают. Не без сожаления обтирается от пошлой липкости сам. Пытается вести себя нарочито деловито, «профессионально». В борделе ему хватило побывать один раз, – в двенадцать, спасибо скуке одного из покойных ныне младших сыновей не менее покойного короля, – но занозой загоняется мысль: как часто брат видел такое, не нелепы ли потуги походить?       Он не желает знать ответ, они оба удовлетворили некоторые желания, – то ли отцовское, то ли учительское: «от жизни нельзя получить всё что захочешь» отзвуком в ушах, – а впереди многое надо обсудить.       – Так как ты оказался тут? Слышал, что Цитадель магов тяжело отпускает таланты на большую землю, – он смотрит на море, после сумерек слишком непроглядное, чернильно-чёрное, чтобы быть приветливым и добродушным, беснующееся. Это холодное море, под палящим солнцем лета оно промораживает до костей. Оно отделяет настоящий Север и земли людей, что лишь смеют называться северными, сколь суровы зимы там бы ни были. И Саске всматривается в него, именно по ночам, когда оно становится тёмной пучиной. Блики звёзд и лунная дорога, тянущиеся к горизонту мельтешили и казались дальше, чем есть. Казалось, что вот-вот, только не отрывайся, это серебро окажется не бликами, а снегом далёких земель.       – Цитадель – не проблема, –теперь Север у него не перед глазами, а за спиной. У Саске нет пока сил смотреть на него. – Я не послушник, можно сказать вольный участник.       – За пять лет… ты правда удивителен. Полагаю, проблем нет не только с прибытием, но и с пребыванием? Или играешь с судьбой?       – Тебе тут находиться опасней, – на юношу накидывают одеяло – он не заметил, как стал подрагивать. Руки, одеяло накинувшие, остались на плечах, приятно сжимая в не-объятиях. Саске откидывается на чужую, уже прикрытой мантией, грудь.       – Очень многие хотят, чтобы на трон завтра сел ты, – принц соглашается с правдой. – Я их не виню.       Юноша чувствует, что брат качает головой.       – Очень многие хотят, чтобы на троне сидела их марионетка. К счастью, отчаявшихся безумцев, что горят идеей короновать бастарда незначительное количество.       – Ты давно тут не был. Люди опять стали верить в старые легенды, лорды и советники – не исключение. Особенно в такую красивую, похожую на сказку, – Саске пытается задорно усмехнуться, но получается горько. – Помнишь, мы читали её в книгах, подслушивали байки взрослых на праздниках, ты утешал меня ею после кошмаров? Золотой век после века мучений, благо принесёт новый король-чародей, перерождение Первого короля нашей династии.       – А ты всё ещё не понимаешь, насколько прагматичны и циничны люди тут, – Итачи тяжело выдыхает и целует брата в макушку. – Нет ничего более удобного для сокрытия собственной выгоды за высокими словами как сотни раз пересказанные мифы.       Саске приподнимает голову, чтобы, наконец, взглянуть на брата. Нечестно, всё ещё куда-то на скулу, а не в алые глаза. Если признаться, то он хочет запомнить их выражение во время близости, а не тяжёлого разговора.       – Я был тут шесть лет как неправильный наследник неправильного короля. Пять – совсем без тебя, месяцы без отца. Мне хватило ума понять, что никакой это не Глаз Бури, а Змеиная Нора. Но и у говорящих змей есть убеждения, и змеи могут цепляться за надежду на лучшую жизнь.       – А ты? – Итачи направляет голову младшего за подбородок так, чтобы у того не было иного выбора кроме как посмотреть прямо. О, взгляд Итачи, как он и боялся, серьёзен, без сбивающей с ног страсти, но – что это? – не без участливости и мягкости. Так ли смотрят на людей, которых хотят? Или на нерадивых младших братьев? …любимых? – Тоже веришь?       – Не в легенду. В тебя, – это единственное в чём Саске может быть уверен. – Ты достойный. Знаешь дворцовый этикет, разбираешься в людях, думаешь о последствиях. Ты умеешь командовать людьми, и гражданскими, и армией. Ты чародей, который может обратить день в ночь, жизнь в смерть. Кто, как не ты должен взойти на престол? Я либо скоропостижно скончаюсь по «естественным причинам», либо буду выполнять чужую волю.       На лицо младшего опять лезет выбивающаяся улыбка, он отстраняется от брата и подходит к серебряной диадеме, что так тяжеловесна, не подогнана, не уместна, ещё больше чем едва сдержанный смешок.       – Разве ты безумец? Разве ты только и думаешь о том, как побольше влить в себя вина и трахнуть всех окрестных шлюх? Ты хочешь возобновить войну, утоляя жажду крови? – у Итачи не получается держать нейтральный тон. Собеседник слышит гнев и презрение, и на дальнейших словах голос Итачи походит на голос отца последних лет. – Нет. Ты более достоин, чем десятки задниц, что последний век сидели на троне.       Саске ранится о шип. Он не думал, что Итачи способен сказать такие злые, кощунственные фразы. Но он признаёт правдивость хотя бы той части, что направлена на предыдущих монархов. Кровь на серебре закрашивает рубиновым сапфир, и, сочетаясь с серебром, теперь эта вещь кажется более подходящей одному из Учиха. Всего нужно пустить кровь.       – Это про всё что я «не». Но я не готов… не готов делать ужасные выборы. Мне нужно проливать кровь, но не только свою, ради блага большинства. Я знаю, что ты там был. В авангарде, шесть лет назад, подавляя мятеж дома наших вассалов, – брат не говорил об этом, отец не говорил, но весь остальной двор болтал без умолку. О смертоносном чёрном огне, о ловкости управления мечом, достойным рыцаря, о том, как снёс противнику голову, до этого получив рану клинком из ядовитой стали.       – Потому ты и будешь лучшим королём, чем я. На моих руках слишком много крови, я слишком легко готов её пролить и не почувствовать ничего. Отдавать такой приказ должен человек, который не наслаждается этим, не принимает как естественное, – старший забирает из рук брата диадему, подводит того к зеркалу. – Это тяжкое бремя, разумеется, ты не можешь нести его в одиночку. Ты и не будешь.       Итачи водружает на голову Саске диадему наследного принца и это кажется более важным, чем завтрашняя церемония. Ему впервые удобна серебряная диадема с рубинами-сапфирами, она дороже золотой короны с алмазами, стёганое одеяло царственней бордовой мантии владыки. Закатный свет, а не рассветное солнце. Подле брат-бастард, а не родовитый советник.       – Ты всегда будешь королём, а если бремя будет нестерпимым, найдётся время его отложить. Я не знаю, каким будет твоё правление, никто не знает, наверняка могу сказать одно – пока я буду рядом, я буду тебя поддерживать, – вот только, сколько ты будешь рядом? Наваждение рассеивается, виски опять сдавливает и вдалеке, у морского горизонта, вьются драконами молнии. Без вина Саске охватывает пьяное веселье, в бурю окрыляющее тех, кто в самом её центре, до времени невредимых, пирующих во время чумы.       – Я ползущая лоза, опираюсь на тебя, нерушимая стена, – он на пробу напевает когда–то популярный мотив, детскую песенку с взрослым намёком.       Итачи в отражении приподнимает одну бровь, замечая, но не понимая перемен в настроении Саске.       – Я думал о том, как буду напоминать тебе о человеческих недостатках, например, как кое-кто стащил чужой меч и уронил в Колющее море, а не любовной лирике, – не вторя словам, призрачным прикосновением – совсем кончиками пальцев – мужчина проводит по затылку брата. – Не знал, что ты любитель.       – О, как жаль, – Саске показно вздыхает, кладя диадему, уже с искренним уважением, на её место. – Мне как раз захотелось, чтобы меня лишили бремени, и я бы смог опереться. О нечто твёрдое и крепкое, – Спускает ткань с плеч и оборачивается к брату.       Ещё раз за эту ночь им не нужно было одеяло, чтобы согреться.       После Итачи притушил солнце, и оно напоминает уголёк из костра. Ум Саске обессилен, как и тело, мысли размытые. Это Итачи, он любит его. Но это Итачи, он готов ради блага других на жертвы. И если тот посчитает, что на троне должен сидеть первенец, чародей, то так тому и быть, Саске готов отправиться и в застенки, и на тот свет. А даже если нет… Это Итачи – один из сильнейших чародеев нынешнего времени, у него явно будет более великая судьба, чем подле одного из королей одного из разорённых войной королевств. Ах, если бы они оба правили одновременно, два короля, два брата. Двое с бегущей по венам магией. Тогда для них каждая ночь, каждый день могли бы быть «сегодня».       Но он уже урвал эту ночь. И отдастся этому до конца.       – Итачи, – он зовёт его уже сквозь полудрёму.       – М?       – Ты возьмёшь меня на троне? – в ответ раздаётся давно забытый смех.       – Боюсь, не все придворные оценят, а тех, кто да, надо было бы казнить. Но идея красивая.       – Если я стану королём, пусть попробуют не выйти, когда прикажу. И стражников туда же. И вообще всех, – бурчание выходит совсем уж шепотом. Перед тем как упасть в забытье он нашаривает под одеялом руку брата.       – Спи, Саске, я буду сторожить твой сон. Отныне я вернулся к тебе, – Саске слышит, но списывает на то, что уже спит. Слишком медовый голос Итачи, слишком желанные и нужные слова. Хотя, он чародей и может он таки прочёл в мыслях, или Саске своей магией нашептал. Или, может же, они оба хотят…       В комнате запах нагретого дерева, винограда и морской соли. Шторм не потревожит их, беснуясь совсем рядом, но не в состоянии дотянуться – Итачи охраняет своего любимого брата.

***

      «Ах, что вы говорите, изгнанник-бастард в замке?»       «Как думаете, стоит ли ставить на то, что сегодня нас ждёт очередная резня в тронном зале?»       «Комната принца сегодня была без стражников, кто же к нам выйдет как престолонаследник…»       «Мелкий Учиха слишком зелен, королевству нужна жесткая рука»       «Мы должны окружить принца советами и наставлениями, ради его блага и страны, разумеется»       «Монеты будут хорошо смотреться, принц смазлив. – Король. Законный король»       «Да помогут нам боги, мы опять грешны перед ними, игнорируя знаки судьбы. В королевской семье чародей, а на трон садится неподготовленное дитя»       Бередил рассвет – церемония коронации проводилась рано утром, считалось, что поднимающееся над морем солнце напоминает герб Учиха. Не разогнанная сонливость и общая неопределённость ближайшего будущего толкала на высказывание речей, которые принято считать изменническими, и обговаривать за закрытыми дверьми. Сейчас же придворные как никогда походили на простой люд, что ровно так же судачил на базарах и площадях.       В тронном зале наполненным толпой и без прямого солнца было душно, даже строгий господин советник по внутренней безопасности оттянул потный воротник – это будет один из последних тёплых дней этого года. Чем дальше, тем больше тело предавало его, и несколько бессонных ночей не переживались легко или терпелись стоически – от боли его всё сильней раздражали шум и несдержанность людей вокруг. В молодости Данзо за такую глупость наказанием была смерть.       – Лорд Шимура, я думал, ваши люди более способны. Не смочь выполнить такое простое задание… – ему хорошо был известен человек, обожавший подлавливать других в самый неловкий момент, выжидая, готовясь к броску для ядовитого укуса.       – Орочимару, мои люди выполняли возложенную на них обязанность защиты законного наследника и, уйдя с поста, исполнили его волю. Надеюсь, вы подразумевали именно данную проблему? – Данзо стукнул тростью.       Да, он был раздражённей, чем пристало, чем позволял себе. Из-за дурного недосыпа, но больше – из-за глупых мальчишек, одного и второго. Тот, что ничего не знает, и тот, кто думает, что познал всё. Башня принца стала неприступной крепостью, спутав все планы, все ожидания и прогнозы.       – Разумеется, мессир. Уверен, сегодня нас ждёт славный праздник коронации, – лекарь плотоядно улыбнулся. В прошлом они не редко были союзниками, но союзы и вражда в королевском дворце что майский ветер – так же непостоянны.       Совсем скоро из бокового, особого входа ближе к трону, вышел принц. На нём уже был накинут бордовый плащ с вышитым веером на спине, но на голове оставалась серебряная диадема. Он стал перед троном, кажущийся забавно маленьким на его фоне. Толпа замолкла. Они ждали.       Слепой священник из храма Нака, – главного святилища страны, – который возлагал корону на чело двух, а кто-то поговаривал и трёх, последних монархов обратился к юноше и придворным:       – Согласно завещанию покойного короля Учихи Фугаку, престол переходит к его законнорождённому сыну, принцу Учихе Саске, по древней традиции, в мирное время коронация назначается через три луны после смерти короля. Срок - сей день. Такова воля нашего предыдущего короля. Таков порядок.       Это слышать было совсем не удивительно, предсмертное письмо читали и пересказывали, когда труп Фугаку ещё не остыл. Чёткость указания именно Саске, а не формальное «законному наследнику» отрезала часть инсинуаций на корню. Хоть предыдущий король и оставался в первую очередь воином, но к концу управления он ухватил некоторые закулисные интриги, лорды признавали за ним это.       – Готов ли ты, Учиха Саске, взойти на престол, или желаешь отречься? – по залу, как по морской пещере, прошёл рокот.       – Готов. Я приношу клятву править справедливо, защищать земли и людей, вверенных мне, помнить о чести и с достоинством нести имя моего рода.       – Есть ли у кого-то из присутствующих причины, которые могут препятствовать восхождению принца на престол? – молчание. Всё было тихо, даже на море воды переливалась послушной гладью. – Засим короную тебя, Учиха Саске, лорда замка Глаз Бури, двенадцатым королём в династии Учиха, владыкой земель Севера и Запада, от Колющего моря до пустынь Суны. Порядок исполнен.       Новый король поклонился, слегка дрожащие руки старика сняли с него диадему и возложили на чело золотую корону. Теперь у заговорщиков не осталось законного обоснования для передачи власти в другие руки. Теперь путь только один – залить глаза кровью, чтобы забыли лицо того, на ком сверкала камнями корона, кто на рассвете после шторма сел на трон.       Данзо готов взять на себя это бремя, ему не привыкать. Для него твари Севера не персонажи страшных историй, которыми развлекается зимними ночами двор. Он помнит их пурпурные зрачки и чёрные белки, чёрные как смоль. Как радужки истинных Учиха. И помнит рукописи, более древние, чем пол и стены вокруг. Про тварей красноглазых, редких, но могучих, что мучили не милосердно один Север, а все земли нынешних королевств. Которые исчезли незадолго до того, как объявились чародеи. Незадолго до Первого короля, который не был никаким «первым». Потому старик и задумывал избавиться от последнего Учиха, от тёмной крови.       Но красноглазый ублюдок вернулся. И Данзо пришлось затаиться.       Подошло время приносить присягу новому королю, но дворяне с этим не спешили – быть заклеймённым клятвопреступником было страшнее, чем гнев скорого на эмоции, но не жестокого парнишки в короне.       В проход к трону вышел человек, появившийся будто из ниоткуда – иначе не была бы такая гробовая тишина, не с бастардом-чародеем в зале. Возможным претендентом на трон.       Он шёл, и толпа за ним начинала роптать. Это было нарушением порядка, не по титулу ему приносить присягу первым. Но только так и могло быть.       Остановился перед троном, так близко от короля, что хватило бы одного замаха мечом. Как и все, Данзо наблюдал. Появление бастарда спутало карты, но дало возможность взять из колоды новую. У него есть шанс на козырного туза. Один из монстров уничтожит другого и подставит спину под нож. Идеальное решение.       Под общий выдох Итачи преклонил колено, признавая младшего брата королём законным и неоспоримым.       – Я, Индра Итачи, рыцарь королевства, член совета верховных чародеев Северной Цитадели, клянусь в верности королю Учихе Саске. Мой клинок и моя магия в вашем распоряжении.       Советник стиснул зубы. Ему досталась двойка. Двое Учих объединились, стали спина к спине. И сидеть теперь надобно ещё тише, ещё ниже, копя силы за те года, что ещё остались. Потому что убивать одну тварь – подвиг, две – самоубийство.       – Я принимаю твою клятву, Индра Итачи. Поднимись с колен и ответь на моё предложение: примешь ли ты пост королевского чародея и рыцаря-защитника? – Саске из всех сил сохранял серьёзное, царственное лицо. Он сам ждал неведомо чего, страшился и отбирал у себя надежду. Как глупо, какой он глупый. Следы близости, скрытые за роскошными одеждами, тянули, и он знал, что они не станут последними.       – Почту за честь, мой король, – и только Саске мог угадать следы веселья в уголках губ, едва приподнятых бровях и выражении глаз: «догадался, наконец».       Кто-то потирал руки, ибо уже считает Саске марионеткой в своих руках, кто-то ставит на план Итачи, лорд Шимура был мрачнее тучи, Орочимару сиял в предвкушении как свежеотлитая монета. А братья переглядывались, и алым отблёскивали глаза обоих.       Король и чародей пишут свою легенду.