Пять шансов на исправление, вся жизнь на любовь

Дождевые капли мерно барабанили по крыше повозки, стекали неровными ручьями по стеклу. Сиэль сидел, отвернувшись к окну, и потирал ноющие виски кончиками указательного и среднего пальцев. Время, эта столь непостоянная константа, тягуче расслаивалось, и истончалось, и удлинялось, и с каждым таким же до безумия долгим моментом замедлялось всё больше… Сиэль бы сказал, бесконечно больше. Сиэль бы опровергнул: близко к бесконечности, но конечно, как всё в этом мире. Смертном мире, бесконечно приближающемся к концу. Сиэль бы упрекнул самого себя за глупые размышления. И продолжил бы думать. Повозку тряхнуло, и он вздрогнул, а взгляд его резко сделался осмысленным. Сиэль так устал за эту такую смертельно — возможно, в буквальном смысле — длинную неделю. Возможно, рука Себастьяна в безукоризненно-белой (как всегда) перчатке, покоившаяся сейчас на его голове, была призвана облегчить боль. Возможно, Сиэль ничего не говорил, не приказывал, потому что ему нравилось. Возможно, он хотел бы большего. Чтобы, например, эта рука опустилась ниже, очертила линию подбородка, огладила его шею, расстегнула такой по-чопорному тугой воротник… Возможно, от руки Себастьяна голова Сиэля болела ещё сильнее; как будто эта нечеловечески прекрасная рука обладала собственным дьявольским излучением, похожим по своей разрушительной неотвратимости на свист пули или прилив. Сиэль никогда не просил убрать её, он наслаждался, хотя его хрупкий мозг, наверное, с каждым разом становился всё ближе к коллапсу. Иначе как объяснить то, что он не сумел увидеть очевидную связь между странным шипяще-шуршащим звуком, доносящимся из вентиляции, и смертью той молодой девушки? Укус гадюки сложно обнаружить, если специально не искать его, и это, если бы не вмешавшийся в самый последний — как, впрочем, и всегда — момент Себастьян, могло стоить Сиэлю жизни. Пальцы на его макушке зашевелились, нежно массируя. Они, как превосходный метроном, точно — дьявольски точно! — определяли локализацию боли, нажимали правильно, так, как было нужно, разжимая эти внутренние тиски на несколько многвений только для того, чтобы захлопнуть их вновь, с удвоенной силой. Сиэль стоически поморщился. Как говорила тётушка Рэд, не жили хорошо, не стоило и начинать. Пусть земля ей будет кольями с огненными наконечниками, покрытыми ядом. И действительно, в течение одного года из предыдущих жизнь на тот момент шестнадцатилетнего отпрыска Фантомхайв стала если не счастливой, то хотя бы стабильной. На жизнь Сиэля не производилось покушений, на его поместье — тоже, Себастьян не фокусничал своими театральными постановками одного актёра под общим названием «Я умру, заставлю тебя эмоционально и физически страдать, но в самый критический момент чудесным образом воскресну и спасу ситуацию», а Королева давала посильные (для хозяина дьвольского слуги, разумеется) задания. В целом, Сиэль почти привык к каждому из этих замечательных атрибутов его существования после призыва демона. Сиэль привык, но когда они сошли на нет, дышать стало чуточку легче. К сожалению, ничто не вечно под Луной, кроме самой Луны, поэтому вскоре черти снова начали раздувать еле тлеющее пламя под котлом Жизни, и однажды парадоксально холодным (относительно будущих и немного прошлых событий, которые происходили в жизни Сиэля) зимним утром Сиэль впервые проснулся с чувством, будто у него кончается время. Он посмотрел на настенные часы, под немного недоумевающим взглядом Себастьяна побежал, шлёпая голыми озябшими ступнями по каменному стылому полу, к себе в кабинет. Он абсолютно не дрожащими пальцами бездумно пролистал сначала календарь, а затем и свои записи. И совершенно не хрипло и ничуть не жалобно спросил Себастьяна, покорно ожидающего непутевого хозяина у двери: — Себастьян, на сегодня не назначено никаких встреч? В общем, да, пунктуальность Сиэля заметно возросла, и с каждым разом на любую, даже пустячную, к примеру, с потенциальным клиентом, встречу Сиэль приходил очень и очень заранее. Он с отчаянным рвением выполнял задания Парламента, по зову долга путешествовал по городам, проверял своих слуг, проверял своих знакомых. Ничего не помогало! Во сне он метался, мучимый неясными образами, а наяву каждую минуту своей никчёмной жизни пытался успокоить частящее сердце, объятое странной, не имеющей природы тревогой. Ночью ему снилось что-то настолько яркое, белое и чистое, что утром болели глаза. Где-то вдалеке блеснула молния. Через минуту пророкотал гром. «Двенадцать миль,» — отметил про себя Сиэль. Рука Себастьяна исчезла с его головы — и через одну почти-бесконечность оказалась на его колене. Стоило бы не соответсвенно своему статусу заорать банальное «Какого черта?!», стоило бы сбросить эту белую перчатку, полную дьявольских пальцев (кто знает, может, больше пяти) и дурных намерений. Стоило бы дать приказ никогда не прикасаться без особой на то нужды. Стоило бы. Но Сиэль не стал. Себастьян так же быстро, как делал всё в своей не-жизни, убрал руку, и оставшийся путь они проехали в грохочущей, как гром всё приближающейся за мутным от дождя окошком грозы, тишине. «Десять миль, девять… семь… три,» — продолжал мысленный подсчёт Сиэль. И так же стремительно, как сокращалось расстояние между ними и эпицентром грозы, сокращались шансы Сиэля на нормальную жизнь. В ту ночь ему впервые приснились лица. Не мужские и не женские, они были безусловным сочетанием черт, идеально выверенной смесью обоих начал. По-женски пухлые губы и длинные ресницы добавляли их образу мягкость, а выраженные скулы и линии челюсти, спокойствие во взгляде — чисто мужскую уверенность и стойкость. Противоречивые, они были безумно, ослепляюще прекрасны. У них были замечательные добрые глаза, в которых, Сиэль видел, плескалось —даже скорее размеренно плыло — понимание всего человеческого. Их возвышенную, по-небесному прекрасную красоту портило только обеспокоенное выражение лица. Они тянули к нему, заламывая, свои чудесные белые руки и шептали в унисон и поодиночке: — Торопись… времени мало… не попадись в сети… последний шанс… Сиэль проснулся в холодном поту. А когда Себастьян с тихой грацией вошёл в спальню и привычно распахнул шторы, Сиэль обнаружил одну интригующую деталь жизни демона: у Себастьяна была аура. Не чёрная, а скорее цвета тёмного индиго, она ощущалась, как предрассветное утро. Ощущалась горько, как тот единственный стакан виски, который предложили Сиэлю на семнадцатилетие. Он с нарочитым презрением согласился — увы, нельзя было не согласиться! — а потом плевался, но тогда признался себе, что нашёл в лёгком опьянении если не очарование, то хотя бы понимание, почему люди упиваются до белой горячки, бросают свои семьи, работу и обрывают все провода. Потому что это было забвение. Действительно небольно, нестрашно и почти — только почти! — хорошо. Это было сродни ходьбе по шаткому мосту над бездной с завязанными глазами и заткнутыми ватой ушами: человек не видит бездны, не слышит её тихого протяжного зова и спокойно идёт. Но остаётся в точно такой же опасности. Возможно, в ещё большей, потому что не видит, куда наступать. — Господин, — поклонился Себастьян, — чего Вам хотелось бы отведать на завтрак? Сиэль посмотрел в тёмные глаза своего слуги. И подумал: он заслужил хотя бы день отдыха. Хоть что-то, позволившее бы ему остаться на плаву. — Я хочу черничное пирожное. И банановый эклер. Потому что почему бы и нет. — Вам не стоит начинать день со столь сладкой и жирной пищи. Это… — Это, Себастьян, — перебил Сиэль, — приказ. Я хочу пирожные. И чай, эрл грей, будь так добр. Сиэль позавтракал пирожными, оделся и вышел в дышащий прохладой весенний сад. Было около двухсот девяноста градусов Кельвина, но его любимые белые розы благодаря стараниям Себастьяна уже цвели. Головка одной из них печально повисла, видимо, сломанная ночным резким ветром. Одним движением Сиэль сорвал её и поднёс к носу, вдыхая сладкий запах. *** Странные, порой пугающие сны стали постоянным спутником жизни Сиэля в течение последних восьми лет, а потому он не стал придавать этому какое-то сакральное значение. Сиэль бы сумел забыть этот сон на следующий день, если ему не приснилось бы кое-что новое. Сиэлю приснился Райский сад. Это был именно он, Библейский идеал, чудесный миф или реалистичная правда, любимый сотнями тысяч человек, а не просто чей-то участок. Формально, это был именно что участок. Участок Бога. Дьявол раздери, Сиэль знал это точно! *** Ева, такая невинная и прекрасная в своей наготе, стояла перед Древом Позания добра и зла, задрав голову наверх. Над ней, лениво извиваясь, висел на ветке змей. — Ответь мне, Ева, что ес-сть щ-щаас-стье? — спросил он. — Ты и сам знаешь, — улыбнулась она, — счастье — это деревья, трава под ними, солнце, что их греет. Счастье — это я, и счастье — это Адам, счастье — это Богиня в каждом нас. Змей прищурился и качнул хвостом, выражая раздражение. — Ты так глупа, девочка! Понимаешь ли ты, что счастье — гораздо глубже? Осознаёшь ли, насколько трудно его достичь? — Отчего же? Очень легко. Например, я проснулась поутру, посмотрела на солнышко, потрогала рукой нежную травку и стала самой счастливой! — А есть ли тебе с чем с-сравнивать? Ты говоришь, Ева, что ты сказала, будто ты самая счастливая. Но по сравнению с кем? С травой, которую ты так бес-с-сжалос-сно топчешь? С жучками, которые тратят всю жис-с-снь на то, чтобы построить жилище для потомства и затем умереть? — У… умереть? Что такое это твоё «умереть», змей? — с сомнением спросила Ева, едва-едва нахмурив брови. Меж ними пролегла небольшая морщинка, и она с удивлением положила палец на свою переносицу, потёрла её. Доселе неизвестное чувство сомнения начало одолевать Еву. — Моё «умереть»! — расхохотался змей. — Девочка, я пока жив и умирать не с-собираюсь. А с-с-смерть — она общая для вс-сех живых сущес-ств, их ещё называют смертными. Потому что их жизнь — конечна. Они живут, дышат, а в конце концов… — Он умолк. — Ну? Что в конце? — нетерпеливо спросила Ева. Змей спустился почти вровень с её головой. — А в конце… Дитя, с-с-съешь это яблочко, тогда всё узнаеш-шь. — Я… — она замешкалась. — Бог запретил мне прикасаться к яблокам этого дерева… — Ведь ты же хочешь узнать? Неужели какие-то запреты имеют значение, когда в игру вступает искреннее любопытство? — А… змей, что же такое игра? — Моё терпение не вечно, Ева! Ты и так достаточно утомила меня. Съешь яблоко — и узнаешь ответы на все вопросы, которые когда-либо мучили тебя. Съешь — и станешь свободной настолько, насколько это возможно, узнаешь, что такое сама по себе свобода. Вкуси же сладость освобождения от оков! — Это… это не опасно? Змей посмотрел ей прямо в глаза. Сиэль бы поклялся на чём угодно, что, будь тот человеком, его губы бы тронула язвительная усмешка. Сиэль бы поклялся на чём угодно, что радужка этого змея на миг вспыхнула таким знакомым алым. — Ева, и что же такое опасность? *** Луч света, яркий несмотря на нынешнее расположение Земли относительно Солнца, упал на лицо Сиэля. В полном непонимании, где сейчас находится, он разлепил глаза и приподнялся в постели, оглядывая комнату. Уютно… и вполне даже мило. Не будь Сиэлю так много лет, он бы даже повосхищался человеком, который создал этот интерьер, но Сиэль был слишком не по-человечески стар, чтобы его удивили изящность линий и хорошо подобранные цвета. Тут просто было… весьма комфортно, не более. Впрочем, однако, было что-то во всей этой комнате такое… гнетущее, словно догорающий костёр, языки которого получасом ранее лизали узкие ступни ни в чём не повинной «ведьмы». Люди средневековья были страшно жестоки, прямо как… собственно, как любые другие люди любой другой эпохи. Ничего сверх меры. «Жестокость как явление не отмеряется годами, она отмеряется личностями,» —подумал Сиэль, эта мысль пронеслась в его голове и быстро, как падающая в небе звезда, угасла. В общем, он бы поставил этой комнате одну с половиной звезду. Размышляя об убранстве спальни, а также о том, что даже его одежда пропахла удивительно знакомым запахом демона, Сиэль моргнул в очередной раз. Моргнул — и вспомнил, чьей жизнью жил сейчас. Вспомнил и отца, и мать, и брата, и кровавый круг того сумасшедшего мучителя… Обычно те неясные образы, которые преследовали Сиэля днём и утром, успешно заглушались им с помощью своих же воспоминаний. Они, как ушат ледяной воды, вылитый на разгорячённую кожу, всегда возвращали его к реальности, единственно верной и похожей на незаживаюший нарыв. Здесь у Сиэля не было крыльев, не было под ногами, под всем лёгким, как пушинка, телом, неба, такого чистого и холодного, не было тёплых, как мерцание свечи, молитв. Был он сам, в единственном числе ничего из себя не представляющий. Была горькая несправедливость, а ещё атеизм, всепоглощающий и горький на вкус, почти одиночество, почти душевная боль. А ещё был демон, такой нечеловечески лживый, опротивевший и очаровательный. С прекрасной аурой, похожей на удушающий аромат благовоний в маленькой молельне где-то в Индии. — Себастьян! — Сиэль откинул тяжёлое одеяло, приподнялся на руках и упал обратно на подушки с глухим хлопком. Частички постельного белья и пыли поднялись в воздух и, освещённые солнцем, по спирали затанцевали вниз, куда-то на пол. Сиэль закинул ногу на ногу, ожидая прибытия слуги. — И не пытайся сделать вид, что не слышишь! Ты… я хочу принять ванну. Можешь не утруждаться и не являть себя, я в состоянии одеться и сам, просто поскорее нагрей воды… *** Сны продолжали преследовать Сиэля. Он просыпался счастливым и несчастным, озадаченным и злым, понемногу складывая кусочки древней и немного устаревшей мозаики. Так прошёл почти год. В какой-то момент, увидев дуло пистолета прямо перед своим лбом (был удивлён даже Себастьян), Сиэль поймал очередную мысль-комету — а таких в последнее время стало всё больше, — проносящуюся в его голове. И пока Себастьян, не снимая перчаток, ловил пулю, Сиэль не отшатнулся — хотя не надо забывать, что такое в последнее время случалось нечасто, — и даже его сердце не забылось чаще обычного. — Вы были так спокойны, господин. — Спустя несколько минут нападавший лежал ничком на земле, под ним растекалась такая же несимметричная, как он сам, лужа вязкой крови. Себастьян уже сменил перчатки и теперь, чуть наклонившись, смотрел Сиэлю прямо в глаза. — Позвольте мне перенести Вас через эту грязь, Вы можете запачкать парадный костюм. — Позволяю, — усмехнулся Сиэль, ощущая какую-то иррациональную печаль и уже привычную зудящую в желудке тревогу, — но сначала убери здесь всё, — и демонстративно перешагнул красную лужу, направляясь к выходу из подворотни — во дворец. Конечно же, спустя пять секунд и восемь шагов Себастьян возник перед Сиэлем. Тот взглянул на ауру слуги: она слегка колыхалась, будто гладь озера, потревоженная подземными водами. Себатьян слегка поклонился. Сиэль мельком взглянул на него краем глаза и прошёл мимо. — Господин. — Окликнул его Себастьян, и Сиэлю показось даже, что тот вложил в одно это слово чуть — космически — больше, чем планировал. — Вас, должно быть, так вымотало сегодняшнее приключение… Королева явно не захочет видеть перед собой усталого подчинённого. Как насчёт того, чтобы отложить… плату по счетам на завтра? И эта перчатка, безжизненная и такая же холодная, как весь демон, почему-то очень правильно и уже так привычно легла Сиэлю на макушку. Ну вот точно так, как он хотел бы. Традиционно рука Себастьяна пропала с его головы так же быстро, как появилась на ней. А ещё через мгновение Сиэль обнаружил себя лежащим на руках демона. В ухе заструился — зазмеился, прямо как голос змея-Искусителя, — обжигающий шёпот: — Демоны всегда выполняют данные обещания. А выполняете ли Вы, юный господин? Сиэль повёл плечом, отгоняя толпу непрошенных мурашек, и усмехнулся. — Я уже, можно сказать, стар, Себастьян. А старики склонны забывать о своих обещаниях. — Пойдёмте домой, Господин, в привычной обстановке люди склонны вспоминать даже очень глубоко похороненное в задворках своей памяти. Сиэль приложил голову к демонской груди, в которой привычно по-особенному шуршало — а не стучало оглушительно — великое и древнее Ничто. Так и тянуло сказать что-то наподобие: «А я, похоже, и не человек вовсе, Себастьян». Та мысль, самая первая, ничего общего не имеющая общего с рациональностью, тот самый дикий страх у самых смелых, неуверенность у самых непоколебимых, мысль, обнажающая всю суть человеческой природы, у Сиэля была: «Ну вот, опять менять тело, это такая волокита…» То есть, лениво размышлял он, не спеша слезать с уютных рук демона (после перемещения Сиэля всегда подташнивало), когда мне приставили пистолет прямо ко лбу, я первым делом подумал не о том, как бы спасти свою жизнь — вообще-то единственную и неповторимую! — а подумал, что мне придётся идти к Высшим на поклон и в очередной раз выпрашивать восстановление… тела. Вот тебе и атеизм! Впрочем, не что бы это было сенсационной новостью… Сиэля аккуратно пересадили — переложили — в кресло, и он так и замер там, невидящим взглядом смотря куда-то сквозь книжные полки. — Милорд, похоже, недавнее покушение всё-таки негативно отразилось на Вас. — Его подбородка нежно коснулись обтянутые белым пальцы и едва надавили, вынуждая поднять голову вверх. — Посмотрите на меня. Сиэль поднял глаза и встретился взглядом с тёмно-вишнёвыми глазами демона. Лицо его выражало участие и заботу, и не то чтобы Сиэль не хотел верить, но обманываться он тоже не хотел: Себастьяну было плевать на самочувствие контрагента. И всё-таки — Сиэль скосил взгляд на пространство у плеч демона — что-то этот Дьявол чувствовал, это что-то медленно бурлило и поднималось из его нутра наверх — к идущей рябью ауре. Похоже было, будто… Будто Себастьян о чём-то серьёзно, очень серьёзно, размышлял. Будто принимал решение. И похоже, приговор уже был вынесен, но демон словно сожалел, что установил этот деревянный эшафот, хотя самолично закрутил все болты. Пальцы Себастьяна ослабили хватку и переместились чуть выше; указательный провел по нижней губе Сиэля, едва касаясь искусанной зубами чувствительной кожи, и тот, подавив автоматическое желание облизнуться, сглотнул. Сиэлю хотелось отшануться и хотелось — так же сильно, как Еве хотелось сорвать яблоко — прильнуть к руке, как к самому желанному подарку. Хотелось, чтобы Себастьян снял перчатки, обнажив печать — символ их связи, — и дотронулся до лица контрагента голыми руками, очертил скулы, провёл по щеке и зарылся рукой в волосы, надавил так чертовски правильно там, где не прекращало пульсировать то, что по-модному — хотя по сути, ничего модного в этом уже давным-давно не было — называлось психосоматикой. Сиэль желал, в конце концов, вкусить горечь этих тонких нечеловеческих губ. Запретный плод… — …сладок. — Прошептал Сиэль едва слышно, даже скорее сказал одними губами. «И змей это знал ещё давным-давно». Рука неспешно соскользнула с его лица и переместилась на воротничок, поправляя ленту. — И кто же сладок, Мой Лорд? Сиэль прикрыл глаза. — Похоже, что триумф. Он всегда сладок. Вопрос лишь в одном: а триумф ли это на самом деле? Возможно, просто обман для раба системы, катящегося на колеснице Смерти в пылающую бездну. Принеси чай и пирожное с высокогорной облепихой, будь так добр. И да: это приказ, возражений не принимаю. Себастьян после короткой — обычный человек бы и не заметил — заминки поклонился и вышел. — Эшафот и мешок — неизбежной победы стяг… — прошептал Сиэль. — Но победы ли? Кто бы ещё знал. Даже Высшие разводили бы сейчас руками. Той ночью он не спал, но видел сны. *** Сначала он был совсем ещё юн и летал по Райскому саду, расправив свои широкие белые крылья. Ему казалось, будто всё в мире так близко к нему, что можно достать рукой, и одновременно полнится такими возможностями, так широко, что нужна целая вечность, что узнать обо всех чудесах, обо всех подарках Бога. Сиэль жаждал увидеть людей и помочь людям. Себастьян — впрочем, Сиэль ещё тогда не знал его имени — назвал его, уничжительно шипя, Ангелом Всего Небесного Чертога. Знал ведь, что Сиэль только учится! О, как каждый из них желал бы, чтобы другого не стало! Потом — и это был ещё один недостающий пазл мозаики — Сиэль обнаружил себя стоящим в беснующейся толпе, которая зло кричала, вопила, будто заведённая, только одно: «ВЕДЬМА!» У той девушки были прекрасные волосы и чистый взгляд, но Сиэль ничем не смог ей помочь. По его щекам катились слёзы. — Пошли отсюда, Cielo. Нагло выдернув из толпы, его потащили куда-то прочь, к Muralla de Avila. Факелы на крепостных стенах ярко горели в сумерках, и Сиэль, распахнув крылья, взлетел на каменную перекладину у стены, украдкой вытирая мокрые щёки. Его лицо мрачной маской застыло, освещённое прыгающим светом пламени. Так сложилось, что за последующие годы жизнь часто сталкивала одного ангела и одного демона, и последнему пришлось укорачивать придуманную давным-давно кличку. В Англии демон называл Сиэля Скаем, во Франции — Сиэлем, а в Испании появился Сиэло, впрочем, никому смертному не знакомый по этому имени, —вспыльчивый, немного своенравный юный ученик часовых дел мастера. Новый образ, соответственный горячей Испании. — Теперь ты понял, ангел, почему Святая Инквизиция — нисколечки не святая? Сиэль посмотрел в тёмные, почти чёрные глаза демона, в которых отражались всполохи факелов. В последнее время в его жизни было слишком много оранжевых оттенков: костры, один за другим сжигающие невинных, рыжие волосы той селянки, рыжие листья деревьев на земле, кажется, насквозь пропитавшейся криками боли и усыпанной пеплом, всполохи этих факелов. Он так устал, так смертельно устал. — У меня было задание — остановить Инквизицию. — Оу, маленького Сиэло за невыполнение задания поставят коленями на горох в угол? — Нет, но знаешь, иногда мне кажется, что люди — это создания исключительно Дьявола, а не Бога. Хотя они чаще всего действуют в соответствии с моралью, просто иногда их глаза завязаны тёмной — или красной, как у быков, — тряпкой… Да и в том, что люди такие, виноват исключительно ты. — Я? Сиэло, это горячечный бред больного чумой. В конце концов, я не пал, а просто спустился. Так же и с Евой. Разве она не была дурной девчонкой с самого начала? Её было так легко искусить! — Ты… — задохнулся Сиэль, — как ты смеешь?! Все мы, создания Божьи, поначалу идеальны и чисты! Как смеешь ты такое говорить? — Смею ли я? Грешен, каюсь. — Себастьян рассмеялся. — Зато мне не пришлось менять имя. Тебя ведь зовут здесь… Оскэр, не ошибаюсь? Любитель оленей, подумать только! И кстати, я бы эту рыжую девочку всё-таки допросил, такие сладкие формы и густые волосы… Метнув руку к факелу, Сиэль схватил его, вложил в него немного своих духовных сил — тот полыхнул на высоту человеческого роста — и что есть мочи швырнул в сторону демона. — Вот кто должен гореть на костре! Ты только этого и заслуживаешь, погань! Сначала вытаскиваешь из толпы, а потом говоришь такие мерзкие вещи, слушать противно! Надеюсь, тебя накажут по заслугам! Кипя от праведного гнева, Сиэль спустился — слетел, забыв даже расправить крылья, — со стены и побежал в сторону города, где, наталкиваясь на людей, побрёл бездумно в сторону часовой мастерской. А уже утром оказался связан и бит тяжёлыми кулаками местного Инквизитора. Видимо, часовщик посчитал, что ученик слишком хорошо выполняет свою работу, а поэтому автоматически попадает под подозрение. — Сотрудчичаешь с ведьмами, да?! — орал дон Пласидо — что, как ни иронично, означало «Спокойный», — и от природы чистоплотный Сиэль морщился от запаха его немытого тела в целом и душка изо рта в частности. Как остановить Инквизицию, если она поймала тебя первым? Сиэль не мог показать свою истинную сущность, и ему оставалось лишь терпеливо ожидать, когда вспыльчивому мужику надоест его мучить, и Сиэль сможет вставить хотя бы одно слово, чтобы доказать, что произошла чудовищная ошибка. Наконец, у Пласидо устали руки, тот отошёл к столу, и Сиэль звонко спросил: — Что Сабас наплёл про меня? Пласидо крякнул. — А что старик мог сказать? Только правду. Ты незнамо как появился в нашем городе, тут же устроился работать помощником часовщика… а откуда знания?! Видимо, руки дона уже отдохнули, потому что одной из них он влепил Сиэлю пощёчину, да такую, что голова допрашиваемого повернулась почти под нереальным углом. — Сабас видел, как под воздействием твоих бесовских чар шестерёнки сами собой летают по комнате. Оправданий я не жду, мне всего лишь нужно, чтобы ты назвал имена своих сообщниц. В дверь кто-то постучал. — Благородный дон… — зачастили с улицы. — Принесла нелёгкая… — пробурчал Пласидо и поковылял открывать. Сиэль, привязанный, злой и измученный, сидел спиной к пришедшему, поэтому слышал только голос: — Дон Пласидо, т-там… там демон! Высшего ранга! Он без всяких заклинаний уничтожил целый хлев дона Модесто, а потом сам пришёл и сознался нам! Сказал, что это он двигал шестерёнки в мастерской Сабаса. Костёр уже готовится. Прикажете разжигать? — Нет, подожди! Надо узнать, демон ли это. Тем более высшего ранга! Такие так просто не признаются. Ему явно что-то нужно! Притащи его сюда — и выясним! Дон Пласидо повернулся к Сиэлю, довольно кривя рожу. — Ай-яй-яй, смотри-ка, дружок твой, твой покровитель-то сам к нам в руки пришёл… Даниэла! Принеси святую воду, да побольше! Сиэль по-ангельски очаровательно улыбнулся и поёрзал на жёстком каменном стуле. — Благородный дон, вот видите, я простой человек и никакие такие шестерёнки не двигал… Ну отпустите меня! — Дон Пласидо, — проскулил неизвестный сзади, — люди ждут зрелища… Пласидо минуты две задумчиво стоял, постукивая пальцем по бедру. — Ай, ладно! — вздохнул он и начал методично развязывать верёвки. — Свободен, Оскэр. Но помни: Святая Инквизиция видит всё! И когда Сиэль уже вышел, покачиваясь и улыбаясь, как умалишённый, из ветхого домишки Святой Инквизиции, дон Пласидо громко заржал, не беспокоясь, что его бывший пленник может услышать: — Любитель оленей, ха-ха-ха-ха-ха-ха! Мать его, должно быть, ненавидела. Теперь ему придётся жениться на оленихе и бегать за её белой задницей, ах-ха-ха… Я не так кровожаден, как болтает народ, этот остолоп мне бы ничего не принёс!.. Дальше Сиэль не смог услышать. Затем, словно через десяток вызванных страниц в книге, Сиэль оказался на той самой площади, где в прошлый раз сжигали рыжую девушку. Теперь площадь была безлюдна и темна, на ней были только двое: беззвучно рыдающий ангел и до неузнаваемости обезображенный демон, головой лежащий у первого на коленях. Сиэль поднёс дрожащую руку к провалу, который был раньше щекой Себастьяна, но духовную силу вливать не стал. Он боялся навредить ещё больше. — Как же это? Я… — Что, не можешь и слова вымолвить, ангел? — прохрипел демон, ухмыляясь одним уголком рта (возможно, оттого, что правой щеки и второго уголка рта у него как такового и не осталось, ухмыляться там было нечем). — Я разрушил бедняжке всю её сладенькую систему мира, добра и зла, потому что спас её, какая жалость… вытри сопли, Сиэло, капаешь на меня своей святостью. — Ты… ты наверняка сделал это не просто так? Сиэль хотел сказать это утвердительно, но получился жалкий вопрос. И из его носа и вправду текло. Себастьян дёрнул плечом, прикрывая глаза, и дыхание его замерло. Сиэль знал — безусловно, знал! — что демоны не могут умереть, тем более от рук каких-то людишек. Знал, какая это длительная, скучная и непростая процедура — сменить тело, сплошная волокита. Знал и относился с пониманием, когда это касалось непосредредственно его, ведь ему частенько приходилось терять своё физическое тело, и с болью, и со страданием. С каждым разом он чувствовал всё меньше, когда его в очередной раз протыкали копьём, вешали на дереве, отрубали голову на эшафоте или забивали камнями. Воистину, жизнь ангела оказалась далеко не так проста, как он себе представлял. И всё же это зрелище, которое предстало перед ним сейчас, что-то ломало в нём, с каждым мгновением всё сильнее. Сиэль оказался не готов, так чертовски не готов. Тогда он впервые задумался: а заслужил ли демон такой жизни? Он… не так плох, разве заслужил он вечных гонений, боли и той одинокой жизни на протяжении сотен лет? Сиэль жил с этой мыслью следующие пятьдесят лет. Он покинул Испанию, матросом напросился на парусник, плывущий в Африку, там забрался в самую далёкую и глухую деревню и занимался исключительно тем, что насылал дожди в радиусе одной-трёх миль. Мысль гнила, бродила, как самое качественное вино, и преобразовывалась во что-то более серьёзное и одновременно безрассудное. Сиэль почти не видел людей, ему они стали противны, а потому ничто не мешало ему думать. Каждый день он ходил к реке, набирал там воды, грелся под жарким солнцем (разумеется, в то время, когда не шёл созданный им же дождь), бегал по саванне, наблюдал за гепардами, охотящимися за антилопами, и не прекращал внутренне хвалить креативность Бога. В мире горели, полыхая, костры Инквизиции, буйствовала чума, развязывались войны, люди мёрли, как мухи, а Сиэль собирал гербарий из трав саванны, изучал культуру, фетиши и тотемы жителей деревни, а они, в свою очередь, кажется, считали его кем-то вроде священного духа воды и не смели приближаться. Сиэль загорел и набрался того, чего никогда не смог получить бы ни в одном из городов Европы — спокойствия и смелости. И поэтому в следующем пазле мозаики Сиэль оказался подле Высших, в их ногах. Они были недовольны и весьма удивлены, но и заинтерованы. — Позвольте мне попытаться… — Об этом не может идти и речи! Ты слышишь себя, Сиэль?! Спасти демона, обратив вспять всю его природу, превратить его обратно в ангела! Это… это в высшей степени риск и безрассудство! — Я в полной мере осознаю это, — Сиэль наклонил голову ещё ниже, — но хочу попытаться. Пожалуйста, поддержите меня, иначе я сделаю всё сам. Я хочу получить нужное заклинание и информацию, прошу предоставить это мне в ближайшие сроки. — Твоё прошение отклоняется, не веди себя как неразумное человеческое дитя! Господин… «Что за глупое прозвище,» — подумал Сиэль, моргнул — и увидел перед собой лицо демона, красивое и до боли, до обыкновения безразличное, если приглядеться. А ещё совершенно целое. Первым желанием Сиэля было броситься Себастьяну на шею и крепко, так, чтобы затрещали искусно созданные персонально в Аду рёбра, обнять. Сиэлю безумно этого хотелось, но он остановил себя, взглянув демону в глаза. И правда: там шкворчало, брызгая, удивительно безразличие, прикрытое псевдо-заботой и милой улыбочкой. И конечно же, голод. О, это был такой зверский голод! Кажется, Себастьян готов был его сожрать прямо в кровати. Сиэль вздрогнул и отвёл взгляд. Себастьян провёл рукой, обтянутой перчаткой, по щеке Сиэля. — Как Вам спалось, господин? Сиэль еле сдержался, чтобы не отстраниться от его руки. Если он задумается хоть на минутку, почему эти руки стали ему такими родными, что могли спокойно коснуться лица, вызывая лишь приятную дрожь, наверняка сойдёт с ума. Сиэля жгло изнутри чувство бесконечной противоречивости и сосущей тоски. Себастьян принялся снимать с Сиэля пижаму и надевать на него сюртук. — Зачем? — привычно прохрипел из-под удушающего воротника Сиэль. — Вы забыли, граф? К Вам в гости едет мисс Элизабет, сегодня у вас обед и конная прогулка. — Х-хорошо, — он слегка оттянул воротник, — а одеваться конкретно сейчас — зачем? — Господин, ведь Вам известно, как юная мисс Мидлфорд к Вам привязана. Она наверняка приедет раньше обеда. — Ах, да… Сиэль встал и едва не упал обратно в постель, потому что по голове вдруг словно стукнули большим таким молотком — даже молотом, — и в глазах стало темным-темно. Он прижал сомкнутые пальцы к виску. «Похоже, до конной прогулки я просто-напросто не доживу,» — пессимистично решил Сиэль. Лиззи была, как обычно, весела, жизнерадостна и активна. Сиэля она, как обычно, бесила, и, возможно, из-за мигрени он мечтал чем-нибудь потяжелее прихожить её русоволосую хорошенькую головку, которая не переставая выдавала одну идею за другой и болтала-болтала-болтала. В общем, Сиэль был мрачен, зол и слегка болен, поэтому до начала конной прогулки и правда не дожил: натурально упал в обморок. Последнее, что он помнил, — это громкий возглас Лиззи: «Что с ним?! Себастьян, подойди сюда…» Дальше всё было как в тумане. Кажется, его несли и бережно укладывали в постель. «Похоже, моя голова слегка перегрелась от нахлынувших воспоминаний. Меня ими немного смыло, судя по всему,» — лениво пролетела жирной мухой в голове Сиэля мысль. Потом он провалился в уютную тьму, которая обняла его и укрыла тёплым пушистым одеялом Небытия. Впервые за долгое время он по-настоящему отдохнул и проснулся днём следующего утра с блаженной пустотой в голове. Когда Сиэль пошевелился, Себастьян, безмолвной статуей стоявший у постели подопечного, наклонился к нему и провёл тыльной строной ладони по его лбу. — Господин, доброе утро. Как Вы себя чувствуете? Вчера Вы упали в обморок и у Вас пошла кровь из носа. Должно быть, на Вас влияет смена давления. Сиэль раздражённо мотнул головой, лежащей на подушке, и рука Себастьяна зависла в воздухе. — Я в порядке. — И всё же позвольте мне осмотреть Вас. Возможно, Ваша болезнь ушла не до конца. Тяжело вздохнув, Сиэль кивнул, пусть и что-то в его груди сжалось, а потом начало рваться на мелкие кусочки, подступая к горлу. — Прошу Вас, сядьте. Сиэль сел, не почувствовав ни вчерашней головной боли, ни слабости, ни темноты в глазах. Он помнил, что что-то очень беспокоило его вчера, бередило душу и сердце, но что именно — напрочь забыл. Себастьян, присев на одно колено, расстегнул его пижаму, и, легко коснувшись обнажённой и ещё горячей со сна кожи, стянул ткань с его плеч на кровать. Затем он отнял руки и поочерёдно сдёрнул каждую из своих перчаток и аккуратно положил их куда-то на пол. Сиэль громко сглотнул набежавшую в рот слюну, когда холодная, помеченная вязью контракта рука коснулась его груди, поползла вверх, к ключицам, и огладила чётко выступающие косточки, а затем снова вернулась на грудь, туда, где заполошно билось сердце. — Сердце в норме, сердцебиение учащённое, но в целом соответствует возрасту. Господин, если хотите, чтобы Вам стало лучше, умерьте Ваш пыл. Ещё бы сказал: прекрати возбуждаться! — Приподнимитесь, я сниму с Вас брюки. Сиэлю стало тяжело дышать. Его бросило в жар, и, похоже, то, что порвалось в его груди на мелкие кусочки, теперь горело, всюду распостраняя пламя. Теперь Сиэль сидел абсолютно голый и неуместно возбуждённый перед Себастьяном, стыдливо прикрывая рукой вставший член. Рука демона провела по его ноге вверх, начиная от ступни и заканчивая середины бедра. Из-под его пальцев на коже Сиэля поднялись мурашки. Ему хотелось сказать что-то наподобие: «Что за глупая прелюдия! Это просто смешно». Но язык не слушался, его хватало лишь на то, чтобы помогать сглатывать, казалось, литры слюны. — Господин. — Себастьян поднял руку и коснулся подбородка Сиэля. Сколько раз демон до этого трогал лицо контрагента! Но именно на этот Сиэля столь чувственно пробило будто током. — Сегодня пришло письмо Королевы — она желает аудиенции с Вами. Ах, вот оно что… Сиэль не успел додумать, потому что его легко опрокинули на постель. Ошарашенно посмотрев на демона, Сиэль увидел, как тот, буравя контрагента тяжёлым взглядом, сначала ослабил галстук и расстегнул несколько пуговиц на идеально белой рубашке, а затем и вовсе сбросил его. — У Вас на сегодня много дел. Давайте продолжим осмотр. Сиэля словно качало на волнах жара. Он исступленно прошептал эхом: — Давай же продолжим осмотр. — И тогда Себастьян навис над ним и — О, Богиня! — поцеловал прямо в губы. *** Оргазм был просто феерическим. Сиэль часто фаталистично думал о первой брачной ночи с Элизабет, женитьба на которой рано или поздно бы ворвалась — разорвала — в его жизнь. Но ни одна из его фантазий не соответвовала… ЭТОМУ. Он лежал на кровати ничком, и внутри него, догорая, тлело его маленькое персональное Солнце. Демон куда-то ушёл, и теперь Сиэль вновь остался один, борясь со вновь подступившей головной болью. Он на какое-то время забылся сном, и в голове замелькали бесчисленные образы. Вот он, загорелый, как кусок дерева в костре, лежит в сухой траве саванны и смотрит на хищную грацию гепарда, забивающего антилопу. Вот — стоит на коленях перед Высшими. Вот они отвечают: — Ну что же, на всё воля Божья, Сиэль. Хочешь попытаться — дерзай, мы даём тебе пять попыток. Пять попыток — пять жизней, в каждой из который Сиэль становился новым человеком с новым, самым что ни на есть смертным телом. Он был шутом, прекрасной танцовщицей, бесстрашным воином и бунтовщиком. Он брал разные имена, забывал свою настоящую личность и жил чужой жизнью, как собственной, каждый раз неизменно встречая демона, который благодаря заклинанию оставался в неведении. И каждый раз исход этих жизней был один: Себастьян начинал процесс изъятия души и оставался ни с чем, а Сиэль терял ещё одну жизнь и ещё одну надежду и обретал воспоминания. Это было с каждым разом всё больнее, но он не сдавался и всё жаждал увидеть искреннее раскаяние на лице демона. А Себастьян… бросался наперерез мечам, ружьям и пистолетам. Болезненно истекал кровью, подставлялся даже под оружие Жнецов ради спасения жизни контрагента. Но не раскаивался, нет. В очередной раз умирая на руках с каждой секундой всё больше удивляющегося демона, Сиэль решил плюнуть на всё и в следующей своей жизни назваться своим именем. И вот так возник Сиэль — маленький мальчик со взрослым взглядом, трагичным прошлым и необычными голубыми, как небо, глазами. По задумке, в процессе выполнения контракта в Себастьяне должны были проснуться хорошие чувства вроде жалости, симпатии. Любви. И тогда Сиэль бы смог выцепить это чувство, возвести его в абсолют и обернуть вспять сотни лет, посвящённых исключительно греху. Конечно, и со стороны Себастьяна в дальнейшем потребовалась бы отдача, но главное было бы сделано. Сиэль открыл глаза, мгновенно наполнившиеся слезами. Кажется, он просчитался только в одном: демон не мог и не хотел любить. Так Сиэль пролежал несколько минут. Слёзы так и струились по его лицу, стекая с одной щеки на нос и с носа на другую щёку. Из ноздрей пока не начало течь, но Сиэль знал: он уже близок и к этому. Пока с его голосом не произошло непоправимого из-за забивших носовые проходы соплей, он ровно, абсолютно так же, как произносил приказ подать чай, спросил, невидяще глядя в тёмную из-за закрытых плотных штор стену: — Я полагаю, тебе просто надоело? Сиэль бы уверен: Себастьян где-то в доме и всё услышал, причём весьма ясно. Кто знает — может, та тень, прячущаяся в углу стены, и есть он. Сиэль стёр слезы подрагивающими кончиками пальцев. Так вот, каково было отцу — понимать, что уже так неимоверно поздно и что остались лишь одни потерянные возможности, утёкшие из сжатых в ковшик ладоней, как песок. Как кровь. Чувствовать — лишь призрачный ветерок, который создала нить безвозвратно улетевшего воздушного змея. Отныне всё в короткой смертной жизни Сиэля обрело смысл. Назойливый, как муха со смертельно опасной косой — и пусть таких мух не бывает! — Гробовщик, в целом внимание жнецов… даже внимание всего бессмертного мира, можно сказать. От ангелов до демонов, все хотели остановить, пусть даже и бессознательно. Все хотели остановить процесс обращения вспять всей природы, всего естества того, кто являлся самим собой уже более пяти тысяч лет. А Сиэль… всегда любил нарушать правила. — Не надоело. — прозвучал в голове Сиэля мягкий чарующий голос демона. Он даже и не догадывался, к кому в голову так бесцеремонно забрался со своими речами. Но так и должно было работать это заклинание, так и должно было быть. И от этого понимания почему-то становилось ещё больнее. Глаза Сиэля вновь наполнились слезами. Ему будто вколотили здоровенный кол в живот, а теперь проталкивали вперёд, куда-то за грудину, к пищеводу. — Я хотел проверить, тот ли Вы, кого я ищу, — вновь эта усмешка. Сиэль мог даже не смотреть на Себастьяна, мог даже не прислушиваться, к тому, что тот говорит, но эту усмешку — узнавал всегда. Узнал и сейчас. В ней было что-то от того змея, так страстно желающего совратить Еву, сбить её с Пути Истинного. — И что же? — Как сами думаете, граф? — В таком случае, отпускаю тебя, Себастьян. Забирай душу, ты выполнил условия нашего контракта. — Вы не узнали имя врага Вашей семьи и не совершили кровную месть. Сиэль прикрыл глаза. — Это Королева, я уже знаю. Касаемо мести… жизнь уже отомстила ей. Забирай уже, я чувствую твой голод, эти красные волны… Когда Себастьян появился в его комнате, когда распахнул шторы, когда предельно аккуратно одел Сиэля в траурный костюм и опустился перед ним на одно колено, тот хрипло сказал: — Прости. Думаю, тебе сейчас придётся разочароваться. Опять… — Уверяю Вас, господин, Ваша душа будет такой же сладкой, как и плоть. И вот демон, полыхая алой голодной радужкой, уже наклонялся к Сиэлю, когда тот прошептал одними губами, глядя прямо в глаза: — Знаешь, Сиэло было очень жаль, что тебя за него сожгли на костре, — и протянув руку, схватил ошрашенного демона за шею, а затем врезался тому в губы и раскрыл рот. В пятый раз улетая в Небытие — если не считать многочисленные обмороки, — Сиэль успел с болезненной дрожью подумать: «Тот поцелуй ведь был нашим первым. До этого он никогда не целовал меня без желания съесть…» Высшие, конечно, были в ярости. Они чуть не сбросили его с Небес, но, к счастью, не обладали такими привилегиями. Так что ему просто назначили наказание: три сотни лет среди смертных без возможности подняться на Небеса, какие бы проблемы ни случились с Сиэлем, с его телом или с миром в целом, и запрет на общение с Себастьяном. Так прошло столетие. Сиэль и не пытался искать демона, ему было слишком больно даже и вспоминать о нём. Сиэль с головой погрузился в культуру и быт двадцатого века: пилотировал советский самолёт, чтобы сбивать фашистские бомбы, летящие на мирные города, получал ранения и бежал от войны в свою любимую африканскую деревню, чтобы зализать раны, затем работал модельером в лучших модных домах, вытаскивал американцев из хитроумных вьетнамских ловушек, носил еду маленьким же вьетнамцам, потому что по себе знал, как бывает ребёнку трудно терпеть голод, завёл собственный книжный магазинчик. И когда ему сказали про Апокалипсис, очень расстроился, потому что налаженную жизнь терять очень не хотелось. Вот тогда он и встретил Себастьяна — какого-то помятого, всего изломанного и потерявшего былую ядовитость. Сиэль помнил про наказание и не заговорил с ним. Но демон буравил его столь красноречивым взглядом, что хотелось по привычке или кинуть в него пороховой бомбой, или пролить горячий чай на руки. У Адама говорить им пришлось, хотя Сиэль и поспешил с докладом на Небеса (хотя даже ввиду чрезвычайных обстоятельств туда его не пустили). Так Сиэль обнаружил, что Себастьян, похоже, единственный, кто так же, как и он, не желает нарушать налаженный порядок жизни. Итак, они решили временно объединить свои силы. Мир горел и плавился, в очередной раз сходя с ума, а Сиэль, одетый в джинсовые шорты и рубашку, которую сам же и создал, ехал на «Бентли» Себастьяна, высунув руку из окна. Адам оказался милым понимающим мальчиком, и Антихрист из него получился так себе. — Знаешь, — сказал Сиэль, повернув голову в сторону бесстрастного демона за рулём, — ты ничего не смыслишь в современных детях. Адам считает тебя странным, думаю. — По-крайней мере, я не лежал у него на кухне, истекая кровью. Это… — у Себастьяна скорбно дёрнулись уголки губ, немного разрушая его непроницаемую маску. — Это была работа Гробовщика? Сиэль приподнял брови. — Надо же, тебе не всё равно! Да, это был он. Впрочем, а какой у меня был выбор? На Небеса меня пока не пускают. Себастьян покачал головой. — Об этом мы тоже поговорим. Потом он мягко усмехнулся, его аура по-кошачьи завибрировала. — И, Ангел, откуда ты нахватался этих ужасных современных жаргонизмов? Они ужасно портят твою речь. — Так говорит современная молодёжь. — пожал плечами Сиэль. — К чему мне хвататься за мачту тонущего корабля и пытаться сохранить старые традиции? Это новое время и новые жаргонизмы. Ты скоро привыкнешь, а их скоро занесут в словарь. *** Когда всё закончилось, они вдвоём напились в сгоревшей библиотеке. Пахло жжёным деревом и бумагой, и Сиэлю было так спокойно, будто это не он на пару с демоном остановил Апокалипсис. За закопчённым окном пылала осень, было прохладно и свежо. Листья, кружась, слетали с ветвей и уносились вдаль, движимые ветром. Себастьян смотрел на него открыто и счастливо, был услужлив, всё время подливал вина и так и норовил коснуться руки. В общем, вёл себя, как нашкодивший пёс. Когда Сиэль вышел, чтобы помыть руки, а затем зашёл обратно, Себастьян в очередной раз отодвинул его стул, приглашая сесть, и подлил вина в бокал. Сиэль, окончательно уставший от этой собачьей позы демона «пузом вверх», раздражённо прошипел: — Хватит! Какая бешеная муха тебя укусила?! Хотя, знаешь, тут даже не укусила, а прям отхватила здоровенный шмат! Я больше не твой господин, чтобы ты мне прислуживал. У меня есть руки и ноги, и я в состоянии и сам налить себе вина. Давай просто… отдохнём. — Что ж, ладно. — сказал Себастьян с непонятным смятением. — Тогда мне нужны объяснения. Аннет… Ты вселился в её тело? — Не вселился, жил ею. Родился, повзрослел… и умер. — Шико? — Тоже я. — Первый виконт Кейт? — Именно. — Хм… Иван Болотников, я полагаю? — Как-то ты не порядку… но да. Молодец, возьми с полки пирожок. Себастьян отпил вина. — Тебе не идёт так разговаривать. — Привыкнешь. — Сиэль показал ему язык, и тот удивлённо воззрился на юношу. — Как ты понял, кем я был? — У каждого из… вас была особенная личность и особенная аура. Этого… не передать словами, но я будто прикасался к самому драгоценному бриллианту и одновременно бродил в густом тумане, не в силах увидеть правды, коснуться её. Я искал, сам не зная чего. Думаю, сначала тебя, потом просто сильные души, похожие на тебя. Один раз попробовав мёд, я не мог начать жевать коренья. — Что же, это имело смысл. — согласился Сиэль. — Я полагаю, моя душа, пусть и скованная заклинанием, всё ещё оставалась лучше любой человеческой. — Заклинание… Сиэль, неужели то самое, о котором я думаю? Но зачем?! — Ох, не спрашивай. Давай спишем всё на молодость и недалёкость. Я… ну, да, звучит как отменный абсурд, но я хотел превратить тебя обратно в ангела. О, не смотри на меня так! Я не знаю, совершенно не имею понятия, зачем! Сиэль помолчал, вертя в руках полупустой бокал. Он не решался взглянуть на демона, боялся, слишком боялся увидеть в его глазах, его ауре столь знакомое безразлие. В груди, потревоженной воспоминаниями, разливалась тупая боль. Вдохнув побольше воздуха, как перед прыжком в воду, Сиэль сказал: — Знаешь, в трудные минуты жизни я всегда пытался заглянуть тебе в глаза, чтобы найти там правду, но не учёл одного: если глаза — зеркало души, то взгляд демона всегда лжёт, ведь у вас её нет. Нужно было смотреть глубже, в саму Суть тебя, научиться видеть её. Увы, я так и не смог за все пять дарованных мне попыток этому научиться… Я пытался найти в тебе то, чего у тебя не было уже очень давно — человечности, и всё порывался исправить, перекроить на свой лад и свой фасон, не понимая, что ты — такой, какой есть, и переделать тебя — значит убить в тебе личность. Я думал, что любил тебя, но — нет. Я не любил тебя и не люблю, я любил образ, искусно создаваемый, выкованный мною за долгие годы нашей жизни — вместе или порознь… Пока Сиэль говорил, Себастьян встал со своего кресла и оказался позади. Его руки сначала просто легли на плечи ангела, а затем, когда Сиэль умолк, смаргивая предательски набежавшие на глаза слёзы, уже полностью обняли, нежно вытаскивая из кресла. И вот Сиэль лежал на руках Себастьна, спрятав голову в его простой рубашке, расстёгнутой на пару пуговиц, почти так же, как это было во времена последнего связавшего их контракта, и его ласково держали, поглаживая, руки, больше не тронутые печатью и не обтянутые жёстким шёлком. Это было так хорошо, так правильно, что Сиэль позволил себе просто забыть и о своих ошибках, и о сгоревшей библиотеке, и об Апокалипсисе. — Я нашёл моё Небо, — прошептал Себастьян спустя пару минут. Сиэль улыбнулся в пропахнувшую сигаретным дымом и духами «Chanel» — о, он точно знал, что это были они, потому что лично знал хитрую старушку Коко— рубашку демона. — Давай заведём кошку? У меня больше нет аллергии. А в наши Alma Mater нас точно теперь не пустят… так что кошка никогда не будет одинока.