***
Хайд сидел под сломанными досками лавки какого-то торговца, создающими ему подобие крыши. Обнимая продрогшие колени, их обладатель внимательно вслушивался в ночь. Идея была прекрасной — разгромить паб наглого мужчины, который всякий раз при виде его норовился вытолкать посетителя прочь. Теперь сам владелец, судя по разбитому носу и парочке выбитых зубов, наверняка принимал медицинскую помощь у какой-нибудь миловидной дамы, что нередко посещали это место, а злополучный Эдвард — мокрый, грязный и запыхавшийся, вынужден прятаться от органов правопорядка, которые наступали ему на пятки не менее чем минут пятнадцать подряд. Сейчас же их возгласы были слышны где-то вдалеке, но бешено колотящееся сердце требовало выжидать до тех пор, пока кроме звука капель, рассекающихся о мостовую, не будет слышно ничего, кроме сглатывания собственной вязкой слюны. Если б только разум не затуманила минутная ярость, обладатель этого больного разума наверняка бы придумал план побега, ну или же напоследок прикончил обладателя бывшего паба или же нынешних руин. К его же собственному раздражению, из всех возможных вариантов он смог лишь успеть прошмыгнуть между домами, уворачиваясь от цепких рук столичных полицейских, и теперь прятаться в подворотне как какая-то вонючая вшивая псина. Собственная слабость слишком уж сильно давила на гордыню, однако теперь уже ничего поделать было нельзя, приходилось лишь заталкивать чувство собственной никчемности глубоко внутрь и выжидать момента для дальнейшего побега. Трясясь и согревая ладони дыханием, джентельмен, коим он себя несомненно считал, высунул мертвецки бледное от вечерних приключений лицо, вглядываясь во тьму. Цокот копыт, нарушающий только воссоздавшуюся тишину, заставил покрыться спину холодным потом и, непроизвольно спрятав лицо в коленях, вжаться в неровную кирпичную стену какого-то старенького дома. Однако, как бы Хайд ни старался стать одним целым с камнем, дорогой экипаж остановился прямо напротив него. Сердце с новой силой заколотилось, а отросшие ногти впились в мокрые то ли от дождя, то ли от страха ладони. Свет от масляной лампы был направлен прямо в распахнутые глаза, когда кто-то сильно стиснул плечо под промокшей до нитки жилеткой и вздёрнул на ноги шатающееся тощее чудо, предварительно вытащив за воротник из незамысловатого укрытия. Эдвард приоткрыл было синие губы, чтобы осыпать стоящего перед ним всевозможной бранью, и уже начал тянуться к чужим волосам, чтобы дать хоть какой-то отпор грубияну, посмевшему нарушить его мимолетный покой, но мигом захлопнул рот, корча недовольную гримасу и отводя глаза в сторону. Хоть что-то высказывать Генри Джекилу собственной персоной, пребывающему явно не в духе, совершенно не хотелось. Успев выучить за прошедший с момента разделения год характер своего сожителя, Хайд с раздражением осознавал, что в данный момент перепалка приведёт лишь к оправданиям с его стороны, да и привлечёт внимание прохожих и Бобби, от которых он так усердно скрывался и чего ему уж слишком не хотелось в этот поганый день. Проследовав в повозку за Джекилом, а точнее будучи протащенным за шиворот до нее, так и не проронив ни слова, брюнет уставился в окно, следя за редко встречающимися на пути прохожими и позволив накинуть на все ещё мелко подрагивающие плечи белый пиджак.***
По возвращении в общее жилище, порой казавшееся Эдварду тюрьмой, хоть и довольно вычурной и комфортной, Генри молча передал своего подопечного в руки дворецкого, приказав последнему отогреть человека с гримасой мученика, а сам удалился, как позже оказалось, за тёплым, но до отвращения сладким напитком. Теперь же умытый, переодетый и закутанный в плед Хайд мельком посматривал в сторону рядом стоящего с креслом, на котором развалился сам Эдвард, дивана. Джекил, казалось, вовсе его не замечал — лишь при входе в комнату протянул кофе, а теперь расслабленно читал аккуратно распечатанное письмо от какого-то своего далекого приятеля. Сделав глоток немного остывшего напитка и недовольно поморщившись от молочного привкуса, парень все же швырнул злосчастную книгу на лакированный стол, вокруг которого и располагалось кресло с диваном, и, высвободившись из пледа, поднялся с засиженного места, чуть ли не вплотную подходя к Генри, соизволившему все же поднять глаза, в которых до сих пор читалась злость, хоть и с долькой обеспокоенности. Эдвард поморщился — доля заботы после подобных происшествий всегда била по совести не хуже трости, но Хайд всегда был слишком горделив, чтобы это показывать, поэтому, как и в прошлые разы, затолкал глубоко внутрь окатившие его голову чувства. Генри пару минут не спускал глаз с вставшего перед ним сожителя, но, не дождавшись от парня никаких слов, Доктор лишь покачал головой, вновь вчитываясь в письмо. Собравшись с духом и перестав нервно переминаться с ноги на ногу, Эдвард с громким обременительным вздохом плюхнулся рядом на дорогой диван, закинув голову на спинку и, ударившись о деревянный ободок с резным навершием, зашипел, моментально потирая ушибленный затылок. — Блядство, — видя краем глаза летящий в его сторону подзатыльник, следующий за недовольным цоканьем, коим Генри частенько награждал его за ругательства, Хайд инстинктивно сжался и закрыл глаза, готовясь к удару, однако, когда его не последовало, вновь повернулся к мужчине, закидывая ногу на ногу. — Не хочешь ничего у меня спросить? — не выдерживая сверлящую рассудок тишину, Эдвард провёл рукой по запутанным чёрным локонам, с наигранным интересом разглядывая отлупившийся от стола лак в месте, куда прилетел корешок тяжёлой книги. Джекил на вопрос не ответил, не отрываясь от прочтения наверняка уже просмотренных раз пять предложений, всем своим видом игнорируя его присутствие, начинающего нервно постукивать по подлокотнику пальцем, творения. Порой Хайд просто ненавидел Генри за его вечный бубнеж про мораль и законы этого мира, но больше всего он не переваривал, когда Его Величество не обращал на него никакого внимания. В такие моменты в сознание сразу били волны раздражения, резко сменяющиеся сильной обеспокоенностью и скребущимися на сердце кошками. Нервно передернув плечами, парень, чьи синяки от недосыпа можно было спокойно сравнить с ночным небом, несмело протянул длинные бледные пальцы в сторону чужого письма и, не почувствовав сопротивления или же иной другой реакции, аккуратно отложил его на стол, придвинувшись вплотную к мужчине и укладывая острый подбородок тому на плечо, не отводя чуть ли не чёрных глаз от карих глаз Доктора. — Мне жаль. Это была ебанутая идея, — Генри все же перевёл на него острый взгляд, тяжело вздыхая и приобнимая Эдварда за тонкую талию, ещё сильнее прижимая к себе. Хайд про себя усмехнулся, ловя себя на мысли, что таким жестом Доктор даёт понять — после того, как парень с ним заговорил, брюнет так просто не сможет сбежать от его нравоучений. — Я это слышу уже четвёртый раз за неделю, — вновь вздохнув, Джекил все же отвесил подзатыльник подопечному, непроизвольно улыбнувшись переигранной гримасой недовольства. — И сдалось тебе это старое заведение. Если тебе опять не понравился владелец, мог бы просто выразить претензии в устной вежливой форме, — видя, как Эдвард закатывает глаза так, что кроме белка ничего не видно, Генри придал своему голосу стальные нотки, продолжив тираду. — И какой это уже по счёту раз, когда я тебе твержу держать себя в руках? Не ты ли мне позавчера после воровства у того джентельмена в синем пиджаке обещал, что подобных выходок больше не будет? — Так я и не крал сегодня, — Хайд нервно усмехнулся своим вставленным пяти пенсам, скаля в кривой улыбке острые клыки и пряча лицо в чужой белой рубашке, чувствуя, как уши начинают алеть. — Вот скажи, мне тебя под замок сажать, чтобы не читать в очередной газете о том, как кое-кто ходит и громит весь Лондон? — игнорируя тихую фразу собеседника, Джекил вопросительно приподнял брови, ожидая ответа на заданный вопрос. — Да, Боже, Генри! — некогда бледный, а теперь красный, как спелая вишня, парень резко отпрянул, высвободившись из объятия и падая спиной на мягкую обивку, закрывая лицо руками. Яро демонстрируя своё недовольство, стараясь скрыть стыд, вызванный словами в свой адрес, Эдвард закинул обтянутые чёрными брюками ноги на колени мужчины, извиваясь всем телом на диване, будто стараясь отчиститься от всего происходящего. — Прекращай! Я же не сжёг то ебучье захолустье, просто навёл немного шума! Но если уж для тебя — Королевны, это так важно, то и носа в его сторону больше не поведу, — не сумев совладать с эмоциями, видя это прекрасное надутое чудо, Генри в конце концов тихо рассмеялся, поглаживая чуть согнутое чужое колено. — Ну хоть какой-то прогресс у нас с тобой есть, — придерживая Хайда, неуклюже вернувшегося в сидячее положение и все ещё сверкавшего, казавшимся бордовым из-за бледной кожи, лицом, за плечи, Джекил позволил обвить свою шею руками для сохранения равновесия. — Я же волнуюсь о тебе. А что было бы, если б этот джентельмен не согласился на денежную компенсацию? Тебя ж с лёгкостью могли упечь за решетку к таким же невежам, — Эдвард страдальчески застонал, чуть откидываясь спиной назад и запрокидывая голову. Помолчав пару секунд, обдумывая сказанное собеседником, Хайд внезапно довольно оскалился, переводя ставший вмиг лукавым взгляд на Доктора. — И все же ты лицемер похлеще меня. Делаешь вид, что переживаешь об окружающих, но на самом деле печёшься лишь о своём ненаглядном мне, — это было произнесено уже в чужие приоткрытые губы, которые были спустя миг накрыты собственными. Блондин пытался возмутиться прерыванию своего заранее продуманного наставления, но видя уставшее лицо и плохо скрываемый счастливый блеск в полуприкрытых чёрных глазах, в конечном счете позволил углубить поцелуй, лишь легонько шлепнув пару раз Эдварда по ягодице, выражая остатки своего недовольства и волнения за последнего. Забравшись на бёдра мужчины, парень долго не отрывался от поцелуя, несмотря даже на быстро кончающийся в лёгких кислород. Джекилу никогда не удавалось безупречно совладать с брюнетом — уж слишком часто Эдвард поддавался эмоциям, совсем забывая про здравый смысл. Но Доктор давно заметил, что парень быстро обучается на своих ошибках, и каждый день все больше показывал себя вовсе не таким злобным и коварным, коим казался в первый раз. Скорее он просто был потерян и следовал за теми чертами характера, коими его наградил сам Генри. Спустя же какую-то пару месяцев Эдвард обзавёлся собственной личностью, способной самостоятельно принимать решения, которые периодически заканчивались инцидентами вроде сегодняшнего. Поэтому вечерами Доктору часто приходилось срываться с работы или же со встречи с друзьями и ездить по всему городу, изматывая извозчика и свои нервы в поисках своего злополучного Хайда, а затем часами напролёт отчитывать того и вести лекции, объясняя базовые нормы морали, к которым Хайд хоть и с скрежетом, но прислушивался. Попыток убийств и слишком колоссальных разгромов, которые были присущи парню на ранней стадии своего формирования, как отдельного существа, не наблюдалось, и этот факт даровал обоим шанс на счастливую, спокойную совместную жизнь, которую оба так страстно желали. Позволив себе впервые за весь вечер и ночь полностью расслабиться, Эдвард, после наглядного прощения, сонно потянулся, ложась головой на ноги Генри, чуть поджимая колени, чтобы не упираться ступнями в подлокотник винтажного изделия. Проваливаясь в долгожданную дремоту под аккуратные поглаживания по растрёпанной шевелюре, Хайд блаженно улыбнулся краем губ на знакомую и не хватающую этому дню фразу от столь близкого человека: «Я люблю тебя, мой милый Эдвард».