Брызгами по асфальту

Навязать себе «ученика», а точнее — соглядатая, он позволяет далеко не сразу, но эти люди умеют быть убедительными. А он — лучший их хакер, но все-таки не бог, возможности его не беспредельны. Неброская серая машина долго петляет по разбитым дорогам, и Рейстлин ловит себя на том, что предпочел бы завязать новоявленному ученику глаза. Однако лишь передергивает плечами. Из подобной глухомани подкидыш сам точно не выберется, а запрет на гаджеты был оговорен отдельно. Чай не ребенок, понимает. Так что и GPS ему не поможет. В чем? А чемош его разберет. Рейстлин так и не решил, подозревает он подопечного в желании сбежать или сдать наставника: кому — найдется, он многим дорогу успел перейти. Рейстлин показывает ему дом. Серверную в подвале под гаражом, тут же окрещенную «кельей всеведения». Отводит комнату. И рассказывает о своей болезни, заставляя себя смотреть прямо, не отводя взгляд. Не его вина, что так вышло. — Надеюсь, ты понимаешь, как себя вести. — Да, мамочка, — ухмыляется подкидыш. — Мне прочитали подробный курс техники безопасности. Рейстлин злобно шипит и выдает витиеватое ругательство на родном абанасинском. Ему хочется разбить это проклятое лицо, неестественную красоту которого только подчеркивают темные очки. Неужели нельзя было выбрать кого-то, кто не будет одним своим видом напоминать о том, чего у него не будет никогда?! — Да, и по этому поводу тоже, — кажется, весь дом застыл от удивления: впервые в его стенах зазвучал смех, словно колокольчики зазвенели. — И кстати, меня зовут Даламар. «К чему это странное замечание?» То ли к тому, что ученику посоветовали учитывать не только болезнь, но и темперамент «объекта», то ли… Рейстлин резко обрывает мысль. Нет, ему не интересно. Даже гипотетически. Когда его впервые почти силком вытаскивают из-за компьютера на обед, Рейстлин клянется выставить из дома обнаглевшего мальчишку. И снова в ответ серебристый смех. — Я, между прочим, старше тебя. На внешность не смотри, гены такие. — Ты вообще ученик или прислуга? Какого чемоша отираешься на кухне, вместо того, чтобы делом заняться? — Если ты окочуришься от голода прямо за компом, учиться мне станет не у кого. Рейстлин кривится и молча утыкается в тарелку с салатом и рыбой. Готовить он умеет, но ненавидит. Если Даламар собирается играть в домохозяйку, что ж, по крайней мере польза от этого подкидыша будет. На самом деле от работы Даламар не отлынивает. Не стоило бы удивляться, но Рейстлин удивляется все равно, выяснив, что тот по-настоящему талантлив и умеет пользоваться мозгами. Слишком заморачивается на изящество решений скорости в ущерб, но право на личных тараканов Рейстлин свято чтит. Следить за домом Даламар тоже каким-то образом успевает. Без фанатизма, на хозяюшку в фартучке он все-таки не тянет. Однако в доме чисто и всегда есть еда. Рейстлин никогда бы не подумал, что существует столько блюд, куда можно запихать помидоры, маслины и красный базилик. И у него на столе регулярно появляется вырванный из блокнота листок со списком всего, что у них вот-вот закончится. Рейстлин с ухмылкой вглядывается в витиеватые четкие буквы, но не может не признать, что испытывает облегчение от того, что бытовые заботы повисли на ком-то другом. Исподволь, почти неощутимо, Даламару удается вносить новые штрихи в повседневную рутину их сосуществования. Рейстлин злобно шипит и ругается почем зря, но все чаще ловит себя на том, что проводит субботние вечера в компании виски, ученика и камина. Электрического. Такого же, какой мать когда-то завела в родном доме, считая уютным, а он и не включал ни разу. Ученик зачем-то включал. Хмурая зима покидает их стремительно, едва удостоив махнуть на прощанье белым рукавом метели. Рейстлин не просто пьет, а надирается. У него родился племянник, третий по счету. И он в очередной раз отправляет вежливые извинения и не едет. «Я понимаю, братик». В бездну всё! Лучше бы не понимал. Глядишь, Рейстлин бы тогда не чувствовал себя такой скотиной. Да разве он знал, делая когда-то выбор, чем все закончится? Хотя чего тут врать? Знал. И все равно выбрал работу. Потому что интересно. Потому что — призвание. Потому что семья никогда не была семьей. Потому что он — гребаный эгоист и на самом деле ни капли не сожалеет. — Ты к ним слетать не сможешь никогда, это не оговаривается. Но разве нельзя устроить так, чтобы они приехали хоть разок? В конце концов, мы все-таки не агенты международной разведки. — К чемошу твою жалость! — в ярости шипит Рейстлин, толком даже не слыша слов, лишь улавливая интонацию, и швыряет в Даламара бокал. Тот легко уворачивается, и оба они провожают бокал глазами. Он влетает в занавеску, выдергивая ее наружу, и по ней сползает вниз, где-то за пределами взгляда разлетаясь мелкими брызгами по асфальту. — И только посмей сказать, что на счастье! Даламар смеется. — Рейстлин, я не способен на жалость. Тот выгибает бровь и скептически молчит. Даламар пожимает плечами: — Я был оператором беспилотника. Совесть, жалость, все это — атавизмы, с которыми в бездне не выжить. Понимания в глазах Рейстлина нет. — Рейстлин, это значит, что я — убийца со стажем. И не просто убийца. Это ведь не то же самое, что бросить бомбу с самолета. Иногда ты месяцами следишь за людьми, участвуешь в их жизни, привыкаешь к ним. Уже на третий день начинаешь различать лица. Наблюдаешь. Ищешь свою жертву. Поначалу все — незнакомцы. Но убиваешь ты того, с кем незримо бок о бок прожил немало дней. Те, кто способен жалеть, ломаются после первой же операции. Рейстлин не выглядит впечатленным. И убежденным не выглядит. В его жизни тоже была война. Его жизнь поломала война. Так думать легче, чем винить конкретных людей. Врачи пытались его спасти, но просто заменили быструю смерть на медленное угасание. Не их вина. До тех, чья, не добраться. На тех, чья, он работает. — А ты? — спрашивает, просто чтобы не молчать. — А мне предложили тебя. Оно того стоило, — неопределенно отвечает Даламар и делает глоток виски, запрокидывая голову. Рейстлин впивается взглядом в дрогнувший кадык. Он предпочел бы просто смотреть весь вечер, но Даламар зачем-то продолжает говорить: — Война с Неракой. Мне и про отца напомнили, конечно. И всем нам втирали, что там — террористы и зло во плоти. Я не верил, но мне было плевать, — Даламар коротко и зло смеется. — Война будет всегда. Ресурсы ограничены, а те, кто на вершине пирамиды, всегда хотят урвать кусок побольше. Если даже его нужно вырвать из чьей-то глотки. А для нежных святош всегда можно придумать легенду про бесчеловечного врага и мировое зло. Я святошей не был. И вновь Даламар смеется, а Рейстлин как-то вдруг всей кожей ощущает, что перед ним нелюдь. В самом прямом смысле. Его немыслимая красота и утонченность — просто гены иной гуманоидной расы, ассимилированной людьми. Научный факт. Эльфов давно уже нет, но их гены иногда просыпаются в потомках, давая о себе знать нечеловеческой красотой. И нечеловеческим холодом в душе. — Отец погиб на предыдущей войне, мать покончила с собой, узнав об этом. А меня подкинули дальним родственникам. Городок на окраине мира, сверстники, которые хотят только бухать и трахаться, и я — гик в черном. Родственнички меня не особо гнобили, но когда узнали, что я еще и пидор… Рейстлин вздрагивает, но старается не выдать себя. Нарочно или просто к слову? Не дождавшись реакции, Даламар продолжает: — В общагу я сбежал при первой же возможности. Нас немало было таких, деливших комнату с идиотами и клопами, считавших себя крутыми хакерами, но бывших лишь крутыми игроками в «кваку». Рейстлин все также молчит. — Однажды это случалось с каждым: в кафе к твоему столику подсаживался некто безупречно вежливый и говорил, что ему очень жаль, но если собеседник не станет сотрудничать, ему придется принять меры. Кто-то трусил, кто-то бунтовал. А мне было интересно, я согласился сразу же. Я думал, что нужен им как хакер. Оказалось — как геймер со стажем. Лучший кадровый резерв для беспилотников, — Даламар ухмыляется и делает еще один глоток виски. И пальцы его мягко оглаживают стенки бокала. У Рейстлина перехватывает дыхание, и сердце грохочет в ушах так, что следующие пару фраз он просто не слышит. Даламар продолжает говорить, но усмешка на его губах кажется уж слишком понимающей. За неизменными очками не разобрать, что там за выражение на лице. — Когда ты в помещении, снимай очки, — обрывает Рейстлин на полуслове. — У тебя зрение, как у ястреба, какого ты вообще их носишь? — Затем же, зачем некоторые носят бронежилет. Рейстлин кривится, но не настаивает. Даламар очки не снимает. Проходит еще несколько месяцев. Они снова пьют. Молча. Рейстлин никогда не был разговорчив, а Даламар научился затыкаться. То ли исчерпал темы для имитации диалога, то ли разочаровался в нем, как в собеседнике. Лето давит июльским зноем, под окном удушающе пахнет чубушник, а Рейстлин скользит взглядом по узким бедрам и выше, туда, где в вырезе рубахи, как чаячьи крылья, разлет ключиц — и мучительно сглатывает. Ему хочется ударить Даламара по лицу, хочется закричать, но он лишь придушенно хрипит и прикрывает глаза, потянувшись к вороту футболки. Осторожные прохладные пальцы перехватывают его руку, и прямо на ухо Даламар мурлычет: — Рейстлин, иногда — достаточно просто попросить. Рейстлин все еще хочет ударить его по лицу. Рейстлин хочет выкрикнуть: «У меня ВИЧ, и ты в курсе!» Но получается лишь злобно прошипеть: — Сними уже эти проклятые очки! Прижатый к дивану гибким горячим телом, он упоённо задыхается под лавиной ощущений, и на глухой звук удара и беспомощный хруст стекла уже не обращает внимания. И потому не спрашивает. И не спрашивает потом. Но больше в доме темные очки Даламар не надевает. Рейстлин не начинает ему доверять ни на каплю больше. Напротив, теперь ждет подвоха лишь сильнее. Ум его ясен и холоден, как и прежде. А одуряющая похоть, от которой ночами все мозги утекают в пространство между ног, сыто засыпает к утру. Рейстлин перестает замечать, как летит время. Он… Он, пожалуй, больше не считает, что подсунуть ему ученика было такой уж плохой идеей. За окном хрустально-прозрачная поздняя осень, по утрам заморозки, и скоро ляжет снег. Даламар ненавидит снег. Даламар который день на взводе. Рейстлин тоже — потому что в таком состоянии тот невыносим. Даже если молчит. Особенно если молчит. — Мы едем в Палантас, — коротко информирует Рейстлин, прокручивая в пальцах ключи от машины. — Какого чемоша? — интересуется Даламар. — Я еду в Палантас, — поправляется Рейстлин. — А ты можешь поехать со мной. Или продолжать носиться по комнате, как тигр в клетке. — Я еду, — Даламар только что был у окна — и уже рядом, точно по воздуху перенесся. Пальцы сжимают его запястье так, что позднее появятся синяки. Рейстлин в раздражении вырывает руку. — Что на тебя нашло? По дороге оба молчат. Рейстлин методично кидает в тележку продукты по списку. Даламар застыл рядом с таким лицом, что от них шарахаются. Весь в черном, в темных очках, высоченный и плечистый — он смахивает на телохранителя больше, чем на спутника. Да и кто в здравом уме поверит в такую пару? На кассе Даламар встает у него за спиной, и Рейстлин чувствует волнами исходящее от него напряжение. — Что с тобой, проклятая ты тварь? — хочется заорать на весь магазин. Но Рейстлин не уверен, что даже тихим шепотом в машине сумеет спросить. На выходе Даламар галантно распахивает перед ним дверь, хотя Рейстлин предпочел бы, чтобы тот забрал сумки с продуктами. А Даламар вдруг резко швыряет его к стене, прохожим под ноги катятся банки с консервами. От шеи по спине Даламара расплывается темная густая клякса, почти незаметная под черным свитером. — Чемошев придурок, — шипит Рейстлин, и голос срывается. — Ты клялся, что не способен на жалость! Даламар заходится хриплым булькающим смехом: — Жалел — дал бы умереть. Но сбежал я, а тебе с этим — жить, — успевает он просипеть, прежде чем тело его, содрогнувшись, неестественно изламывается и застывает навсегда.