***
Первое подключение через чип сначала ощущается инородно и чуждо. Новый мир заполняет всемирную паутину до самых дальних уголков — о нем знает каждый ребенок, которого до сих пор называют по имени старшие родственники. Мир «Тейвата» сносно прорисован. Аль-Хайтам не видит пикселей, а кадры не виснут — тоже хороший знак. Тело аль-Хайтама — его персонажа в игре — обходится без багов. Все движения плавные, ощутимые, будто он настоящий. Мечи в руках лежат как влитые, словно он рос с ними, а не с джойстиком и контроллерами — сказываются и игровой опыт аль-Хайтама, и правильно распределенные навыки. Вместо того, чтобы отдыхать после рабочего дня, занимаясь в «Тейвате» какой-нибудь ерундой, аль-Хайтам также выбирает умственную деятельность, но не руководящую — ответственности ему с лихвой хватает в жизни. Кавех — очевидно другой игрок «Тейвата», а не безликий НПС — встречается ему в сумерской Академии в первый же день. Кавех, судя по всему, такой же отчаянный, как и аль-Хайтам, выбирает себя архитектором, прославленным творцом. И не просто так. Аватар в «Тейвате» можно редактировать вручную: прорисовывать детали, части тела и черты лица. Аль-Хайтам сильно не заморачивается над этим, за исключением пары нюансов. В жизни его виски уже трогает ранняя седина, разбавляя тонкими серебристыми нитями природный глубокий каштановый, то ли от стресса, то ли от генетики. В «Тейвате» он осознанно выбирает пепельный цвет волос, чтобы посмотреть, чтобы узнать и чтобы прочувствовать, как он будет выглядеть дальше. Аль-Хайтам не хочет стареть и внутренне не принимает факта, что возраст не стоит на месте. Жить ему еще долго, особенно с медициной их годов, но внешнее старение в таких деталях никто не отменяет. В конце концов, пепельный блонд не превращает его в старика. Кавех же, очевидно, в жизни тоже занимается творчеством. То, как он описывает рисовку «Тейвата», как говорит об Академии на Священном древе, как смотрит на каждый камушек на своем пути, слегка пиная островатым носком ботинка, вызывает у аль-Хайтама неподдельный интерес. Кавех прорисовывает жилки и вены на своих руках, градиенты на полотне волос — ярко-солнечных с переходом к мягкому темно-русому — и хищные зрачки в своих алых глазах. Не остается ни малейшего сомнения — все это его работа. Щёлк. Внезапный щелчок выбивает аль-Хайтама из равновесия. Но он успокаивает себя — мало ли у скольких людей есть пагубная привычка привлекать к себе внимание. Кавех интересный. Но иногда его жалобы начинают раздражать, потому что аль-Хайтам в упор не видит ничего такого в поступках его руководителя. Мало-помалу, день за днем, разговор за разговором — и их беседы перетекают во что-то нежное, в мягкую массу приторного суфле. Они начинают встречаться. У аль-Хайтама до сих пор бесконтрольно дергается глаз от этого слова. Его единственные отношения до нынешних — реальных, с живым человеком — были только с техникой, заменившей и людей, и увлечения. И ему сложно поверить, что он настолько становится чувствительным, превращается в мямлющую лужицу всего лишь от касания чужих пальцев к своим — о, боже, помилуй, зачем в «Тейвате» такие утрированные ощущения? — и тратит все свое время, чтобы побыть с Кавехом наедине в отдаленных уголках Академии. Его не волнуют сады — зеленистый рудимент, пережиток прошлого, оставленный в мире только для кислорода, — но Разан объективно красив. Неудивительно, ведь место выбирал Кавех. У него вообще потрясающая способность выбирать лучшее — аль-Хайтам, конечно, не про себя ни в коем разе. В саду нет ничего раздражающего, потому что он нереален: ни пчел, ни ос, ни комаров — всего того, что бесит в жизни. Вокруг кружат только зеленые кристальные бабочки — такие же, как у аль-Хайтама под диафрагмой, задевающие острыми крыльями легкие. Зато это объясняет, почему у него спирает дыхание. Когда Кавех впервые целует его — целомудренно, в скулу и на прощание, — аль-Хайтам замирает, прирастает к камню сумерской площади. Пресс сводит так, будто его вспарывают наживую ржавым скальпелем, и аль-Хайтам не успевает ответить ничего, потому что, когда начинает осознавать, Кавех уже рябит помехами и растворяется — уходит обратно в реальную жизнь. У аль-Хайтама в голове навязчиво пиликает чип, предупреждая об окончании: о том, что ему нужно поспать, что мозг перегружен, что завтра новый рабочий день и он должен быть в форме. А также перебирает названия замедленных треков-аффирмаций для расслабления психики — аль-Хайтам отмахивается от роботизированного голоса в голове, хоть это и невозможно сделать полностью. Уходить не хочется. Аль-Хайтам тратит больше двух игровых часов на то, чтобы пройтись по улочкам, выйти из города и получить лут от нескольких хиличурлов, пока чип снова не напоминает о себе: «Ваше состояние отличается от нормы». В человеческие отношения входит тактильность. Ему стоит привыкнуть и принять. В конце концов, Хайтам ведь слегка постукивает по корпусу компьютера с фразой «я скоро закончу, и ты отдохнешь, дружище», когда тот начинает неудовлетворенно гудеть от перегрева. Но то — техника, которая не полезет расцеловывать твое лицо. «Тейват» кажется слишком правдоподобным. Со всем спектром ранений и болью. В один из дней Кавех падает с отвесной скалы, задевает выступы коленями, стопами и лицом и валится на землю. У него открытый перелом ноги — жуткий, кровоточащий и с торчащей костью, вокруг которой изодранные куски кожной ткани. На удивление он злится, громко самоиронизирует, но никак не плачет. Аль-Хайтам пикирует к нему так быстро, как только может. Радует лишь то, что его жизни ничего не угрожает — в «Тейвате» не предусмотрена механика смерти для игроков, только обморок. Лицо Кавеха все в каменной крошке, пыли и грязи, а также — ссадинах. Кавех виснет на плечах аль-Хайтама, цепляясь обеими руками, потому что не может наступить на левую ногу, и морщится от каждого шага, но не позволяет нести себя — лишь опирается, как на костыль. Поэтому до статуи они плетутся невероятно долго. Когда доходят, уже смеркается. Игровое время бежит неумолимо быстрее, чем в жизни. Сияние залечивает раны — особенно перелом, — но оттенок боли все еще сохраняется у Кавеха на лице, и он поднимается, прихрамывая на одну ногу. «Тейват» воздействует на психику, заставляет поверить в происходящее. В реальности не вылетают кости и не ломаются ребра — в противном случае аль-Хайтам уже умер бы от того, как сильно бьется его сердце при адреналине или взгляде на улыбку Кавеха, — но ощущение остается, потому что мозг считает, что увечье есть на самом деле.***
К-43 последние дни ведет себя пассивно, даже не спорит возле офисной кофемашины — спокойно дожидается, пока аль-Хайтам заварит свою порцию. Лицо К-43 пресное, истощенное усталостью — с кругами под глазами и отпечатком подушки на правой щеке. Каждый его медлительный шаг отпечатывает все муки складками и искривленными губами. — Ты перестал подворовывать мои сливки из общего холодильника, — мельком упрекает аль-Хайтам, и К-43 открывает рот, чтобы выдать гневную тираду, но, когда пытается угрожающе двинуться вперед, осекается и болезненно выдыхает. — Все в порядке? — Да, — еле слышно всхлипывает К-43, пригибаясь, хватаясь за ногу — за верхнюю часть квадрицепса — и этим отрицая свои же слова. — Да, все в порядке. Спасибо, что спросил. Ответ сквозит сарказмом, но таким вымученным, что огрызаться не хочется. — Я… — продолжает К-43, с заметной хромотой подходя к кофемашине и нажимая кнопки. — Кофе со сливками не бодрит. И… извини. Если тебя задело, что нехороший я ворую их у тебя. У аль-Хайтама слова застревают в глотке. Возможно, окажись он в этой ситуации два месяца назад, то высказал бы, что думает, но… Кавех явно не идет на пользу привычному прагматизму. Хайтам жалеет К-43 и не видит смысла тыкать в недостатки — уходит со своей кружкой к кабинетам, слыша за спиной пиликание и шипение кофемашины.***
— Аль-Хайтам, — Кавех улыбается, но взгляд его серьезен. Тело непроизвольно напрягается. И не зря. — Может… может, нам стоит увидеться в реальности? Вот черт. Аль-Хайтам не хочет — не хочет разрушать идеализированную картинку «Тевайта». Если они пересекутся в реальности, то что же — ему придется мириться со своими и чужими изъянами внешности, психики и прочего? Видимо, молчит он слишком долго, потому что Кавех грустно надувает щеки. — Просто понимаешь, — он демонстративно шмыгает носом, опуская глаза в пол, — невозможно же вечно жить внутри своей головы. А я не могу рассказать и половины того, что меня гложет. Потому что тут… в «Тейвате» — «я» это не я. — Извини. Я не думаю, что готов к такому. — Почему? Только не говори, что в реальности у тебя есть лапочка-жена и семья, поэтому ты так четко делишь два мира, пытаясь хоть как-то абстрагироваться от проблем, — Кавех невесело смеется. Как же аль-Хайтам не любит такие разговоры. Они всегда вынуждают делать выбор, где ты определенно останешься не у дел. — Нет, у меня никого нет, — аль-Хайтам качает головой. — Только работа и ты. И меня пока устраивает разделять эти два понятия. Кавех принимает и понимает, но атмосфера комнаты становится в крайней степени неловкой. Возможно, аль-Хайтам неправ, он не знает: Кавех — его «первая любовь», которая вероятно не будет единственной, а потому перекраивать себя и свою жизнь нет никакого смысла. Но и отпустить эти чувства он так просто не может. Аль-Хайтам совершает немыслимое, то, что не укладывается не в голове, — на редкость импульсивный для него поступок — мягко приникает своими к губам Кавеха. О поцелуях он не знает ровным счетом ничего — просто прижимается так близко, как возможно. Кавех никогда не предпринимал активных действий до этого, по всей видимости, ощущая, что аль-Хайтам невинен до глубины души. Поэтому сейчас Кавех словно срывается с цепи — он не сдерживается, расцеловывает губы, щеки, скулы и челюсть, компенсируя свою обиду. И аль-Хайтам физически ощущает, как плавится мозг изнутри и как разгорается собственное лицо, будто Кавех сдирает поцелуями верхний слой эпидермиса. В голове настойчиво гудит чип, и аль-Хайтам отстраняется, хватаясь за заднюю часть шеи, где ничего нет. Этого слишком много. Мысли расслаиваются, переплетаются между собой, он повисает в прострации, словно оказался в открытом космосе без скафандра. Обработка информации, обработка информации… Система перегружена… Повторите запрос через некоторое время… — Все в порядке? Извини-меня-пожалуйста-я-не… — Кавех тараторит и хватается за его плечи в поддерживающих полуобъятьях. С многозначным «мгм» аль-Хайтам прижимается своей щекой к виску Кавеха и замирает на бесконечное мгновение.***
Оцифровать мозг. Звучит омерзительно, словно ты теперь не человек, а лишь файл в системе. Аль-Хайтам еще раз читает письмо во внутриигровой почте. «Место на небосводе» аналогично месту на кладбище, которое стоит как двигатель космического корабля. «Функция предложена волонтерами из фонда „Натуральные органы“». Какая дурость — неужели кто-то с нерабочей печенью будет брезговать искусственно-выращенной, у которой и приживаемость значительно выше? Или кого-то сильно смущает, что она выглядит как пластиковый пакет? Люди осознанно и без показаний меняют целые конечности на титановые, а кожу — на синтетическую, но воротят нос от замененных внутренностей… Кавех сонно тычется носом аль-Хайтаму в заднюю часть шеи — где в реальности уплотненная из-за чипа кожа — заставляя отвлечься от информационного табло. — Доброе… Подожди, уже утро? — Не переживай, сегодня выходной, — говорит аль-Хайтам. — Ничего плохого не произойдет, если мы сегодня пробудем в «Тейвате» подольше. В реальности до утра еще долго. — У меня не выходной, — расстроенно сипит Кавех в растрепанные волосы, нагревая дыханием кожу головы и заставляя аль-Хайтама вздрогнуть. — Чип больше не коротит? Уточнение — «дело не в чипе» — незыблемо повисает в воздухе, но аль-Хайтам даже рад такой формулировке. Она позволяет не заводить унылое объяснение о чувствах и их нестабильном восприятии. — Да. За последнюю пару месяцев ни разу больше не лагал, — аль-Хайтам переворачивается к его лицу. — Почему это у тебя не выходной? — Чтобы покрыть ссуду на обучение, я… — Грубо говоря, у тебя и в реальности долг, — перебивает он с громким вздохом. — Я же взял не на ерунду какую! Ты должен мною гордиться, что я развиваюсь, становлюсь квалифицированным специалистом! — Кавех вопит почти что в ухо, и аль-Хайтам морщится, вжимаясь в подушку и пытаясь абстрагироваться. — Угх, умеешь же с утра вывести… Напомнил, что мой выпускной проект не приняли. — М-м? — глуповато выдает аль-Хайтам, рассматривая обнаженные лопатки. Кавех на другом конце постели, присев, ищет на полу рубашку. — Я построил его не как виртуальный архитектор, а как… реальный. Они долго восхищались, но не смогли это зачесть, — он поднимается на ноги и судорожно втягивает воздух со всхлипом — перелом напоминает о себе. — Все еще?.. — Ага. В «Тейвате» еще сносно, но в реальности я готов на стену лезть. Настолько, что иногда не хочется туда возвращаться. Невольно вспоминается сегодняшнее игровое уведомление, а Кавех, будто почувствовав, проверяет почту. — Нет, нет и нет, — бормочет аль-Хайтам, рывком роняет Кавеха обратно на простынь и, утыкаясь носом в его ключицы, смачно проводит языком по шее. — Аль-Хайтам, чего ты творишь? Табло все еще призывно висит над головой с непрочитанным сообщением — аль-Хайтам гневно гипнотизирует его, уничтожая свою затею на корню, потому что Кавех ловит этот взгляд. — Что ты пытаешься от меня скрыть?.. — он хватает аль-Хайтама за запястья и меняет местами их тела, оказываясь сверху, — прямо напротив табло — и спешно вчитывается. — А. Немногословное «А» словно роняет на голову бетонный блок, приколачивая к земле. Руки расслабляются — больше нет никакого смысла сопротивляться. Все выходит хуже некуда — Кавех определенно сделает поспешные выводы и, не подумав, примет решение назло. — То есть ты бы не хотел, чтобы я… чтобы мы были счастливы здесь, не помня о той жизни? — Кавех опускается лицом ниже к нему — нос к носу. — Отлично. — Ничего не «отлично», — фыркает аль-Хайтам, уходя от зрительного контакта. — Ты будешь перемолот на конвейере глупцов, а здесь станешь безликим НПС с прописанной историей. — Ну, ты-то не глупец, — Кавех дразняще ухмыляется. — Останешься там — в своей излюбленной, неизвестной мне реальности, — а я буду сидеть здесь — все также заниматься любимым делом и ждать. Ты же любишь, когда все легко, и вот оно — проще некуда. А после рябит, как экран с разбитой матрицей, и исчезает, не позволяя поймать себя и остановить.***
Они не пересекаются все выходные. Кавеха нет ни в саду Разан, ни в Доме даэны, ни в их доме. Возможно, его вообще нет в «Тейвате». Чип впервые за последнее время дает о себе знать — тревога зашкаливает, от нее трясутся руки, и аль-Хайтам не слышит роботизированного голоса в своей голове. Он так долго бродит в поисках, что после возвращения в реальность его тошнит, а в глазах мерцает. На работе его мутит не меньше — вдобавок появляется целая куча правок по функционалу и интерфейсу, собеседование, планерка… И К-43 с заявлением на увольнение. Как же это все не вовремя. — Почему? — говорит аль-Хайтам. — Разве тебе мало платят? — Я все расписал. По-моему, весьма доходчиво. Ты сам говорил, что если меня что-то не устраивает, я могу уволиться. «Прошу уволить по собственному желанию в связи с уходом из реальности». Щёлк. — Ну так? Я могу идти? — К-43 щелкает еще раз. — Я не подпишу это. — Не имеет значения. У меня дела через полтора часа — не запрешь же ты меня в офисе? Щёлк. Все кажется до дурноты знакомым, но пазл не складывается, как ни крути. Щелчки сбивают с мысли и направляют одновременно. К-43 нервничает? Почему? Что вообще может значить «уход из реальности»? Фраза будто бы режет по открытой ране. — Добровольная эвтаназия?.. — С оцифровкой сознания, верно. И не думай меня пугать снятым скальпом, прожженым мозгом и вывернутым наизнанку телом — мне абсолютно плевать, что будет с трупом после смерти. — Кавех, идея — дерьмовая. Если не можешь ужиться в реальности, то и… — Как ты меня назвал? Щёлк. — Как давно ты знаешь? — К-43 едва приоткрывает рот. — Поэтому?.. — Нет. «Поэтому ты не хотел встретиться?» Аль-Хайтаму не нужно слышать продолжение. Он и так прекрасно знает, о чем думает Кавех. Полгода душа в душу без ссор, а в шкафу — скелеты. Еще пара месяцев, и он точно смог бы решиться на личную встречу — вскрыть грудину и обнажить ребра со своей недотрогой-душой. Но К-43 — Кавех — поднимается со своего места, намереваясь уйти. Насовсем. — Сам подумай, если бы ты не нравился мне в реальности, стал бы я отговаривать тебя от… самоуничтожения? — аль-Хайтам подскакивает к двери, не позволяя ее открыть и сбежать. К счастью, это не «Тейват», где Кавех может раствориться воздухе. — Я не знал, что это ты. — И что от этого поменялось? Для меня ты все такой же эгоист, думающий только о своем комфорте. Теперь, когда узнал, я не представляю ценности для тебя в этом мире? Кавех подрывается вперед и целует его, впиваясь резцами в нижнюю губу до онемения, — мстит. — Это напоследок. И уходит.***
Сердце обливается кровью, сгорает каждый клапан; в глазах мутнеет и пляшут цветные пятна. Тело парализует, а чип невнятно гудит. Аль-Хайтам доживает остаток рабочего дня на автопилоте и чувстве ответственности. Своя жизнь не заканчивается из-за уничтоженной чужой — это объективно и факт. В их дом в «Тейвате» он входит, как заходил бы в склеп в реальности, — последний раз взглянуть в глаза, не найти там ничего человеческого и осмысленного и уйти. На лице Кавеха умеренная пиксельная улыбка — открытая, но ненастоящая, словно прибитая гвоздями. Чем дольше на него молча смотрит аль-Хайтам, тем сильнее разгоняется пульс. Отчаяние неприятно обнимает за плечи, шепча: «Ничего не изменить.» У Кавеха от напряжения мимических мышц поднимается бровь и тут же принимает изначальный вид, и дергается уголок губы, углубляя носогубную складку. Он начинает смеяться, заставляя аль-Хайтама застыть в непонимании — баг системы? Кавех вытирает слезинки, выступившие от смеха — искреннего и живого. — Что? — Я ведь сказал «напоследок», а не «на прощание». Ты не подписал мое заявление, а с незавершенными делами на эвтаназию не допускают. Жаль, — Кавех подходит ближе, обхватывает его шею липкими ладонями и говорит почти в губы: — Но мне понравилось, что ты и после старался меня остановить. И целует, заставляя чип снова загудеть от других эмоций.