Сожаления

      На исходе дня Стивенсу кажется, что, отнимая у него книгу больше двадцати лет назад, мисс Кентон разжимала его пальцы точно так же, как сам он когда-то разжимал пальцы отца. И то, и другое принесло только боль: нет смысла в том, чтобы пытаться согреть похолодевшие руки без пяти минут мертвеца, нет смысла в том, чтобы пытаться коснуться сердца, которое разучилось чувствовать. И точно так же, как отец прогнал его от себя в свои последние часы жизни — сразу после того, как Стивенс коснулся его запястья и замер, пораженный этим жестом привязанности, которые никто из них себе обычно не позволял, — точно так же, как отец прогнал его из своей комнаты к более важным делам, Стивенс прогнал из буфетной мисс Кентон — теперь миссис Бенн. В последнее время эти параллели видятся Стивенсу особенно четко. Честно говоря, он вспоминает о них почти каждый раз перед тем, как уснуть.              На исходе дня Стивенс часто поднимается на верхние этажи Дарлингтон-холла, в комнаты слуг, теперь закрытые и запылившиеся за ненадобностью, под самую крышу. Ноги сами несут его в комнатушку, в которой провел свои последние дни отец. Стивенс теперь все больше начинает на него походить: он так же сутулится, так же медлит перед выступающими плитами на земле, так же совершает небольшие… оплошности, особенно болезненные на фоне обновленного штатного расписания. Потолки в отцовской комнате настолько низкие, что и разогнуться нельзя, а стены голые, как в тюремной камере; в пыльном зеркале на стене Стивенс видит все больше отцовских черт. Подспудно он понимает, давно понял, что для него все закончится так же: однажды кто-то ограничит круг его обязанностей и отправит чистить дверные ручки. Но даже в этой работе, если выполнять ее с блеском, можно найти достоинство и утешение. Так?              На исходе дня Стивенс все сильнее понимает лорда Дарлингтона — мучимый сожалениями, под конец жизни тот часами мог находиться сам с собой и сам с собой разговаривал. Ругал, в основном; впоследствии брань начала вырываться из его рта и в самые неподходящие моменты, словно бы, находясь в компании Стивенса или кого-то еще, учтиво поддерживая разговор, лорд Дарлингтон вел сам с собой второй диалог, мысленный. Сожаления одолевают и Стивенса тоже — иногда они становятся особенно нестерпимыми, и он ловит себя на том, что бормочет под нос ругательства, недостойные дворецкого такого большого дома. А когда на нового хозяина особняка или его гостей находит желание поболтать или пошутить, Стивенс отвечает почти механически: пока его язык произносит «Да, сэр», «Конечно, сэр», «Обязательно, сэр», мысли находятся совсем в другом месте. Благо, все знают, что старый дворецкий Дарлингтон-холла никогда не отличался болтливостью, и Стивенса оставляют в покое.              На исходе дня Стивенс начинает писать письма, отдавая себе отчет в том, что не станет их отправлять. Он слишком — подчеркнуто — вежлив, чтобы нарушить чужой покой своим вниманием и вмешательством, и слишком — как всегда — робок, чтобы даже подумать о том, что может оскорбить чью-то честь напоминанием о себе. Написанные им письма не живут слишком долго и время от времени идут на розжиг камина. Стивенс не жалеет ни об одном из них — но аккуратно хранит другие, чужие письма вместе с открытками к Рождеству. Открытки от мисс Кентон — теперь миссис Бенн — он получает до сих пор, как и прежде, словно свидетельство того, что она хотя бы не держит на него зла. Стивенс старается не брать их в руки слишком уж часто, хотя они, несомненно, скрасили несколько его особенно безрадостных вечеров. Стивенс не знает, что будет делать, если однажды под Рождество для него ничего не придет.              На исходе дня Стивенс начинает срезать для себя цветы. Каким-то образом их запах внушает ему покой, и тогда он легче засыпает по ночам — а не сидит в кресле с очередным сентиментальным романом до тех пор, пока подбородок не упадет на грудь, и не ворочается с боку на бок, ожидая, когда же придет неглубокий, не приносящий облегчения сон. Ему хочется думать, что мисс Кентон — теперь миссис Бенн — была бы довольна этой его новой привычкой. Впрочем, вряд ли ей когда-либо доведется о ней узнать.              На исходе дня Стивенс перестает вглядываться в лица прислуги. Он перевидал слишком многих за время службы; к тому же так меньше шансов выцепить взглядом знакомые черты на чужом лице.              На исходе дня Стивенс чувствует себя более уставшим, чем когда-либо.              На исходе дня стены Дарлингтон-холла сжимаются вокруг Стивенса все теснее.                     На исходе дня Стивенс получает письмо.