Конечная

      Феликс сплевывает в раковину. Багровая клякса медленно расплывается, стекая в слив.       Чувство такое, будто лёгкие набили гвоздями, каждый новый вдох — очередная битва в войне за выживание, которую он тщетно пытается выиграть. — Тебе хуже.       Феликс чувствует, как Лила кладёт голову ему на плечо, обхватывает его руками, впивается ногтями в рёбра так, что чувствуется даже сквозь мятую рубашку, так, что ему ясно — если болезнь его не доконает, то Лила сама раздерет на мелкие кусочки. — Ты очень наблюдательна, — горько хмыкает Феликс и тут же морщится от новой волны боли. Теперь за каждое слово ему приходится платить.       В замызганном зеркале мелькает отражение Лилы — мигающий свет единственной голой лампочки обнажает ее круги под глазами, следы бессонных ночей, и все же она такой и остаётся — красивой до последнего вздоха.       Феликс с трудом добирается до кровати, голова кружится, сознание вот-вот уплывет в темноту, он валится на пахнущие плесенью простыни и чувствует, как в истерике бьется сердце.       С их позорного бегства прошла от силы неделя, им несказанно повезло, что у них получилось заселиться в этот дешёвый мотель.       Лила смотрит в окно сквозь щели между занавесками, нервно выглядывая агентов спецслужб или знакомые силуэты в ярких обтягивающих трико, но пока — все тихо. Пока. — Я не уверена, что нам хватит, чтобы перебраться через границу.       Они переглядываются, становится ясно, что Лилу тревожит совсем не это. Я не уверена, что ты доживешь до того, когда мы достигнем границы — хотела бы сказать она, только язык не поворачивается. — Если бы мы только связались с твоей матерью… — Я не буду-… — Феликс заходиться кашлем, кровь течёт по подбородку, пачкая все, что можно, но ему уже плевать. Выдохся. — Я не буду ее в это втягивать, я сразу сказал, и…       Лила вздрагивает, когда слышит его очередной приступ, она устала, жутко устала, он кашляет целый день, это невыносимо. — Я поняла. Просто…все могло было быть… — Легче? — Феликс улыбается, но выглядит это как гримаса из чьего-то ночного кошмара, губы сухие, потрескавшиеся, выпачканные красным. — Мы не ищем лёгких путей, забыла?       Лила закрывает глаза, обессилено выдыхая. — Это была твоя идея вселить акуму в мать, которая только что потеряла ребёнка из-за неумелого хирурга. — А ты ее поддержал.       Между ними тонкой нитью повисает молчание, кажется, ещё немного и порвётся, и прорвутся тысячи взаимных обвинений, ругательств и проклятий, вперемешку с признаниями в любви до гроба.       Надо было додуматься, что прошлый Бражник не просто так выбирал себе жертв с мелочными переживаниями, Габриэль не трус, знал ведь, что когда негативные эмоции так и хлещут через край, управлять становится сложнее, только с того света не предупредил, как жаль.       Надо было…да много чего надо было, например, спокойно пожениться и уехать в Рим, собирать собственную библиотеку и перешёптывается на латыни, но нет, им двоим отчаянно хотелось играть в злодеев, чтобы с грохотом, с разрушением, с мольбами. Довести Леди Баг до белого каления, а из Парижа сделать новые Помпеи, чтобы весь этот хаос только из-за них и только им одним.       А потом Лила потеряла контроль, акуманизированная разгромила полгорода и отправилась к хозяйке, чтобы прикончить, и Феликсу пришлось, хотя они договорились никогда больше так не делать, слишком большие риски, пришлось снова надеть сломанный камень Павлина, чтобы спасти их шкуры.       Они думали, что весь мир был у их ног, а в итоге мир жестоко их поимел и выплюнул на обочину. Ползите как-нибудь, ну и что, что кости переломаны.       Лила подходит к Феликсу, зарывается пальцами в светлые волосы, корни уже неизбежно седые, у Феликса нет сил даже чтобы взять ее за запястье, остаётся только сидеть и смотреть затуманенными глазами.       Какие же они жалкие, думает Феликс, посмотришь и не скажешь, что это те, кто терроризировал Париж столько времени.       Лила сглатывает прогнившее «мне так жаль», вместо этого шепча тихое: — Постарайся не сдохнуть сегодня ночью.

***

      В комнате холодно. Зябко. Судя по тому, что серость за окнами становится чуть светлее — скребется унылый рассвет.       Лила сидит в кресле, нога на ногу, выкуривает третью сигарету. Следит за тем, как вьётся струйка дыма к потолку. Медленно подносит горящий окурок к руке. Остаётся ожог — не сильный, но неприятный.       Лила убеждается, что все ещё может чувствовать, хоть что-то, раньше она ими захлёбывалась наедине с Феликсом, а теперь — почти ничего, все утекло сквозь пальцы.       В комнате холодно, но в их постели — ещё холодней. Феликс умер пару часов назад. Раньше, чем она проснулась. Спросонья подумала, что окна на ночь остались открытыми. Оказалось, нет.       Рядом на столике лежит револьвер, заряженный, они готовились ко всему. Лила бросает остатки сигареты на пол и берет оружие в руку. Приятная тяжесть в ладони наводит на мысли. Щёлкает взведённый курок. Это — конечная.