"Mary?! No… You're not."
"Do I look like your girlfriend?"
"No… my late wife. I can't believe it… You could be her twin. Your face, your voice. Just your hair and clothes are different."
"My name is Maria. I don't look like a, uh… ghost, do I? See? Feel how warm I am?"
— Разговор между Джеймсом Сандерлендом и Марией из Silent Hill 2
Прошло недолгое время после событий, что произошли с Евгением в провинции. Однако этого времени было достаточно, чтобы тяжкие переживания притупились. Вот только все царапающие терзания не излечились и не улетучились просто так: ему пришлось пройти все российские земли лишь для того, чтобы уйти в забытье, как это делают выпивающие, пытаясь уйти от проблем в видениях, вызванных жгучим спиртным. И вот, он вернулся в свою Родную землю, на которой был рождён около двадцати лет назад. Очертания города для него стали ещё мрачнее, нежели до его вечных переездов. Даже подворотни не нужно было посещать, чтобы почувствовать всю давящую безысходность. Все приличные улицы кишели этими гнусными масками, что были готовы вот-вот треснуть и обнажить внутреннюю чёрную гниль их носителей. Не менее тошно становилось от того, когда Евгений видел обнажённые лица молодых девиц, в которых не было ни намёка на капельку ума. Не смог Онегин долго продержаться на площадях, набитых этими смрадными тушами: невыносимо. По неведанной причине, приехав в Родные края, дом не приветствовал его тёплыми объятиями, присущие нежным матерям, а лишь ещё сильнее истязал, словно желая наказать. Только душа хоть как-то окрылилась, а отбросовая элита и серые промышленные здания ещё больнее тиранили. Конечно, тут были и приятные воспоминания, но грели душу они по той причине, что связаны со сладострастием и юношеским лицемерием. Именно Петербург положил начало его хандры, которая привела в тихую провинцию, где его руки навсегда окрасились багряными и ныне мёртвыми мыслями невинного юноши. Столько грязных дел свершил Евгений Онегин, что больше не сможет он отмыться даже святой водой. Мерзко стало от себя самого.***
Сегодня в столице белых ночей было белым-бело, как никогда. Все дома и грязные кирпичи облачились в мутных одеяниях. Пустота щеголяла везде: в площадях, панелях, перекрёстках. Весь Петербург превратился в город-призрак. Лишь редкие фигуры выходили наружу, и то ненадолго. Только Евгений Онегин решился прогуляться: давно он хотел застать именно такую модную столицу, полностью безлюдную и покинутую. Нева, по мнению Евгения, была чудесна сейчас, как никогда. Горизонт стирался вдали, превращая пейзаж в ещё неокрашенный эскиз, а вечно синяя вода окрасилась в серый, словно отражая всю нудь его жизни. Настолько сильное безмолвие висело в воздухе, что водная гладь даже не смела шелохнуться. Эта красота одиночества успокаивала и отягощала Онегина одновременно: с одной стороны, наконец-то он не мог увидеть эти отвратные рожи, с которых отваливалась сгнившая плоть добродетели, с другой, из-за недоверия нельзя было признаться кому-то в своих накопленных терзаний синей души. Да и незачем это было делать, ведь тебя всё равно никто не услышит. С такими мыслями он бродил по берегу, наблюдая за безмятежным штилем, как вдруг увидел в туманных одеяниях чей-то силуэт. Обладатель этой фигуры явно был молодым человеком, так как на нём виднелись тёмные плащ и цилиндр. Из любопытства Евгений плавными шагами приближался к человеку, будто боясь спугнуть того. Так размытая тень стала приобретать более подробные штрихи. Онегин заметил, что это юноша с весьма длинными кудрями, которые были собраны в простой хвост. Тёмные завитки волос ассоциировались у него только с одним человеком, которого ныне пожирают черви под памятником, а ведь тому было всего восемнадцать лет. Между ними уже было очень кроткое расстояние. Мужчина просто не мог поверить собственным глазам. Неужели его друг восстал из мёртвых? Да быть такого не может, ведь мёртвые с простреленным насквозь сердцем не могут так делать. Это глупо… это не может быть правдой. — Владимир? — с шаткой надеждой и изумлением спрашивает Евгений. Юноша же аккуратно вздрагивает и оборачивается к нему, обнажая своё лицо. Когда же в глаза бросаются до боли знакомые очерки лика, Онегину только и остаётся, что распахнуть глаза шире, превращая свои тёмно-серые радужки в бледные и мелкие пуговицы. «Немыслимо…» — единственное, что бегло прошлось у денди в хрупкой голове. — Нет, меня не Владимиром зовут, — сказал молодец с неожиданностью и звонким голоском, — вы точно ни с кем меня из товарищей своих не спутали, сударь? Неприятное чувство ощутил Евгений: лёгким парфюмом неловкости веяло вокруг него, чего не испытывал он давно. Эта детская неловкость, которая была ему свойственна до момента полного растления собственным любопытством. — Да, извините. Грубо вышло с моей стороны произносить вслух не ваше имя, даже не здороваясь. — сквозь хриплый кашель пытался Онегин изменить тон на более стальной, — Просто напомнили вы мне одного молодого человека. Будто вас один художник прописывал. Голос, лицо, даже волосы ваши… вы не родственником ему приходитесь случайно? — Лично я не припоминаю родственников в точь-точь похожих на меня. К тому же, я единственный наследник в семье. — смотря вдаль говорил юнец. — А может представимся, раз уж встретились так и друг друга знать не знаем? — протянул он игриво мужчине руку. — Всеволодом меня звать. — Евгений Онегин. — ответил он пожатием. Ожидал денди услышать всё, но никак не: «Вы тот самый, что учудил представление на чьих-то именинах?». Именно эта цитата повергла его в жутчайший шок, что одаривал его резким мандражом в тонких фалангах. — Откуда… вы… слыхали об этом? — с неуверенностью проговорил Онегин. Новоиспечённый собеседник на вопрос лишь шутливо улыбнулся, томя мужчину в ожидании адекватного ответа. Евгений не был похож сам на себя: обычно это он вертит всеми, как вздумает его чёрствая и извращённая душа; обычно это он дразнит женщин и мужчин недомолвками и фривольностями. А тут абсолютно невинный комментарий поверг его в животный ужас. Не мог Онегин отойти от мысли, что это Владимир просто над ним дурачиться. Вот только, как он может это делать, если его останки уже как давно сглатывает с жадностью земля? Юноша, поняв, что застал мужчину врасплох, сразу же решил сменить тему. — Та-ак, зачем же прогуливаетесь в такую погоду у воды? — нерешительно спросил тот от неловкости небольшой, — знаете просто, жутко немного это выглядит, особенно с вашим не очень здоровым видом. Неужто через речные глубины захотелось на тот свет попасть? Хоть и был Всеволод очень похож на Ленского, но отличия да были. В юнце уже читалось некое циничное озорство, которое было чуждо для Владимира. Однако нельзя сказать, что он был грязнейшим скептиком, как никак они ведь только начали общение. — Полюбилось мне это место, потому что безлюдно здесь и тишина сплошная бродит. — сдержанно выдал мужчина. — Как поэтично однако выразились. Тишина сплошная значит бродит… Юноша, призадумавшись, тут же начал цитировать английское стихотворение:How long didst thou think that his silence was slumber? When the wind waved his garment, how oft didst thou start? How many long days and long weeks didst thou number, Ere he faded before thee, the friend of thy heart? And, oh! was it meet, that — no requiem read o'er him, No mother to weep, and no friend to deplore him, And thou, little guardian, alone stretched before him — Unhonoured the pilgrim from life should depart?
Уроженец Петербурга старался не перебивать Всеволода. Казалось, что будет грешно прервать его речь, в которой слова выходят сквозь отточенный английский акцент, без запинок. Перевод фрагмента из этой работы Евгений знал прекрасно: это же сэр Вальтер Скотт! А потому, зная о чём молодец «распевает», колкий холодок прошёлся по спине, а ветер слабо поднялся, тревожа мирно спящий штиль. Ещё этот по своему звонкий голос больно задевал запертые воспоминания о златых днях, когда Владимир с безгрешным языком пел о природе, высших идеалах и своей любви. Внезапно этот ящик с моментами открылся и пред мужчиной предстала картина о том, какое величайшее будущее могло ждать совсем зелёного поэта. Однако он разрушил стекло, что покрывало лёгкие акварельные этюды успеха, разбиваясь в острые осколки: осколки несбывшегося будущего, которое он же и погубил. Не заметил Всеволод того, как глаза Евгения утопали в глубоких копаниях своего разума, а потому продолжал что-то да говорить, но мужчина его не слушал, ведь зациклился тот на строфе, которая прекрасно ложится на убийство Владимира им же. Разве совсем юный поэт заслуживал такой смерти? Очевидно, что нет. В его истории слишком много «Если бы», но это уже неважно, ведь исход уже произошёл. — Я ещё немецкий хорошо знаю. Вот например, не составит мне труда работы Гёте рассказать на его родном языке. Кровь чуть в лёд не превратилась, как только он услышал об авторе «Фауста». «Долгое время я читал труды Гёте. Не как мой любимый Кант конечно, но я не отрицаю его заслуги в немецкой философии…» — вспоминал Онегин тот певческий звук когда-то живого человека, который он не услышит вновь.Nun verlaß ich diese Hütte, Meiner Liebsten Aufenthalt, Wandle mit verhülltem Schritte…
Вот только прямо сейчас мужские высокие нотки проникали в его уши, но от них не веяло теплом: веяло стужей, что разъедала кожу. Будто Всеволод — это Ленский с того света, готовый поиздеваться над и так больной душой. Однако стал бы настоящий Владимир так глумиться над другом, что хоть и предал его доверие, но близким другом? К сожалению, ответа никто не узнает, ведь юная душа растворилась в этом бренном мире вместе с родителями. — Прошу, перестаньте… — стараясь не выдавать эмоций, сказал Евгений. — Я рассказываю плохо? — Нет, я не хотел задеть вас, — от сказанного ему стало тошно, ведь именно из-за задетых чужих чувств он сейчас корит себя за всё совершённое. — для меня Гёте… ассоциируется с неприятным прошлым — попытался Онегин замять конфуз. — С товарищем вашим связано? — Да. Тоже был увлечён в поэзию с головой… всем сердцем своим. Статный дворянин замялся. Резко вдруг вспомнились те строки, в которых прослеживались безукоризненные, как сон младенца, идеи. Да и банальные встречи: верховая езда, разговоры у бильярдного стола, брудершафт. Не выдержало его стальное сердце такого потока тёплой ностальгии, которая никогда не повториться. Лишь прохладный конденсат в воздухе намекал на происхождение Всеволода: Евгений желает наказать себя за свою непутёвую жизнь, в которой он явно свернул не туда. Украдкой взглянув на клона Владимира, мужчина присмотрелся к его глазам. Этот взгляд, в котором искрилось лишь бледноватое и безобидное нахальство, вызванное юношеским бунтом. Когда-то Онегин и сам был таким: юрким, находчивым и пылким. С возрастом это всё лишь постепенно испарялось, как странники в тумане. Но было что-то ласковое в этих серо-голубых радужках: совсем маленькая капелька голубой непорочности, тонувшая в туманной Неве Всеволода. Та самая капля, что была в глазах юного полурусского пиита. От обилия тяжести он упал на колени перед тёмной фигурой, резко схватил за нежные руки и поднёс к своему рту, не поднимая головы, словно выпрашивая снисхождение у горделивого Бога. — Володенька… родненький, прошу простить меня. Помиловать меня, слышишь? — траурным голосом громко и эмоционально выдал Онегин, — по глупости своей я свершил это унижение над твоей честью. Я не знаю, как я мог позволить себе такое безобразие на торжестве Лариных. Я же… старше вас на все восемь лет, а повёл себя хуже крестьянского мальчишки. Иногда Онегин срывался на крик, создавая впечатление того, будто он плачет, как Мария Магдалина. На самом деле впечатления от расстрела не притупились, а всего-навсего были запиханы в долгий ящик сознания только для того, чтобы выждать момент и больно ранить в истерзанное временем сердце. Видимо годы продолжительного молчания дали о себе знать. И когда все накопленные слова скорби были сказаны, мужчина подумал: «А что если я смогу начать жизнь по новому?» Эта мысль тоже имела место быть, ведь Евгений испытал самый настоящий, первородный катарсис. Что если это было так задумано изначально? Что если Всеволод здесь для того, чтобы от лица Ленского простить его? Хоть и пытался успокоить себя Онегин, но не давало ему покоя то, к какой роли принадлежит этот знакомый незнакомец: к роли палача или роли освободителя? Правда этот вопрос остался висеть в его мысленных тучах, а туман у Невы всё сгущался, и сгущался, словно накопленные размышления выплёскивались в атмосферу. Ощущая тянущуюся надежду в своей душе, Онегин взглянул на лицо Всеволода, что своими суженными зрачками растерянно поглядывал на него, да дивился с поведения, совсем не свойственное мужчинам. Его густые брови изогнулись от некой жалости. — Евгений, друг мой милый, вы чего? — спрашивает Всеволод так, словно он и есть Ленский, — что же вы напуганы так, будто приведение увидели? Я так похожу на мёртвых что ли? — он неожиданно хихикнул, сменил выражение лица на более радостное и добавил: — вы всегда были так забывчивы. Неужели вы не знаете, когда именины у старшей Ларины? А между прочим, сейчас осень. Поэтому ничего такого, пока что не произошло. Да и если и было, то на дуэли закончилось всё ничем. Онегину было уже всё равно на то, что у этого юноши были воспоминания Володи. Вопрос только в другом: откуда они у него? Поэтому взяв себя в руки, Евгений решительно спросил: — Полно вам над моей искалеченной душой веселиться. Лучше ответьте мне: вас точно не Владимиром зовут? Владимиром Ленским? — Да что вы ко мне с этим именем прицепились? Не крестили меня Владимиром. Сколько мне вам это повторять? — юноша отпустил ладони мужчины и угрюмо отвернулся от него, — впрочем, коли удобно меня считать тем, кем я не являюсь, на то ваша воля. — таинственное существо снова повернулось лицом к Евгению с очередной улыбкой и пустым взглядом сказало: — Ведь в любом случае, я здесь по той причине, потому что вы этого и хотели.