Подарок на новоселье

Атсуши нравилась его пусть и крайне маленькая, но новая квартира. И дело было не столько в том, что у него наконец появился собственный уголок спокойствия и тишины, сколько в том, что уголок этот ему подарило агентство на недавно прошедшее двадцатиоднолетие. Дазай купил саму квартиру, и откуда у него были на нее деньги знать не хотелось, а кучу сертификатов в магазинах для дома и мебели — все остальные. Он был в восторге. Подошел со всей ответственностью к тому, чтобы сделать каждый уголок, каждую деталь квартиры воплощением уюта и ласкового дружелюбия, потому что иначе и быть не могло, иначе ему не было смысла вообще иметь личное пространство. Атсуши помнил, как будто это было вчера, как от души разревелся прямо на глазах всех коллег и не мог прекратить их благодарить. Теперь же они любили наведываться, пить у него чай, жаловаться на работу и то, как не хватало порядочного, очаровательного тигра в их хаосе саркастичных, жестоких эсперов, а он и рад выслушать: интерес к жизни агентства все еще горел, пусть напоминал о себе только постами с новостных каналов и гостящими уже бывшими коллегами. Прошла всего пара месяцев с тех пор, как ему вручили заявление на увольнение и сказали, что он может идти той дорогой, которую выберет сам — это уже подарок директора. Они уволили его ярко, со слезами на глазах, но искренней радостью, потому что детям вроде Атсуши и правда не место в жестокости, а вот уходить оказалось тяжело. Работу найти не проблема: давнее увлечение цветами подарило множество знакомств с цветочными магазинами, — а вот прощаться с прошлым как всегда трудно, особенно, когда он понял, что иметь дела с мафией не обязательно. Никаких заданий на устранение, никакой бумажной волокиты и кровь на руках разве что от неудавшейся попытки подрезать стебель. Никакого Акутагавы Рюноске и его колких комментариев. От мысли об этом почему-то стало немного тоскливо. Напарник-вроде-как-враг был, конечно, той еще занозой, чертовски грубой, жестокой и ненавидящей Атсуши всем сердцем, но почти такой же родной, как агентство, потому что несмотря на неприязнь все равно прикрывал, все равно спасал, защищал и даже вроде как заботился. Это нельзя понять сразу: свои мысли Акутагава шифровал получше даже Дазая, — и все же через время становилось заметно. Атсуши улыбнулся этой мысли, любуясь из окна пейзажем ночной Йокогамы. Проклятый город, у которого что ни день, то проблемы и катастрофы, и все же полюбившийся, как дом родной, он напоминал бывшего напарника. Разве что принял оборотня любезнее и обходился с ним ласковее. «Интересно, он прочитал то сообщение?» — промелькнуло в голове, заставляя сжать губы плотнее. Он оставил Акутагаве адрес, не до конца понимая, зачем, просто захотелось, показалось важным оповестить и об увольнении, и о новом месте жительства. Атсуши даже порывался сообщить место работы, но вовремя остановил себя, представляя, сколько неприятностей его глупая привязанность могла принести владелице и новым коллегами — Акутагава все равно ни разу не пришел. И это, самую малость, обижало. Близки они не были, вне заданий не встречались, и все же Атсуши надеялся хотя бы раз, в последний раз, попытаться поговорить по душам. — Придурок ты, — цокнул он сам на себя и помотал головой. Что думать о том, чего никогда не будет? Даже если он все еще помогал агентству при необходимости, даже если все еще отслеживал информацию о своей цене на рынке, миры их совсем теперь не пересекались. И к счастью. — М? В дверь едва заметно постучали. Обычный человек и не расслышал бы: настолько тихим оказался звук, — но Атсуши таковым не являлся и тихо подошел ко входной двери, заглядывая в глазок и готовясь в случае чего как можно быстрее выкинуть недоброжелателя из дома, чтобы не создавать лишний шум. Но в коридоре его ждал Акутагава. Покачивающийся, державшийся за бок Акутагава Рюноске, который, кажется, вот-вот грохнется прямо там в обморок. Дверь оказалась открыла молниеносно и так же быстро был подхвачен потерявший опору раненный мафиози. Он не мог вымолвить ни слова, только слабо цеплялся за футболку Атсуши в попытках удержаться и сохранить хоть немного самостоятельности, но Накаджима лишь покачал головой и потащил его на свою кровать, быстро раздел, просто рвя и без того потрепанную одежду, и достал из тумбочку одну из многочисленных аптечек. Привычка из будней вечно раненного детектива сейчас пришлась как никогда кстати. Он прерывал все попытки бывшего напарника приподняться или что-то сказать, старательно осмотрел рану на боку и аккуратно ее промывал. Это больно, адски неприятно, но Акутагава терпел стойко. — Ты молодец, — ласкового прошептал Атсуши и, бросив окровавленную тряпку на пол, погладил его по влажным от пота волосам. Ночь будет долгой, бессонной и тяжелой. Он отходил от мафиози только при крайней необходимости: чтобы промыть тряпки, достать из другой аптечки закончившийся препарат, быстро перекусить и обработать руки, — потому что страшно. Акутагава и так не обладал здоровым цветом кожи, а сейчас почти сливался с наложенными бинтами, вел себя беспокойно, то и дело пытался активировать способность и успокаивался только в тот момент, когда слышал голос Атсуши, а потом все начиналось сначала, стоило отойти на пару минут, и это утомляло. Ему приходилось ухаживать за ранеными, Атсуши не был новичком, но мафиози оказался просто до ужаса отвратительным пациентом, от чьего состояния к тому же сердце кровью обливалось. Руки порывались найти контакты коллег, позвонить Йосано, посоветоваться с Дазаем, даже Рампо бы не помешал своими шутками и беззаботностью — на улице темная, уже не доставляющая удовольствия ночь, и Атсуши был достаточно совестливым, чтобы не допустить такой ошибки, поэтому справляться приходилось в одиночестве, тишине и тревоге. И за Акутагаву, и за себя, и за уже сильно полюбившуюся квартиру. Если окажется, что враги Портовой Мафии вычислили местонахождение бывшего напарника и собирались напасть, спокойная жизнь откладывалась на неопределенный срок. Атсуши ненавидел неизвестность. Атсуши терпеть не мог неожиданные выкрутасы жизни и, особенно, бывшего горе-напарника. Он вздохнул, протирая лоб мафиози и кладя на него чистую холодную повязку. — Ты выбрал просто отвратительный повод прийти сюда, — прошептал и поднялся, чтобы немного отдохнул, смотря на Йокогаму. Пусть она теперь не так уж и радовала глаз, это было лучше, чем беспрерывно смотреть на лихарадившего Акутагаву, и дарило хотя бы иллюзию необходимого спокойствия. В голове ни одна мысль, кроме бескрайней тревоги, не задерживалась надолго, и Атсуши ненавидел такие моменты особенно сильно, пытаясь ухватить хотя бы воспоминания, какие-нибудь глупые анекдоты от Дазая и Рампо. Тщетно. Страшно, чтоб вас всех. Он кинул на мафиози быстрый взгляд, проверяя состояние, и вернулся к картине за окном. Уже начало светать. Сколько же он просидел над ним? Очевидно, дольше, чем представлял, и осознание этого навалилось на плечи горным хребтом усталости и сонливости — плохой знак и еще более глупая попытка организма плюнуть на человека в кровати и просто лечь на ковре в гостинной. Бесспорно, Атсуши приобрел прекрасный ковер, мягкий, уютный, он и правда периодически засыпал прямо на нем, но сейчас только помотал головой и вернулся на поставленный рядом с больным стул, вновь принимаясь работать над Акутагавой и молиться не уснуть, потому что голова уже слабо соображала, а руки двигались на автомате, привыкшие за несколько часов монотонно работы. — Тигр… — Над ухом раздался совсем тихий шепот, почти хрип, и Атсуши резко открыл глаза, а после и вовсе вскочил, заметавшись. Все-таки уснул. Прямо так, у больного под боком, и тело ныло, затекшее, не давая ни шанса на оправдания перед самим собой и совестью. Атсуши кинул взгляд на лицо мафиози и пораженно застыл: тот мало того, что действительно очнулся несмотря на серьезные раны, так еще и смотрел на него совсем не как обычно. Устало и… Благодарно? — Хочешь пить? — тихо спросил Атсуши, на что ему только кивнули, и он тут же испарился в поисках чистого стакана воды и чего-то достаточно легкого, чтобы мафиози мог съесть и не убиться неподходящей пищей. Собрав найденное, он вернулся и вновь сел, положив поднос на тумбочку, а сам наклонился к Акутагаве. Тот непонимающе нахмурился, и Атсуши улыбнулся без какого-либо удивления, поясняя: — Ты ранен, тело ведь наверняка болит и не слушается, я помогу. Удивительно, но больше мафиози не возникал, послушно принимая его заботу. И если это был такой своеобразный подарок на новоселье, то, во-первых, он немного опоздал, а во-вторых, Атсуши искренне надеялся, что нет, потому что подарки в виде полумертвых бандитов он получать не хотел. И все же заботился со всем усердием, прерывая недовольство бывшего напарника и чутко следя, чтоб тот и не думал даже пытаться подняться: хмуриться и кривить губы Акутагава мог сколько угодно, но его сил не хватало даже на то, чтобы возражать, что уж говорить о своеволии. Зато Атсуши говорил много: и причитал, и ругался, и откровенно матерился, шептал какие-то успокаивающие слова, вновь занимаясь раной, и поглаживал его по голове, жалея, что не мог забрать хотя бы часть чужой боли. Выздоравливал мафиози с поразительной для угробленного почти в хлам здоровья скоростью, и уже через пару дней Атсуши все же разрешил ему сесть и даже подняться, чтобы сходить в уборную. Но всегда был рядом, не оставлял ни на минуту, даже когда извинялся перед коллегами по телефону за то, что не мог выйти. Они были понимающими, слишком хорошими и добрыми, чтобы осуждать его, и мысленно Атсуши уже выстроил себе беспощадный график благодарности и извинений за доставленные неприятности, параллельно ловя себя на мысли, что у Акутагавы шикарное тонкое тело и красивые шрамы. А после сразу же отворачивался, понимая, что засмотрелся. И что бывший напарник оказался симпатичен ему не только как человек со столь же тяжелой судьбой, но и как парень. Не то чтобы Атсуши не подозревал этого раньше: с таким-то детством у него просто не мог образоваться нормальный вкус на людей, — просто принять это оказалось сложнее, чем осознать и сопоставить с месяцами постоянных драк, ругани и битв рука об руку исключительно по причине необходимости. — Ты так и будешь курицей-наседкой ходить за мной попятам? — нахмурился Акутагава, надевая одолженную ему одежду. — Бесишь. — Я за тебя переживаю. Лицо мафиози стало еще мрачнее, и он недовольно цокнул. Атсуши вздохнул и покачал головой на его совсем непонятное поведение, направившись на кухню. Нужно было приготовить завтрак, разобраться с тем, сколько еще понадобится времени, чтобы Акутагава вернулся в строй, и что делать с угрозой обнаружения, нападения и разгромления. И если с первыми двумя пунктами еще что-то можно было придумать и сообразить, то к последнему не хотелось даже прикасаться. Что будет если сюда заявятся враги Портовой Мафии? Возвращаться в агентство? Увольняться из магазинчика, где он и так уже подвел людей? Отвратительное стечение обстоятельств — хуже не придумаешь. Разве что то, что мафиози ходил чересчур тихо, не оставлял вообще никакого присутствия и от того каждый раз пугал до чертиков, оказываясь за спиной. Вот и сейчас Атсуши вздрогнул, услышав удивительно довольный хмык рядом. — Лучше, чем я ожидал, — прохрипел Акутагава: на задании он умудрился не только получить ранение, но и сорвать голос. Атсуши повернулся к нему, облокотившись о гарбитур, и нахмурился. — Что ты имеешь ввиду? — Здесь уютно. Думал, тебе понадобился больше времени, чтобы забыть привычки общежития. В его хрипе слышалось удивление, приятное такое, почти довольное, и Атсуши готов поклясться, что отвернулся обратно к сковороде не потому, что горело лица, а потому, что те самые котлеты, из магазинчика напротив, немного подгорели с одной стороны. И вовсе не стало ему жарко, и улыбка, счастливая до одури, не расцвела на лице. Нет, совершенно точно нет. И дрогнувшие в улыбке губы Акутагавы ему точно почудились, потому что это просто не могло быть правдой. — И я точно не ожидал увидеть здесь столько растений, — продолжит тот, а Атсуши кажется, что у него вот-вот сердце выпрыгнет из груди. — Ты ведь работаешь в цветочном? — Я тебе об этом ничего не говорил, — слетело с губ, и он только потом осознает, что услышал и что сказал, резко поворачиваясь к мафиози с непониманием. — Откуда ты знаешь? Я даже агентству ничего не говорил. Акутагаву его хмурость ничуть не удивила и уж точно не пугала, он лишь сел за стол, сложив ногу на ногу, и пожал плечами, как будто интересоваться жизнью Накаджимы Атсуши для него было также естественно, как дышать. Но ведь не было. Он знал наверняка, это совершенно не в духе мафиози, не его стиль, не его подход. Так почему? Как? И, что особенно важно, зачем? — От Дазая ничего не скроешь, — только и ответил он. — А тебе это зачем? Этот вопрос все же вывел из равнодушного равновесия, и мафиози повел плечом, словно тема для него была запретная и гнетущая, но Атсуши отступать не хотелось, потому что это странно, неправильно и чертовски пугающе, когда человек, ненавидевший тебя, интересуется новым местом работы. Он выключил плиту, отодвигая сковороду с готовыми котлетами в сторону, и все свое внимание обратил на Акутагаву. Молчал тот долго, наверняка думая, что ответить, и это длилось по ощущениям практически вечность, пока он все же не заговорил: — Мне было интересно, куда ты сбежал от проблем. И… — И? — От меня. В серых глазах промелькнуло что-то вроде обиды, и сердце Атсуши пропустило удар. Сбежал? От Акутагавы? В голове не укладывалось, как он вообще мог прийти к такой мысли или, может, оправданию своего любопытства, потому что Атсуши никогда не убегал от него, то есть, да, были моменты, когда он давал деру с перепугу, но последние месяцы они работали только друг с другом практически постоянно, и, ему по крайней мере, стали немного ближе несмотря на все презрение мафиози. А тот думал, что он свалил подальше об проблем? Смех сам собой вырвался наружу, и Атсуши прогнулся, запрокидывая голову назад и пытаясь успокоиться, потому что в голове сам собой всплыл небольшой факт: когда-то Дазай также бросил мафию. — Что смешного? — Просто ты идиот, Акутагава, — сквозь смех признался Атсуши и, подуспокоившись, мягко улыбнулся: — Стал бы я присылать тебе адрес, если бы сбегал? Стал бы жаловаться Дазаю, что ты ни разу меня не навестил? И… Черт! Зачем ты тогда пришел к человеку, которого считаешь беглецом? Еще немного и Акутагава от таких откровений сломается: об этом говорили все более затяжные минуты молчания и мыслительные процессы. Но Атсуши они уже не пугали, он продолжил готовить им обед, параллельно прислушиваясь к мафиози, и веселился ото всей души, потому что это действительно смешно. А еще в какой-то извращенной манере мило. Мог ли он надеяться, что этот хмурый черт скучал по нему? Или хотя бы порывался прийти и дать по морде за побег, пусть это и не он? Метался ли бывший напарник в ярости и обиде? Если хотя бы один из вопросов с положительным ответом, Атсуши готов дать шанс своему вкусу в партнерах. Нет, правда, он даже готов попробовать с Акутагавой. Потому что тот красивый, у него сексуальный голос даже сейчас, а еще к его психозам Атсуши практически привык, вовремя понимал, когда лучше уйти с глаз долой, а когда лучше, наоборот, остаться до победного, и даже умудрялся в последние месяцы не терять ни одной конечности. — Я понял, что ты не сбегал, когда получил сообщение, — тихо ответил мафиози. — Но-о? И снова замолчал, но через секунду Атсуши не успел даже пискнуть, как оказался в паре сантиметров от него, оплетенный Расемоном. Тигр никак не отреагировал, даже ухом не повел: опасности ни способность, ни ее хозяин не представляли. А вот близость последнего к Атсуши — очень даже. Потому что жарко, потому что во рту чертовски много слюны, а взгляд у Акутагавы какой-то пламенный, но не яростный, и это немного страшно, но в целом даже как-то сексуально. И губы у него тонкие, сухие, потрескавшиеся — так и хочется облизать. — Ты меня бесишь. — А мне ты нравишься. И сам того не поняв, поцеловал Акутагаву, резко притянув за ворот рубашки. Без какой-либо мысли, просто со скопившейся страстью. Атсуши хотел почти сразу же отпустить его, но мафиози не дал: он сам обнял его и углубил поцелуй, перехватывая всю инициативу и не позволяя отстраниться, пока воздух совсем не закончился. Атсуши едва сдержал недовольный стон и попытку вновь коснуться чужих губ своими, лишь прямо смотрел на отвернувшегося Акутагаву и ждал, рассматривая его красные уши и зная: у самого лицо пунцовое. — Чертов тигр… — Слушай, у тебя только оскорбления в запасе? — стушевался Атсуши и начал мять рукой шею. — Мне, между прочим, понравилось. Ты охренительно целуешься, в курсе? Все, Акутагава окончательно сломался. Атсуши понял это, валяясь в его ногах уже без Расемона на талии и чудом не задев угол стола, но подниматься не спешил, рассматривая растерянного своими же действиями и чувствами мафиози. Мило. Такое выражение лица шло ему гораздо больше невыносимо кислой физиономии с угрожающего оскала. — А еще мило смущаешься. Но, вообще, ты пиздец какой красивый, Акутагава. Это преступление, потому что у меня, ну, даже злиться на тебя не получается. Как ты это делаешь? Приворожил меня, да? То-о-очно. Тогда это объясняет, почему я тебя так ждал. О! А еще… Он нес какой-то объективный бред вперемешку с правдой, неожиданно разоткровенничавшись и не сводя взгляда с чужого лица, потому что от каждого нового слова оно менялось на неожиданные, новые выражения, которые Атсуши запоминал с поистине детской радостью. И продолжал дальше изводить закрытого, не привыкшего к искренности мафиози своей абсолютно открытой душой. Скрывать ему нечего, даже симпатию, а дома уютно, спокойно, дом и создан для того, чтобы в нем не стесняться даже голышом ходить, и это только сильнее уверяло в правильности решения. В конце концов Акутагава сдался и выставил руку в безмолвной просьбе заткнуться уже наконец. Атсуши тут же прекратил говорить и улыбнулся во все тридцать два, когда к нему наконец повернулись лицом. Кажется, кое-кто тоже захотел пооткровенничать. — Ты… Ха-а, — искренность давалась мафиози тяжело. — Бесишь меня тем, насколько влечешь и заставляешь переживать. Я несколько раз порывался прийти и избить тебя, потому что о таком обычно предупреждают лицом к лицу, но мне… Я не смог. — Атсуши наклонил голову с интересом. Акутагава перевел дух и продолжил спустя практически минуту: — И взял задание на чистку. Неудачно. — С каждым словом ему было все труднее и труднее говорить, а глаза подозрительно заблестели. — И не знал, где спрятаться и зализать раны. — Он сглотнул. — Твой дом оказался поблизости. — Врешь. —… С тобой безопасно, — все же признался Акутагава и встал, чтобы уйти из квартиры и вновь заглушить все заново пробужденные чувства. Атсуши не дал. Он вскочил и побежал следом, хватая мафиози у самого выхода в коридор, а после крепко прижал к себе, обхватив ниже талии, чтобы не задеть рану. И вновь заговорил: — Оставайся. Тут и правда безопасно. И уютно, сам же сказал, да и не зря же я на тебя приготовил… — Акутагава попытался вырваться, но безуспешно. — Давай попробуем, а? Ну, знаешь, поцелуи на ночь, объятия, совместная жизнь… Все в таком духе. Ты мне нравишься, правда. Очень. И я не сбегал. Я ждал. Мафиози прекратил сопротивляться, но не ответил. — Акутагава? — Рюноске, — поправил он. — Если собрался пробовать, хотя бы по имени зови. Кажется, тигр довольно зарычал внутри и одобрительно кивнул. Атсуши с ним полностью согласен и потому освободил Рюноске, переплетая их пальцы. — У тебя даже имя красивое. Кажется, именно этого квартирке и не хватало. Любви двух недолюбленных эсперов.

***

Рюноске искренне думал, что ненавидел чертового тигра, ровно до того момента, как тот уволился, переехал в новенькую квартирку и больше никак, абсолютно, чтоб его, никак не мог быть связан с мафией. Сначала была усмешка: из войн эсперов никому не удалось выбраться, — потом он безжалостно вырезал весь штаб вражеской организации, попутно крича что-то о том, что даже уйти нормально тигр не смог, потому что пустота в сердце образовалась также быстро, как Дазай сообщил о новом адресе уже бывшего напарника. Он ненавидел Накаджиму Атсуши со всей искренностью. Только теперь не за связь с Дазаем, не за то, что ему больше повезло со способностью, не за все в целом, за что Рюноске до этого плевался ядом и отрубал ему конечности. Теперь он ненавидел, потому что скучал. Тосковал. Как пару лет назад, когда Дазай решил уйти из мафии. То и дело порывался позвать, оставаясь в тишине окровавленного помещения на очередной зачистке. И руку тянул на уровне ремня-хвоста. Тигра рядом не было. И не будет. Никогда. Принять желание увидеть его оказалось легко. Рюноске оправдывал себя привычкой, только-только налаженой почти до идеала командной работой и тем, что так было просто на просто проще, чем работать одному. Предпочитая не думать о том, что больше всего ненавидел работать в команде. Рассматривая немигающим взглядом фото от бывшего напарника, где он и Дазай вместе, в той самой квартире, и подпись: «Не хочешь заглянуть?» — вместе с адресом. Он хотел. Хотел сильно, и раз десять порывался, потому что все так же тосковал, все также искал прикосновения. На простую привычку не похоже. И это понимание Рюноске тоже ненавидел. У него список ненавистных вещей в целом последние дни рос в геометрической прогрессии, а злость то ли на довольного жизнью тигра, то ли на себя, не угасала даже после заданий. И как назло вспоминались аккуратные, боязливые касания, обеспокоенный взгляд, неловкое: «Ты в порядке?». Нет, не в порядке. У Рюноске ломка, ему нужно, чтобы его тигр был рядом, чтобы они вновь ходили на задания вдвоем, чтобы он вновь мог защищать этого невозможного придурка и вместе с тем давить довольный оскал, когда тот вновь превосходил сам себя. И это пугало больше, чем боль после ухода Дазая. Потому что Дазай предатель, он и не мог вернуться, пусть бы его и приняли, а Накаджима никого не предавал, ему просто подарили на совершеннолетие свободу, квартиру и шанс на нормальную жизнь. Он все еще где-то рядом. Он, чтоб его, пригласил Рюноске к себе! Просто так, чтобы показать новый дом, может, поговорить по душам спустя столько времени совместной работы. Как друга. Как коллегу. Рюноске ненавидел его за эту светлую, ласковую улыбку, за это ожидание, за сердце, пропустившее удар. И каждый раз, смотря в окно той самой квартиры с высотки, останавливал себя от того, чтобы прийти. Тигр или храбрец, или глупец, и он больше склонялся к последнему, потому что приглашать мафиози все равно, что обречь дом на огромный прицел. Рюноске не хотел этого. Он наблюдал за маленьким, таким скромным счастьем бывшего напарника и уходил с болью в сердце, пустотой во взгляде и темнотой вместо будущего. А потом допустил ошибку. Подставился, едва смог выкарабкаться и пришел, чисто на инстинктах, к злополучной квартире. Даже не надеялся, что тигр что-то услышит, но тот удивительно быстро материализовался у входа и — боже, подари ему мозг — без всяких вопросов затащил полумертвого Рюноске к себе. Он плохо помнил ту ночь, как за ним ухаживали и что говорили. Но говорил Накаджима много и ласково. Также ласково гладил его, успокаивал, подбадривал, ворчал, наверняка, о том, какой Рюноске кретин неаккуратный или что-то в этом роде. И это сносило крышу лучше вина Накахары, лучше похвалы Дазая и упоения собственной силой. На краю сознания Рюноске неожиданно понял, что ему нравилось быть сейчас таким беспомощным, нуждающимся в заботе тигра, потому что это чертовски приятно — чувствовать его беспокойство, его тревогу за жизнь бывшего напарника. Потому что Рюноске никто не забывал, и он явно значил в чужой жизни больше, чем просто машина для убийства по соседству, а это уже больше, чем он мог бы просить. Выздоровление шло туго. И Рюноске не скрывал от самого себя удовлетворения: Атсуши ухаживал за ним со всей ответственность и строгостью. В собственном доме он был другим, не боялся, уверенно стоял на своем и казался настолько владельцем ситуации, что спорить не хотелось. Так уж и быть, пока можно побыть послушным. До полного выздоровления и в качестве подарка на новоселье, потому что ничего лучше он все равно не придумает и не подарит. Но тигр не отходил, он даже не спал, пока Рюноске не прогонял его, угрожая Расемоном, медленно, но верно пробуждая внутри дракона. Забота? Замечательно. Но он чувствовал себя слишком хорошо и здорово, чтобы продолжать так переживал. А еще хотелось получше осмотреть квартиру, что проблематично с беспокойной курицей-наседкой под боком. Взгляд то и дело падал на множество растений, рядом с каждой из которых была своя мягкая игрушка, переходил на маленькие статуэтки, а после — на мебель. Скромную, дешевую, но удивительно уютную даже для привередливого Рюноске. Здесь все кричало о хозяине, здесь все пахло тигром, напоминало его и, что нравилось особенно сильно, их миссии в других городах, откуда Атсуши всегда брал что-то в качестве сувенира. Рюноске завидовал такой простоте: сам он боялся пытаться наполнить квартиру воспоминаниями и даже появляться там когда-либо, кроме посиделок с сестрой, — но еще сильнее хотел в ней жить. Пропахнуть этим ароматом, знать каждую деталь и принести что-то свое. Здесь ужасно мало места, но так много воспоминаний — ему хотелось бы, чтобы воспоминаний об их встречах здесь тоже было навалом. Странное чувство. Как и весь Накаджима Атсуши. Странный, теплый, лучезарный. Любимый такой, обожаемый. Рюноске он и правда тянул к себе магнитом, а тот устал сопротивляться. Будь что будет. И пусть это «будет» окажется самым удачным исходом.