Лети

      Свет.       Больше всего раздражает свет. Резкий, белый, слепящий. Названный по имени дневного, но далекий от настоящего солнечного света так же, как еда «со вкусом диких ягод» от настоящих диких ягод.       — Что значит — сделать ничего нельзя? — Тони обводит ненавидящим взглядом двух человек в белых халатах, стоящих перед ним в пахнущем стерильностью коридоре. — Если лично вы не можете ничего сделать, то так и говорите — «мы не можем ничего сделать». И я заменю вас на тех, кто сможет.       Он ненавидит их каждой клеткой своего тела. Почему они сдаются? Почему так быстро признают себя побеждёнными? Тони кажется, что он рефери, который стоит над бойцом, отказывающимся подниматься. Он бы вышел на ринг сам и бился до конца, он всегда бился до конца, в его вселенной не существовало ничего невозможного. И он побеждал. Почему эти ничтожества не могут поступать так же? Зачем они говорят, что больше ничего нельзя сделать?       Короткий шаг вперёд. Сухащавый очкарик чуть отшатывается под его взглядом.       — Мистер Старк… мы бы сами заменили себя, если бы это помогло, но кем? Вы же знаете — по вашему кейсу организован круглый стол с топовыми специалистами в нашей области. Мы уже попробовали все, что предлагали наши коллеги. Но организм пациента…       — …. Питера, — поправляет его невысокая полная женщина, теребящая в руках медицинский планшет. В ее взгляде за беспомощностью Тони видит сопереживание, но даже оно его бесит.       — … да, организм Питера не реагирует ни на какие манипуляции. Его иммунная система с невероятной силой работает в режиме уничтожения, но направлена против себя. Это уникальный случай, мы пытаемся применить те же способы, что используются для облегчения состояния в таких ситуациях, но… понимаете, аутоиммунные заболевания обычно затрагивают только отдельные органы — поджелудочную или щитовидную железу, суставы, сосуды. А Питер… все происходит гораздо быстрее и атаке подвергаются буквально все системы.       Тони оглядывается на окно в палату. На бледном лице выделяются болезненно-красные губы и провалы глаз. Питер смотрит на него, и Тони непроизвольно улыбается в ответ. Остатки улыбки достаются людям в белых халатах, когда он отворачивается от окна, это тоже бесит.       — Понимаете, это как течи в судне — их слишком много, и, пока мы пытаемся заделать одну…       — … приберегите очевидные метафоры для тупых, — сквозь зубы перебивает сочувствующую женщину Старк, — и потратьте освободившееся время на то, чтобы думать дальше. Вы же учились этому всю жизнь, какого хрена вы сдаётесь, стоит появиться чему-то чуть более сложному, чем случай из учебника?!       Врачи мельком переглядываются, заставляя скрипнуть зубами. Будто его тоже считают сложным пациентом. Или идиотом, неспособным понять то, что ему говорят. Тони хочет разнести весь коридор этой стерильной больницы, чтобы доказать, что он понимает каждое слово в тех извиняющихся путаных объяснениях, богатых медицинскими терминами, которыми они его кормят, но просто отказывается принимать их за финальную точку. Он никогда не останавливался, сталкиваясь с препятствиями, и всегда добивался своего, опровергая устоявшиеся предрассудки, подчиняя законы природы своей воле. Почему они не хотят делать то же самое в своей области?? Разве это не их долг?       Из палаты выходит Брюс, трогает Старка за рукав. На нем тоже очки. Он один из них, он не на его стороне.       — Тони? Побудь с Питером. Я хочу обсудить с врачами одну идею, — мягкий обычно Брюс смотрит прямо и непререкаемо. — Иди.       Тони послушно входит обратно в палату. Воздух здесь общий с Питером, он боится дышать рядом, чтобы ему не досталось меньше.       — Малыш? Держись, ладно? — он кладёт ладонь на раскалённый лоб. Касается этого же места губами — губам ещё горячее. — У Брюса есть идея, сейчас он ее перетрет с другими четырёхглазыми, и они займутся реализацией.       Питер кивает одними ресницами. Смотрит на него ободряюще. В слабой улыбке — вина. Тони кажется, что с него заживо сдирают кожу.       Телефон вибрирует входящим, и Тони едва не роняет чёрный металл, снимая экран блокировки.       — Вот, и из Швейцарии ответили, — он подскакивает и несколько раз пересекает палату быстрыми шагами, глядя в светящийся экран. — У них что-то есть, пойду поговорю, — выходит он из палаты, прикладывая трубку к уху.       — Тони… — раздаётся тихо вслед, но звонок уже пошёл.       Питер неясно видит, как он шагает вдоль коридора с максимально сосредоточенным лицом. Задает отрывистые скупые вопросы, смотрит зачем-то на часы. Питер прикрывает глаза. Тяжело держаться за края уплывающего сознания, но он старается. Тони выкладывается, он тоже должен постараться. Ради него. Сколько проходит? Минута? Десять? Когда приходится делать усилия, чтобы проталкивать кровь по венам, минуты кажутся часом.       В палату проскальзывает кто-то знакомый. Ради Тони он бы открыл глаза, но это не он. Прохладные нежные руки берут горячую ладонь с простыни.       — Питти? Я здесь, с тобой, не бойся. Ты не один, — привычный голос немного успокаивает, пусть даже сейчас в нем растворено что-то инородное, неприятное, сладковато-тошнотворное. Питер поворачивает голову навстречу его обладательнице.       — Пит!       А вот это уже Тони. Питер приоткрывает глаза и видит их обоих: Наташа, не выпуская его руки, встаёт навстречу зашедшему мужчине, готовая уступить ему место.       — Мы летим в Женеву, слышишь? — останавливается Тони с другой стороны кровати, но не садится. Вглядывается в карие глаза с чуть покрасневшими белками. Не разрешает расслабиться, тянет, тянет своим сильным взглядом дальше. — Они готовы попробовать кое-что, от чего эти идиоты отказываются. У них есть подходящая аппаратура. Сейчас я договорюсь о деталях, и мы улетаем. Тебе помогут, Питер, я обещаю, скоро станет легче.       — Тони! — негромко, но четко бросает ему в спину Романофф. Он не реагирует. Он должен успеть. Наташа садится ближе, кладёт вторую руку на каштановые волосы. — Он скоро вернётся, милый.       — Подготовьте все проходы к вертолетной площадке! Хоть она у вас есть, надеюсь??       — Мистер Старк, — глаза у полной женщины чуть выпуклые, это неприятно. Она снова смотрит в свой планшет, снова на него, снова это мерзкое сочувствие во взгляде. — Прошу вас, успокойтесь и взгляните на ситуацию как здравомыслящий человек. Динамика анализов, жизненные показатели… Питер не перенесёт дороги. Даже взлёта. У швейцарцев всего один удачный случай ремиссии, у человека с волчанкой и диабетом. Это и близко не похоже на то, что происходит с Питером.       Она не должна называть его имя. Она не знает его. Обезличенное «пациент» от ее аутичного коллеги воспринимать и то проще.       — Беннер, у вас что? — уходит он от диалога с женщиной, оборачиваясь на Брюса с ещё несколькими врачами и, кажется, напуганным интерном.       Брюс отрицательно качает головой, сжав губы.       — Его организм не отзывается на иммуносупрессию, даже на адаптированный мной вариант под его мутацию. Это как… — «как пытаться остановить сель руками», хочет сказать Брюс, но что-то в лице Старка подсказывает ему, что лучше обойтись без сравнений. — Это не сработало, Тони. Мне очень жаль.       — Жаль, — выплёвывает тот. — Что с площадкой, готова? — вновь поворачивается он к полной докторше. Кажется, она здесь главная.       — Вам не нужно в Женеву, Старк, — прерывает ее не успевший начаться ответ непривычно тихий голос.       Тони едва не подпрыгивает на месте, бросаясь к вышедшему из портала Стрэнджу. Наконец-то, явился. Но натыкается на его взгляд и отшатывается, делая два неровных шага обратно. Он никогда ещё не видел Стивена таким… виноватым? Сострадающим? Ещё один хрустальный замок надежд падает оземь с режущим звоном.       — Ты… ты знал, — бормочет потрясённо Тони. Картинка складывается в голове из разрозненных кусков. — Ты с самого начала знал…       Люди вокруг растворяются в стерильной чистоте коридора. Их только двое, и ярость одного не встречает сопротивления у другого, лишь поглощает и рассеивает ее, не давая острым стрелам втыкаться в мало-мальски ощутимую цель.       — Спаси его, — цедит Старк. — Ты обязан, должен сам, раз не дал мне такой возможности.       — Не было никакой возможности, Тони, — отвратительно мягко, отвратительно понимающе, отвратительно безнадёжно. — Все было предрешено ещё в момент укуса. Ни одного шанса.       — И ты… и ты же… просто пропал тогда. Посмотрел на нас очень странно, поздравил и пропал. Ты знал уже тогда?!       Кислорода для вдоха нет, в лёгких один дезинфецирующий состав. Правда слишком невыносима, чтобы существовать.       — Почему… почему не сказал? — Тони выдавливает без воздуха слова, подойдя вплотную. Рука сама смыкается на красном воротнике. — Я же… я бы смог…       Стивен не отмахивается, не пытается стряхнуть его с себя.       — Ты бы провёл всё это время в бесплодных поисках, страхе и агонии. Вместо этого ты был… вы были счастливы. Два года абсолютного счастья, Тони. Неужели они не стоили того?.. если нет — прости. Значит, я принял неверное решение.       Пальцы размыкаются не от того, что ярость отступила. Просто Тони больше не может ими управлять.       — Ты можешь сделать сейчас только одно…       — … Тони? — Наташа вмешивается, даже не глядя на Стрэнджа. Смотрит умоляюще и требовательно одновременно. — Тони, ему страшно. Там должна быть не я сейчас, ну же, прошу. Помоги ему. Помоги Питеру.       Он не смотрит на неё. Не смотрит на Стрэнджа, этого ебаного вершителя судеб. Заходит в палату. Ярость внутри никуда не делась. Стул с тяжелыми металлическими ножками отлично бы вписался в идиотское вытянутое окно. Залил бы осколками всю эту удушающую стерильность.       — Тони, ты здесь? — еле слышно раздаётся от кровати.       Тони спокойно закрывает за собой дверь.       — Да. Да, малыш, я здесь.       Садится рядом, бесцеремонно сдвигая какие-то провода. Устраивает родное хрупкое тело у себя на груди. Мерно поглаживает.       — Все хорошо, слышишь? Я обо всем договорился. Сейчас ты отдохнёшь, и мы полетим.       — В Женеву? — с закрытыми глазами шепчет Питер.       — Да, в Женеву… погуляем потом вокруг их озера. Давай останемся там на подольше? У нас же нормального медового месяца, считай, и не было. А там как раз всё будет в цвету, всё будет так красиво, ты не представляешь. Как в Центральном парке, только ещё с горами на заднем плане, тебе понравятся горы, Пит, клянусь, они чудесные.       — Я бы посмотрел, — слова едва колеблют застывший воздух. — Всегда мечтал увидеть горы.       — И воздух, там такой воздух, у нас такого не бывает, это словами не передать… снимем целое шале, и ничего не будем делать — валяться на террасе и фотографироваться, ладно? Только ты и я?       — Да… давай. Полетим, — свистящие вдохи врезаются в грудь пулями. — Но сейчас я так устал… можно?… можно чуть позже?…       — Да, малыш, спи. Спи, мой хороший. Тебе нужно отдохнуть… Тебе можно отдохнуть. Я позабочусь обо всем, я здесь, не волнуйся… — широкая рука замирает на лёгких, считает слабые удары.       — … прости.       — Всё хорошо. Ничего. Это ничего. Я в порядке, — убаюкивающе бормочет он. — Ты можешь… можешь идти, Пит. Я люблю тебя. Я с тобой.       — Тони…       пять… шесть… семь… восемь…       семнадцать.       Время останавливается.       Кто-то ходит вокруг, что-то отключает, что-то записывает. Что-то говорит — Тони не слышит, хотя режущего уши писка больше нет. Его действительность схлопнулась до гаснущего тепла в руках. Почему оно гаснет? Почему его тепла недостаточно? Его наебала даже долбанная физика? Ведь должно хватать на двоих.       Рассеивается. Утекает сквозь пальцы.       Мир милосердно гаснет.       Из небытия выдёргивает холод. Мышцы задеревенели, в руке неприятно тянет игла капельницы.       Он один.       Медленно садится, возвращая обстановку вокруг в вертикальное положение, выдёргивает иглу, досадливо морщится на выступившую кровь. Отмахивается от подскочившей Наташи, она не настаивает.       Солнце снаружи больно бьет в глаза, пока они не вспоминают, как правильно работать. Осматривается. Улица не очень широкая — кабинка банкомата на другой стороне хорошо видна. Пожилая дама в берёте пересчитывает купюры, поднося их близко к глазам. Открытая витрина кофейни. Бариста протягивает стаканчик девушке в белом пальто, вежливо улыбается, говорит что-то. Наверное, стандартные фразы, приправленные от него лично хорошим настроением. Когда светит солнце, у всех хорошее настроение.       Тони опускает глаза под ноги. Блестящая новизной зелень раскрывается на чёрной земле клумб.       Зачем-то наступает весна.