Женский батальон

Раннее утро. Холод, побежавший от почти обмелевшей речки, тихо опускался росой на тонкие травинки. Солнечные лучи, озолотив молодые листочки, переливающиеся зеленью, играли на густых темных ресницах и так и норовили заставить парня открыть глаза, словно упрекая за сон на посту. Щекотали нос, бежали по шее и складкам гимнастерки, грели черные кирзовые сапоги. Кажется, еще даже нет шести часов. Юноша поморщился и нехотя открыл глаза. Огляделся, протер глаза и, размяв шею, медленно поднялся на ноги. "Нельзя так спать. Земля все тепло забирает", — в доказательство своих слов, обхватил локти ладонями и принялся растирать, попутно стряхивая кору старой березы, у которой так некстати угодил в объятия Морфея. Спустился к речке, сев на корточки, зачерпнул воды и умыл лицо, прогоняя остатки дремы. Выпрямился. Из отражения на него смотрел высокий молодой парень. Тонкие губы, нос с небольшой горбинкой, широкие плечи и загорелое лицо. Темно-каштановые волосы отливали золотом на солнце, а иссиня-зеленые глаза напряженно вглядывались в водную гладь. Старенькая деревушка, названная в честь речки, на берегу которой она стояла, — Ка́менка. Казалось, война не дойдет сюда, в самую глушь Сибири. Покосившиеся домики, стоящие в ряд один за одним, базар, небольшой лесок да мелкая холодная речка — забытые Богом места. Богом, но не немцем. Однако красоту и тишину этого утра ничего не нарушало. Отряд, направленный в Каменку, вызывал скорее смех, чем страх. Старшина и... четыре молодые девчонки: младший сержант и трое рядовых. Всем не больше двадцати: жизнь только началась. Началась и война. Товарищи, провожая старшину, снисходительно хлопали по плечу и смеялись над потешным войском. "Ничего, брат. Бабы, они все равно что фляга со спиртом в руке: мешает, зараза, но в руке держать приятно". Отмахиваясь на смешки товарищей, Влад только ушел под свист и крики: "Давай, иди, тебя там женский батальон дожидается ". Услышав копошение и тихую ругань у палатки, где мирным сном спал его "женский батальон", Влад вышел на тропу и направился к временному лагерю. Возле тлеющего костра стояла низкая темноволосая девушка. Глаза ее были уставшими, но взгляд острым и едким, а лицо, испещренное мелкими родинками, скривилось в недовольной гримасе. В руках, покрытых мелкими синяками, она держала коробок спичек, а изо рта торчала сигарета. — Бросай это дело, товарищ Ежова. — Вы лучше бросайте советы раздавать, товарищ старшина, — с усмешкой бросила девушка. — Язык больно острый? Вырвав сигарету у излишне остроумной девчонки, нахмурил брови. — Молодая совсем. Здоровье сгубишь только, и вся красота твоя девичья насмарку. Спички промочила что-ли? Кивок в ответ. "Глупая. Не понимает ничего. И смотрит еще так, будто я ей в лицо плюнул". Подумав, поднес сигарету к углям на минуту, отдал. — Жених хоть есть у тебя? — Нет, — с довольным видом ответила Ежова. Голос был слегка грубым и низким. Сморщив нос, выдохнув дым и нахмурив брови, стряхнула пепел, — Умер в позапрошлом июне. — Не выдержал, что-ли? В ответ лишь закатила глаза. — Тиф. Из плаща-палатки, недовольно скривившись от дыма вылезла высокая бледная девушка. Прикрыв нос тонкими руками, приглушённо сказала: — Доброе утро. Будить остальных? — Буди, товарищ Астахова. Пойдем скоро. Астахова, быстро скрывшись в глубине палатки, расторомошила подруг, и через пять минут перед старшиной во всей красе предстал "женский батальон". Младший сержант, Лиза Зорина. Белокурая крепкая девушка с гортанным громким голосом. Старшина давно знал ее, и за годы службы она не раз показывала себя не только как медсестра, но и как отличный боец. Мать умерла за месяц до войны, а отец, поцеловав заплаканную дочь на прощание, почти сразу отправился на службу. Ее муж был прапорщиком и находился в Ленинграде, и уже второй месяц от него не было вестей. Но переживаний обиженная и покинутая Зорина никому не показывала — характер такой. Только ночью иногда три одинокие слезинки скатывались по холодным щекам, капая на бумагу и размывая чернила в очередном письме, на которое она так надеялась. Задувала свечи, тихо ложилась спать и еле слышно читала молитву. Единственную, что помнила наизусть. Остальные девчонки были рядовыми: совсем новенькие на службе, уже испытавшие несправедливость и злобу судьбы на собственной шкуре. Вика Астахова. Высокая девушка с бледным лицом и голубыми глазами, ведущая танцовщица балета в Ленинградском театре. В первый год войны, зимой, под взрывами артобстрелов, место, которому она отдала свою душу и тело, Ленинградский театр оперы и балета, горел на ее глазах в угоду зрелищу. Больная мать осталась в городе, а девушка весной добровольцем пошла на фронт. Не было ничего: ни театра, ни танцев, ни репетиций и выходов "на бис", только пустые голубые глаза, в которых тысячами языков горело пламя и жажда мести. Бережно поставив коробку с пуантами в угол несгораемого шкафа, прощавшись лишь с руководительницей, которую она всей душой любила, и оставив мешок с последними деньгами матери, она ушла. Затравленно, с полным обиды сердцем, но величественно и грациозно. Полина Исаева. Миловидная кокетливая девушка с длинными черными кудрями. Красивая, румяная и счастливая. Отца она не знала, а мать с женихом ее жили в Екатеринодаре. Год назад, за месяц до войны, Родион сделал ей предложение, и на тонком пальце серебрилось помолвочное кольцо. Их трехмесячный сын Гриша радовал счастливую, готовящуюся к свадьбе мать первыми словами, когда грянул гром войны. Родион ушел на фронт и писал невесте письма из Сибири, она же, не желая мириться с несправедливостью, отправилась на войну вслед за ним. Годовалый Гриша поныне жил с бабушкой, а Полина довольствовалась редкими свиданиями с возлюбленным и с горящим сердцем помогала раненым на поле боя. Лиза Ежова. Самая юная среди товарищей, оказалась на войне случайно. Родители ее умерли, и с детства столкнувшись с голодом, она за гроши работала в театре и цирке. Лиза приглянулась директору небольшого театра, и через год он сделал ей предложение. Брак сулил ей счастливое обеспеченное будущее, и она забеременела девочкой. Долго и мучительно перенося роды, мать с ужасом узнала, что девочка родилась мертвой. Вне себя от горя, Лиза чахла на глазах, но Данила не давал ей умереть. Свадьба состоялась, однако через полгода Данила умер от туберкулеза. Потерянная, брошенная и убитая горем, она работала на заводе, еле сводя концы с концами и платя за жалкую квартиру на отшибе Ленинграда, и в конце концов, ушла на фронт с огромной дырой в сердце и недоверием к каждому встречному. Старшина оглядел сонных девушек. — Не расклеиваться. Будет вам. Сейчас сообразим завтрак и отправимся в путь. Письмо от Вишневского вот-вот должно прийти. Кислое "Так точно, товарищ старшина". Влад недовольно насупил брови, но тут же смягчился и улыбнулся. — Ну что вы? Не унывайте, товарищи девушки!