…люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость.
Никколо Макиавелли, «Государь».
Брэм злится. Нет, не так. Брэм в бешенстве, он меряет хозяйский зал своего клуба шагами и рычит. Периодически срывается на ор, пока говорит по телефону, рявкает и испытывает большое желание дать по шее всем присутствующим, вздрагивающим от каждого нового повышения тона. Кроме одного. Болсонару спокоен, только периодами закатывает глаза, тоже говорит по телефону и иногда вставляет реплику о том, что он находится в психиатрической лечебнице и это на фоне орут страдающие душевными недугами, их можно только простить и смириться — не всем везет быть рожденными вменяемыми. Это бесит еще сильнее, Брэм кидает на него испепеляющие взгляды и возвращается к собственной части работы. Россо на неделю улетел в Амстердам, оставив «братишек», которые уже два месяца работают вместе, на хозяйстве, и примерно в этот же момент все начало идти по пизде. Началось с того, что на одной из небольших фабрик в отдаленной южной части Мексики взорвался один из павильонов. И отлично, что произошло это под землей, рядом не было никаких обиталищ людей и через час там не было мексиканских служителей закона, иначе добром бы это не кончилось. И вроде бы можно было бы махнуть на это рукой: на производстве было разное. И за все годы случалось столько невообразимого дерьма по самым ебалайским причинам, что заебешься вспоминать. Но эти дебилы умудрились проебать грузовики с содержимым, которые вывозили уцелевшее с производственной площадки. Почему? Потому что какие-то борзые мексиканские полудурки просто взяли и отжали грузовики настолько в тупую, что это не укладывалось в голове. Это такая невозможная дичь, что у Брэма просто срывает от злости все тормоза. У них все выверено и посчитано, предусмотрено даже на любые форс-мажоры, а тут такая хуйня. Он курсирует от стены до стены и орет до хрипоты, что по телефону, что на полуживых подчиненных, выставленных вдоль стеночки, как на расстрел. Только Антониу сидит на диване, закинув ногу на ногу и продолжает комментировать состояние Эйбрахама даже не ему, а собственным подчиненным, которые уже несутся в Мексику вместе с остальными на запредельных скоростях и получают спокойные, вкрадчивые обещания семи казней египетских, если с грузовиками хоть что-то произойдет. Или если, не дай Бог, в дело вмешаются легавые. Мексиканские законники — не американские, там совершенно свои, отличные от многих, правила игры, и шутки про мексиканских таксистов только отчасти шутки. Поэтому, если сильно постараться, можно сделать вид, что ничего не было. И сделать это как можно быстрее, потому что, пусть это и территория Мексики, американские спецслужбы смотрят в два зорких глаза. Тем более, что они оба, и Брэм, и Антониу, получили от Россо очень сдержанное, но оттого еще более непреклонно-угрожающее сообщение, что у них есть максимум десять часов. Уточнять, что будет по истечении времени и в случае неудачи, никто не хочет. — Рид, убавь громкость, мне сейчас нужно сделать очень важный звонок, — подает голос Болсонару. Эйбрахам его, конечно, не слушает и продолжает рычать и орать до хрипа в телефонную трубку. И прощелкивает момент, когда Антониу оказывается рядом. Он по-хозяйски уверенно кладет ладонь Брэму на губы и зажимает тому рот, второй рукой держа смартфон у уха, как он всегда это делает, не прижимая его к лицу, мило воркует с кем-то на том конце трубки, и это смотрится настолько ебануто по сравнению с его взглядом, обращенном на Эйбрахама, что тот серьезно, крепко так охуевает. Взгляд у Антониу — стальной, острый, требовательный и твердый, как какой-нибудь ебучий алмаз. Брэм затыкается сразу по куче причин. Но основная, конечно, в том, что он в таком глубоком ахуе, что у него уходит несколько очень долгих секунд на то, чтобы вообще осознать, что происходит. И когда до его мозга доходит, что Болсонару просто тупо затыкает ему рот ладонью, чего никто и никогда себе не позволял, стоит рядом и смотрит, как на какое-нибудь идиотское животное, а рядом — с десяток его подчиненных, обосравшихся настолько, что они даже не дышат, ожидая взрыва, где-то в черепной коробке происходит короткое замыкание и вспыхивает пожар. Он моргает. Понимает, что Антониу заканчивает разговор, бросая испанское «gracias». Трясет головой и сверкает глазами на людей в зале. — Вон! — рявкает он. И в этот же момент разворачивается, ухватывая Болсонару рукой четко под челюсть, сжимает пальцы и впечатывает его спиной в стену, уже даже не заботясь о том, сколько конкретно парней сдуло за дверь в эту же секунду. — Ты что, сука, творишь? — все еще не до конца придя в себя, рычит Эйбрахам. — Ты совсем охуел?! Его аж потряхивает, но это не мешает Брэму железной хваткой сжимать чужое горло. На губах все еще чувствуется тепло чужих пальцев, и у него щелкает в голове с такой скоростью, что вот-вот слетят последние винтики, увлекая фляжку с собой со свистом. Антониу хочется удушить одновременно и совершить абсолютно непотребное; от двойственности ощущений пожар становится все сильнее, застилает глаза настолько, что он практически не видит чужого лица. Обычно Эйбрахаму не сопротивляются. Так сложилось как-то исторически. Поэтому он не ожидает вообще ничего. Но здесь тычок летит очень точно, быстрым, практически молниеносным движением, костяшками пальцев чуть ниже кадыка, в углубление ключиц. Не то, чтобы сильно, но очень ощутимо. Поток воздуха резко прерывается, Брэм, захрипев, отшатывается и старается дышать, падает на колени, не особо осознавая себя в пространстве. А когда дышать все-таки получается, он видит, что Антониу сидит на корточках напротив, сцепив пальцы в замок и смотрит холодными стальными глазами. И ведь ударил так, чтобы точно привести в чувство, а никак не убить. Приходит понимание, что, в общем-то, если бы хотел — то сейчас мог бы его и прикончить, причем с легкостью. Но нет, только ужалил, напомнив о том, что они стоят, в общем-то, на одной и той же ступеньке. Punição. Чистой воды наказал. — Успокоился? — интересуется он. Тон такой же, как и взгляд. Очень отрезвляющий. Брэм хрипло выдыхает и кивает. Сглатывать все еще получается с трудом, он хрипит, потом откашливается. Болсонару распрямляется, протягивает руку и Эйбрахам поднимается с его помощью, отряхивается, как собака, потирает место удара пальцами сквозь рубашку. — Рид, — все еще холодно и четко говорит Антониу, — у нас проблема размером с ебаную Австралию, поэтому возьми себя в руки. Мне нужны твои холодные мозги, а не громкие вопли. Приди в себя. — Это не дает тебе права затыкать мне рот на глазах у моих людей, Болсонару. — Ты как-нибудь справишься с репутационными рисками, я уверен. Ты орал, как потерпевший, почти час. У нас нет времени на истерики. Или ты думаешь, что чем громче орешь — тем лучше тебя слушаются? Самые страшные команды отдаются шепотом, idiota. Брэм хмурится, смотрит на возвращающегося на диван португальца мрачно и тяжело, морщится, но вынужденно признает его правоту. Поднимает выроненный телефон и опускается в кресло по соседству, наливая себе виски. Постепенно зал на самом верхнем этаже клуба, обеспеченный шикарной звукоизоляцией и специальными панелями, глушащими прослушку, снова заполняется людьми. Антониу больше сидит на телефоне и с кем-то бесконечно говорит, а Брэм занимается тем, что вместе со своими парнями отслеживает движение их групп и вычисляет возможные квадраты нахождения грузовиков, отталкиваясь от последних имеющихся в наличии данных. Иногда он бросает на Болсонару взгляды из-под лба, поражаясь ледяному спокойствию этого человека и тому, что ощущение страха ему, кажется, просто неведомо. Брэм понимает, что помимо обычной злости его еще и тянет так, что хоть стреляйся, но это кажется абсолютно неправильным. Антониу провоцирует его специально, в ситуациях, которые никак нельзя назвать острыми или критическими. Здесь же, когда форс-мажор все-таки наступает, он ведет себя, как робот, абсолютно лишенный эмоций. Действует быстро, четко, с холодной головой. Это, мать его, отличное сочетание, но убить его от этого меньше не хочется. По крайней мере, сейчас. Но Болсонару не реагирует ни на горячие взгляды, ни на периодическое рычание. Уже, правда, без криков и размахиваний руками. На часах четыре часа утра, в глаза как песка насыпали, и именно тогда у Антониу звонит телефон и он, буквально только подняв трубку, включает громкую связь. —…в общем, нашли, jefe, — говорит один из его ребят на том конце телефона, пока Болсонару потирает пальцами переносицу, закрыв глаза. — С этими ебланами мы тоже разобрались, так что все в порядке. Друзей со значками не побеспокоили, а когда они обеспокоятся, нас уже тут не будет. Мы в каком-то поле, так что вряд ли хоть что-то удастся понять, телефоны мы у них позабирали, подчистим потом. Что делаем? — Двигайтесь в сторону Веракрус, — вмешивается Брэм. — Вас там встретят, передадите содержимое. После того, как разгрузите машины — сделайте так, чтобы от них ничего не осталось. По залу прокатывается слышимый вздох облегчения. Кажется, он тоже выдыхает, потому что нервы наконец-то отпускает, он прекращает чувствовать себя так, как будто его натянули на все и сразу. На том конце слышится молчание, вызванное замешательством. Антониу приоткрывает глаза, смотрит на Эйбрахама, коротко качает головой и тоже подает голос: — Ты слышал мистера Рида. Выполняй, что он сказал. И будь на связи. — Me pondré en contacto con usted cuando se hace. — Sí, bien, — откликается Антониу и нажимает кнопку отбоя. Брэм проводит руками по лицу и тихо выдыхает снова, с усилием трет глаза. Дикая ночка. Просто дикая. И когда отнимает ладони, смотрит на своих парней и кивает. — Свободны. Зал пустеет достаточно быстро — видимо, всем хватило сегодня взрывов в виде бесящегося Рида и перекур нужен тоже всем. Когда помещение погружается в тишину, отмирает и Антониу, который все это время сидел, откинувшись на спинку дивана и закрывая руками лицо, разбросав по белой коже обивки свою черную кучерявую гриву. Понятное дело, что они оба никуда не идут, пока не убедятся, что груз и уцелевшее оборудование доставлены в схрон, а это как минимум еще два-три часа. — У меня есть vinho verde, — тянет Брэм. — Будешь? — É esta a sua forma de pedir desculpa? — в голосе у Болсонару хрипотца. Тоже наговорился за сегодня с головой. Эйбрахам молчит недолго. Не то чтобы перед Антониу хотелось извиниться, но в сегодняшнем всполохе эмоций тот был прав. Причем прав стопроцентно, хотя Брэм все еще считает, что с затыканием рта был перебор, который не должен допускаться хотя бы при посторонних. И нет, он не боится за собственную репутацию на самом деле или то, что все будут считать, что португалец — молодец, а он — не очень. Нет. Но правила взаимодействия на работе, в том числе на горизонтальной линии, тоже придумали не просто так. — Считай, что извиняюсь, — он кивает. Болсонару не кидает больше язвительных замечаний, только кивает, и Эйбрахам отходит к стоящему в углу холодильнику, достает оттуда бутылку вина, справляется с пробкой и, прихватив лед и два бокала, возвращается к дивану. Сначала разливает его по бокалам, протягивает один Антониу, потом придвигает к себе пепельницу и закуривает. — Больше такой хуйни не делай, — говорит Брэм после того, как сигарета доходит до фильтра. — Хотя бы при моих парнях. — А когда мы вдвоем, что, можно? — Антониу смеется негромко, низко, хрипло. Эйбрахам терпеливо вздыхает, не дает голове додумать все возможные варианты событий, где он готов был бы простить подобные жесты. А их есть несколько штук, очень даже ничего таких вариантов, но развиться им он не дает, рубит на корню. Откидывается спиной назад, закрывает глаза и устраивает затылок на спинке кресла, запрокидывая голову. И даже сначала думает, что ему мерещится с усталости. Но нет, не мерещится и на губы опускаются чужие пальцы, правда, уже совсем по-другому, а на коленях ощущается вес чужого тела. Брэм открывать глаза практически боится, чувствует тонкий запах парфюма и то, как скулы щекочут чужие волосы. И благодарит всех и сразу богов, если они все-таки существуют, что адреналин давно испарился из крови. И что сил нет. Предугадать, как бы он отреагировал, если бы не было перед этим лютой ночи или Болсонару решил что-нибудь такое выкинуть, когда он ничего не видит на глаза, не получается. Или получается слишком хорошо, тут уж как посмотреть. — Ты ебанутый, — негромко говорит он, прихватывая чужие пальцы губами. — Um pouco, — соглашается Антониу, — хотел уточнить, как конкретно не делать. Вот так? Брэм все-таки открывает глаза и стакивается с чужими, серыми, насмешливыми. В такой непосредственной близости воспринимать Болсонару серьезно практически не получается, и это ужасно, на самом деле, потому что он как какой-нибудь средневековый инкуб просто высасывает все силы и желание сопротивляться. И, тем не менее, ничего из этого допускать нельзя. В голову приходит сравнение с наркотиком. Эйбрахам считает его очень удачным, потому что Антониу очень похож на что-нибудь тяжелое, когда ширнулся один раз — и все, больше слезть не можешь. Возможно, тебе еще помогут врачи, но и то не факт, куда выше шанс, что будешь бросать все силы на поиски очередной дозы, пока не сдохнешь либо от ломки, либо сам себя не убьешь, либо от передозировки. Какой вариант больше нравится — такой и выбирай, итог все равно не поменяется. Брэм понимает, что не сможет, если все-таки жахнет один раз по вене. Как самый стремный из торчков, будет искать способ получить свою порцию волшебных ощущений. Скорее всего, это понимает и Болсонару, и один бог — или дьявол, тут как посмотреть, — знает, что в его голове и зачем ему это нужно. Это ебануться как хуево. Зависеть от Антониу — примерно то же самое, что подписать себе смертный приговор. Совершенно очевидная вещь. Штормит его неслабо, от желания удушить до… обычного такого, человеческого желания. Но нет. В итоге он никогда не имел проблем с самоконтролем, не справится, что ли, даже если сейчас вся система барахлит и плюется во все стороны? Справится. Сможет. — Вали на диван, — советует Брэм, — или свяжу тебя и оставлю валяться на полу. — Интересные у тебя ролевые игры, — хмыкает Болсонару, но все-таки поднимается, напоследок мазнув большим пальцем по нижней губе. — По-моему, это очень логичное для всех желание, когда ты на горизонте: связать и кляп в рот засунуть, нет? И глазищи еще твои блядские завязать, чтобы не пялился и не сбивал праведников с их пути, — философски тянет Эйбрахам. Антониу негромко смеется, качает головой, снова устраиваясь на диване. Снимает пиджак, расстегивает рубашку на две пуговицы и закатывает рукава. Брэм приходит к выводу, что мысль это правильная. Торчать им здесь еще дохрена времени, можно и потерять немного товарного вида. У них, так сказать, внеурочные рабочие часы, галстук тут точно не обязательный элемент дресс-кода. Они почти не разговаривают, и Брэм даже не уверен, что в какой-то момент они оба не проваливаются в дрему, реальность понемногу смешивается с царством Морфея, но, так или иначе, к шести утра звучит звонок от парней Болсонару, которые отчитываются, что передали содержимое грузовиков, занимаются самими машинами, чтобы их никто не нашел. По крайней мере, во вменяемом виде. Дальше говорит уже Эйбрахам, набрав своих; груз действительно приняли и отправляются теперь к складу. Антониу следит за разговором только одним глазом. И только когда на часах восемь утра, приходит сообщение о том, что все в порядке и все доставили по назначению. Они выходят на улицу закрытого еще несколько часов назад клуба, останавливаются у машин, одновременно закуривают. Оба похожи на людей, которые отрывались на дискотеке — взъерошенные, сонные, уставшие, как сволочи, и даже вечно идеальный Антониу сейчас нихуево так потрепан жизнью. Почему-то от этого мерзко хихикает кто-то внутри, и Брэм списывает все на глюки от усталости. Конец второго месяца совместной работы ознаменуется ранним прохладным утром и ощущением полной разбитости. Брэм еще достает телефон и отписывается Россо, что все проблемы решили и что все нормально. Понятное дело, по затылку все равно получат, когда Крокодил вернется в родные пенаты. Но с них, хотя бы, скальп не снимут, а это охуительно хорошая новость. — Делаем ставки? — интересуется Антониу. — Сколько нам дадут поспать? Болсонару угукает, запрокидывает голову, выпуская сигаретный дым вверх, и Брэм позволяет себе залипнуть на линии обнаженной шеи — волосы сейчас ее не закрывают, скользнувшие с плеч на спину. Ох, блядь. Делает шумный вдох. — Четыре часа, — все-таки говорит он. — Если не считать дорогу до дома и считать, что мы сразу ложимся спать. — Ставлю на три, — Антониу снимает машину с сигнализации, вышвыривает недокуренную сигарету и машет рукой, мол, пока, садится в тачку. — С тебя энергетики, Рид. Чуть позже практика показывает, что португалец оказывается прав. Из тяжелого, как гребаная гора, черного сна его вырывает телефонный звонок, и Брэм страдальчески и раздраженно одновременно стонет, протягивая руку к смартфону. Ровно через три часа.