***
Человек возле стола возбужденно оборачивается и хватает его за руку. "Кармайн, старый друг!" "Сал. Рад встрече." Заученные фразы повторяются из раза в раз, а сильная, деловая хватка Сальваторе Марони с каждым разом стискивает его руку все крепче. Так, словно он уже прикидывает про себя, как будет сжимать в тисках чужое тело автомобильный пресс. Его коллега и товарищ восклицает добродушно, приглашающим жестом отодвинув кресло: —Сколько мы уже работаем вместе, а? Шесть лет? У тебя отличное чутьё, приятель. Ты не прогадал ни с чем из того, о чем мы говорили еще в самом начале твоего приезда в город. Кармайн улыбается одними глазами. На Сальваторе Марони шестипуговичный пиджак с гофрированными брюками от Ralph Lauren, Rolex с платиновой окантовкой и темные очки - может быть, Vogue или Hugo Boss. —Старик никак не может понять, что не наркоторговлей единой жив город, — разглагольствует Сал, меняя шагами кабинет. Пока его тело молодо и красиво, но Кармайн уже видит эти зачатки грузного, обвисшего живота и залысин, которые проявят себя лет через пятнадцать. Он неспешно отпивает из предложенного бокала: —Согласен, друг мой. Готэму нужна свежая кровь. Марони подмигивает: —Такая, как мы с тобой. Когда разберемся с Эскабедо и его людьми, предлагаю поделить его наследие по сферам влияния. Пятьдесят на пятьдесят, что думаешь? Кармайн ни о чем не думает. Разве только о том, как живо блестят зрачки Сальваторе, когда тот упоённой ложью излагает ему свой план. Он действительно считал, что Фальконе не узнаёт об интригах за его спиной? Пятьдесят на пятьдесят - слишком мелко для человека вроде Марони. Ему хочется всего и сразу, и эта извечная жадность, на взгляд Кармайна, губит людей не хуже, чем пуля в затылок. Мертвое тело дона Эскабедо уже пару часов - по его подсчетам - покоится на дне Готэм-ривер, а его бывшие люди присягнули на на верность новому господину. Он снова отпивает из своего бокала. "Король умер - да здравствует король." Когда Сал уходит, сославшись на необходимость повидаться с недавно обрученной женой, Кармайн подсчитывает в уме: сколько задолжал ему "старый друг" за все время своих финансовых махинаций. Не меньше, чем стоимость нескольких кварталов города, со всеми их жителями и их жалкими пожитками. Один из его людей деликатно откашливается, замерев в подобострастной позе: —Какие будут приказы, босс? Кармайн молчит. Он дал Марони шанс сказать правду - неизвестно, почему. Может быть, хотел потешить самолюбие, потому что знал, что тот слишком самоуверен, чтобы видеть что-то дальше своего носа. А может, просто из праздного любопытства. Он отвечает негромко: —Вели оцепить загородный дом на Гринстрит. Трое на передний выход, по четверке на каждый запасной, — коньяк L'Art de Martell тридцатилетней выдержки приятно обжигает нёбо, — Выведи жену, ее семью и прострели каждому череп. По очереди. Так, чтобы он все видел. —А ребёнок? Кармайн молчит. Смакует во рту элитный алкоголь, перекатывая на языке каждую нотку вкуса, и ничего на этот вопрос не отвечает. Возможно, для кого-то он - чудовище. Но для Сальваторе и его людей он - справедливое возмездие. Подтверждение, почему никогда не стоит пытаться его обмануть.***
—Соглашайся на любое их предложение. Ищи компромисс, — уговаривает его Питер. На нём - светлая шелковая рубашка, брюки в тон и завязанный хитроумным узлом галстук. Все - от неизвестного Кармайну бренда, или вообще без него. Вдвоем они неспеша идут по темным коридорам, но Кармайн не в том возрасте, чтобы бояться темноты. В свои тридцать лет он увидел достаточно, чтобы не страшиться ни зла, ни добра. Кармайн Фальконе верит только в себя. Он говорит: —Мне не нравится, что политикой заправляет какая-то тайная организация. Суд Сов, говоришь? Готэм - свободный город, и всегда им останется, что бы там не говорили твои покровители. —Тебе просто не нравится делить с кем-то власть, — усмехается Гордон. Похлопывая его по плечу, он обращает внимание на резную рукоятку, торчащую из кармана его брюк от Krizia. Со стороны могло показаться, что нож засунут в спешке и небрежности - но Кармайн ничего не делал просто так. Гордон интересуется: —Это, случайно, не тот нож, что я подарил на твое тридцатилетие? Значит, пользуешься. В ответ ему Кармайн шутливо закатывает глаза: —Пользуюсь, разумеется. А ты думал, я им хлеб режу? — он прерывает зарождающуюся тираду взмахом руки, —Как там Джим, кстати? —Прекрасно, — Питер будто бы загорается изнутри мягким, теплым светом, — Вчера он самостоятельно начал ходить. Представляешь? Еще пара лет, и можно будет учить пользоваться его пистолетом. —Не порти жизнь ребёнку, ему незачем идти по стопам отца, — смеется Кармайн. Гордон отвечает ему таким же приглушенным, веселым смехом. Но уже спустя мгновение, посерьезнев, вдруг разворачивается к нему лицом и крепко стискивает его плечо: —Обещай мне, Кармайн. Ты мой друг. Так что обещай, — он внимательно, с напором вглядывается ему в глаза, — что не станешь им дерзить. Это здесь совершенно ни к чему не приведёт, поверь мне. Если хочешь сохранить свою криминальную империю, соглашайся на сделку. Тяжелый вздох. —Даю слово, Питер. Ему ободряющее улыбаются, а после вновь ведут по извилистым ночным коридорам. Кармайн еще не знает о том, что это был последний раз, когда он видел своего друга живым. И для Питера Гордона он всегда останется образцом крепкой, настоящей дружбы.***
Облака пара со свистом выдыхаемого воздуха рассеиваются по пирсу. Невидящим взгляд Кармайна устремлен куда-то на противоположный берег, туда, где совсем недавно его люди казнили по его приказу самопровозглашённую наркогруппировку. Недавно он отметил свое сорокалетие. От круглосуточного курения последние несколько месяцев появляется жуткая одышка: какой бы дорогой марки не были сигары, легким нет до этого дела... Кармайн делает глубокий вдох и широким шагом идет по набережной, надеясь, что хотя бы речной воздух избавит его плевру от этого кошмара. Молодая девушка по левую руку от него, в которой уже сейчас чувствуется какая-то стальная, жесткая сила, склоняется в скорбном поклоне. —Сожалею о вашей утрате, дон. Ваша жена была прекрасным человеком. На всем будет ее не хватать... Будь Кармайн поглупее, он бы поверил этим словам. Однако он не зря занимает пост главы теневой стороны Готэма. В словах мисс Муни нет ни слова искренности, лишь хладнокровный, жестокий расчёт. Тем не менее, он чуть прикрывает веки в выражении признательности за сочувствие: —Благодарю, Мари. Это очень много для меня значит. Его новая подчиненная снова склоняет перед ним голову, и он отмечает, как, несмотря на пронизывающий до костей холод, она не ведет и плечом, чтобы показать дискомфорт. На данный момент эта хрупкая девушка с ломкими, тонкими волосами цвета черного кофе практически никому не известна - кроме него и еще парочки его подчиненных. Однако Кармайн уверен, что это ненадолго. Для Марии Мерседес Муни он - ступенька на карьерной лестнице. Он прикуривает от поднесенной спички сигару - Cohiba Behike, 470$ - и задумчиво смотрит на вечерние огни города, пока мимо плывут темные облака.***
Тяжелой поступью он идет по коридорам Блэкгейта. Его волосы все так же зачесаны назад, но прежняя густота значительно поубавилась. В возрасте дело или постоянном стрессе - Кармайн не знает. Он пользуется дорогим гелем от Clarins Men и часами стоит перед зеркалом, пытаясь придать волосам прежний лоск. В глубине души он признаёт, что стареет. Он ведь не слепец. Тело у него все такое же подтянутое, однако только дону известно, каких усилий каждое утро стоит ему эта форма. —Господин... Освободите. Он замирает в дверях камеры, заслышав хриплый, но ничуть не сломленный голос. И оборачивается. Заключенный смотрит на него с ожесточением, лбом прислонившись к прутьям решётки, он напряженно вглядывается прямо в его лицо. Ни в дорогую, изящную одежду. Ни в лакированные туфли (Marséll). Внимание изможденного, очень молодого человека по ту сторону решётки с его проницательными глазами обращено только на лицо Кармайна. Почему-то именно эта незначительная деталь выбивает его из колеи - хотя другой на его месте этого бы даже не заметил. Но Фальконе всегда отличался наблюдательностью... Он хмурится. —Чего ты хочешь? —Служить вам, — ему ухмыляются жутким, неестественно широким оскалом. —У меня достаточно людей. Он бросает, не планируя больше оборачиваться... Но вопреки желанию все-таки это делает, когда хриплый голос звучит вновь: —Вы не представляете, насколько я лучше любого из ваших людей. Просто... Посмотрите. Тощее тело юноши представляет собой фреску из шрамов - аккуратных, глубоких надрезов длиной в полтора дюйма каждый. Кармайну известно, что такие выверенные шрамы невозможно получить в результате уличной поножовщины. Это кропотливый, целенаправленный процесс, который выполняют обычно не просто так. Он спрашивает: —Как твоё имя, сынок? Ему отвечают: и Фальконе невольно усмехается. Так звали его первую собаку, которую по его неосмотрительности задрали в лесу волки. Что ж, он думает, глядя на окрыленного восторгом парня, что этого щенка не выйдет разорвать так легко. Но если даже получится... Кармайну не нужен такой подчинённый. Побеждай или умри. Vincere o morire. Он отворяет камеру и ждет, пока мальчик, подобно дикой собаке, настороженно выйдет к нему на свет. Глаза бывшего теперь заключенного Блэкгейта горят фанатичным пламенем, когда он склоняется перед ним в низком поклоне. Невесомо совсем, благоговейно прикасается губами к его пальцам, и Кармайн чувствует, как слабое дыхание щекочет костяшки. Для Виктора Зсасза он - смысл жизни.***
На обед подают стейк из говядины, фритатту с лобстером и икрой, разнообразие морских деликатесов на любой вкус и размер. —Отец, он будет есть с нами? Я не желаю есть за одним столом с прислугой. В голосе Марио отчетливо слышно презрение. Когда он разворачивается вполоборота и, щурясь, мажет взглядом по застывшему поодаль Зсасзу, Фальконе устало прикрывает веки. Его старший сын как раз входит в тот возраст, когда желание показать характер важнее банальных манер поведения. И будь он проклят, если ему нравится такое нахальство. —Виктор не прислуга, — встревает юная София, — Виктор - друг семьи. Правда, Виктор? Четырнадцатилетняя девочка кокетливо стреляет глазами в сторону наёмника. И хотя Зсасз по-прежнему молчит, ожидая его приказов, Кармайн делает себе мысленную пометку серьезно поговорить с дочерью насчет ее предпочтений. Виктор ему нравился, но он не был уверен, что у молодого человека хорошие гены. Он не хочет рисковать. Убийца между тем обращается к нему: —Я разобрался с должниками, дон. Как вы просили. —"Он разобрался"... — Марио снова фыркает пренебрежительно, — Так и скажи, что кого-то замочил. Кресло вдруг отодвигается с резким, неприятным грохотом. Кармайн встает во весь рост во главе стола и направляет пристальный взгляд на сына. Под этим немигающим взглядом Марио Кальви весь сжимается и бледнеет, напуганный. —Марио. —Да... Отец. От самоуверенного мерзавца не осталось ни капли. Перед лицом своего дона это всегда был человек, боящийся его превосходства. Кармайн продолжает, гораздо более жёстко: —Дела семьи касаются только ее членов. Виктор - член семьи Фальконе. Ты тоже. Но, — голос приобретает стальные нотки, — ты не имеешь права обсуждать ее дела без веского повода. Решать эти дела - тем более. Я ясно выражаюсь? Опустив взгляд в пол, Марио бормочет извинения. Даже София неуютно ерзает на своем кресле, а после быстро вылетает из столовой. Кармайн не обращает на это внимание. Он лишь хочет защитить их. Для своей семьи он, прежде всего, - любящий, но строгий отец.***
Кармайн не празднует свой пятьдесят пятый юбилей. Не хочет просто. Он смотрит на лацканы шелковой рубашки от Armani, на запонки Manolo Blahnic за 900$, и чувствует приближающуюся мигрень. Сидя в своем кабинете в кожаном кресле в присутствии самого верного своего подчиненного, он повторяет ранее сказанную фразу. —Я думаю о том, чтобы уйти, Виктор. Не сейчас. Лет через семь, возможно. Судорожный вздох. —Но... Снова вздох, как будто отвечавшему не хватает воздуха. —Но... Вы же дон Фальконе. В безэмоциональном обычно голосе Зсасза - потрясение. И слабая, отчаянная мольба. —И? Кармайн не намерен выслушивать возражения своего доверенного лица. Он лишь проводит рукой по подкрашенным волосам. Они стали настолько редки, что объема не мог добавить и самый лучший гель, а костюмы от мировых брендов, хоть и сидели неплохо, ощущались на постаревшем теле уже не так естественно.***
Кармайну Фальконе шестьдесят восемь. Он все так же носит Armani и Ralph Lauren, однако одежда других людей постепенно утрачивает для него значение. Его давно перестало волновать, кто и сколько тысяч долларов преподносит на своем теле, как на позолоченной тарелке - потому что к Кармайну в один момент пришло осознание. Позолота на тарелке - липовая. Под ней скрывается жалкое, слабое тело, а оно внутри у всех одинаковое. Он знает об этом не понаслышке, ибо за десятки лет успел повидать внутренний мир человека во всех его проявлениях. Его волосы полностью поседели лет десять назад, и он уже не пытается скрыть это дорогой краской и средствами для ухода. Ему это просто не нужно. Он все так же, как в двадцать два, образован и умен. У него по-прежнему острый ум и великолепная память. Но, очевидно, этого недостаточно, чтобы удержать преступный трон. Может быть... Может быть, все дело в возрасте. Он пристально смотрит на мальчишку, который сейчас с торжествующей злобой возвышается над его постелью. Лисья влажноватая улыбка растягивает потрескавшиеся губы, и Кармайн думает. Он думает о том, был ли он в свое время похож на этого мальчика, и если да - насколько сильно. Он не был уверен, что хочет знать ответ. По бегающему, но невероятно умному взгляду Кармайн понимает: мальчик прикидывает, во что он одет. Мысленно отсчитывает доллар за долларом, глазами вырывая пуговку за пуговкой. Чтобы потом, заняв его место, одеваться ничуть не хуже. Не хуже, зато дороже и эпатажнее, пренебрежительно сравнивая виртуальные ценники над головами всех знакомых. Для Освальда Кобблпота он - очередная пешка в борьбе за власть.***
Когда врачи сообщают ему о быстро прогрессирующей опухоли, Кармайн не удивляется. Только уточняет спокойно: —Сколько? —Невозможно точно сказать. Максимум - год. Мы сожалеем, мистер Фальконе... Он отмахивается, как от назойливых насекомых. Кармайн слишком часто в своей жизни слышал (и произносил) эту фразу, чтобы понимать, как мало в ней искренности. Для людей в белых халатах он - источник нескончаемых денег, которые можно выкачивать изо дня в день, ссылаясь на несуществующие анализы. Может быть, он сможет провести остаток жизни где-нибудь вдали от города. Где-нибудь, где не так промозгло.***
В особняке на Майами его люди вводят в просторную гостиную посетителя. Кармайну тяжело оборачиваться - но он по звуку каблуков на шикарных туфлях может без труда определить, что это за человек. Потому что независимо от стоимости обуви, так хромать может только один единственный из его знакомых. Он не предлагает ему присесть - а Кобблпот, очевидно, не очень-то этого и хочет. —На вашем месте я бы получше следил за своими родственниками, — его голос сочится ядом, — Это нечестно, в конце концов! Если бы у меня было ваше имя, я бы тоже за пару дней склонил на свою сторону половину этого чёртова города! Кармайн тяжело вздыхает. Терпеливо смотрит на него вполоборота, с какой-то странной, несвойственной для себя мягкостью. —Тебе не нужно для этого мое имя, Освальд. На него вдруг глядят широко раскрытыми глазами с невыразимо детскими, пушистыми ресницами, и Фальконе тихо хмыкает. Парень иногда все так же напоминал "мальчика-зонтика" на подтанцовке у Фиш, особенно, когда смотрел на него вот так, слепо ища поддержки - но Фальконе не мог больше ее дать. Может быть, и хотел... Но не мог. Он продолжает: —Если бы я в свое время прикрывался фамилией покойного дона Эскабедо, смог бы удерживать в руках Готэм, без малого, тридцать лет? Освальд хмурится: —Кого? —Неважно, — Кармайн вновь вздыхает, на этот раз - от раздражения, — Если ты думаешь, что ты - первый, кому пришла в голову идея захвата власти в этом городе, то сильно ошибаешься. Этот увлекательный процесс начался задолго до твоего появления на свет. —Да понял я, понял! — невысокий человек выкрикивает, скрывая за своим птичьим визгом неловкость, — Но вы ведь отзовете свою дочь?! Кармайн кивает, порядком устав от крика собеседника. Кармайну почти жаль того, с каким самонадеянным безрассудством Кобблпот жаждет раболепия и подчинения себе. Жаль идеально уложенной прически. Жаль его выверенных до миллиметра стрелок на брюках (он не узнает бренд... Возможно, за это время появились новые мастодонты моды, за которыми он уже не следит). И вновь Кармайн задается вопросом: так ли мало общего у этого нелепого, но упрямого мальчишки с ним самим примерно тридцать лет назад?.. Поэтому он негромко окликает его одной лишь фразой, прежде чем снова отвернутся к окну. —In bocca al lupo. У самых дверей поместья Освальд оглянется изумлённо. Подрагивающие крылья носа дергаются раз, второй, и хромающий человек едва не спотыкается о порог здания. А затем Кармайн слышит тихое и совсем уж неожиданное: —Спасибо. У таких, как Освальд Кобблпот, нет авторитета. Но даже у него есть люди, которых самовлюбленный (самопровозглашенный) Король Готэма уважает, и на которых равняется. Пускай парень сам никогда в этом не признается, но для Пингвина он - фигура нескончаемого почтения.***
Он практически не почувствовал боли от выстрела. Только жжение в области груди, но оно и так неотступно преследовало его вот уже несколько лет. Люди вокруг него бегают и суетятся, но Кармайну уже нет до этого никакого дела. Для них он был спасителем и чудовищем. Символом надежды и разрушения, святым и дьяволом. Теперь эту нишу занял Освальд Кобблпот. Закрывая глаза в предсмертной агонии, умирающему Кармайну остается лишь надеяться, что тот сможет удержать в руках (крыльях?) город - до тех пор, пока его не постигнет та же участь. В конце концов, упорства ему не занимать. А то, что еще никто из сильных мира сего не умирал в собственной постели, Пингвин поймет позже. Готэму нужна новая кровь. Он уже сделал для него все, что мог, и теперь пришло время уступить дорогу другим. Король умер - да здравствует король.