daydreams and dancing leaves

      Со временем они всё реже спят не вместе, а в последнее время и вовсе только в том случае, если одна из них возвращается с очередной миссии уже посреди ночи. Остаются у кого-то в комнате, но чаще всё-таки у Кирры, в её обжитом, утопающем в цветущей зелени уютном гнёздышке; Иселин нечем обустроить свое жилище, кроме пары армейских жетонов и сожалений о прошлом.       Она приносит вторую подушку с собой, а взять второе одеяло почему-то вечно забывает. Скай, впрочем, всё более чем устраивает, потому что так она может прижиматься ещё сильнее, греться и согревать.       Вдвоём хорошо, ведь два всегда будет лучше, чем один. Вдвоём можно сворачивать горы, доставать с неба звёзды в тёмную полярную ночь — а ещё можно помогать друг другу справляться с кошмарами.       Если сложить внутреннюю боль обеих и заново разделить между собой пополам, то проживать её, ставшую от этого общей, становится чуточку проще.       Боль штопает раны на их сердцах и сшивает их колючей проволокой.

***

      «Скай, в тебе сидит дикий зверь. Освободи его.»       «Скай, ты вьёшь нить жизни, тебе подвластны созидание и разрушение. Какой путь ты выберешь?»       Омен произносит эти слова вслух совершенно невзначай, во время передышки между перестрелок, так, будто хотел обсудить погоду. Но Скай не находит, что ему на это ответить, и всю оставшуюся операцию у неё тревожно звенит в ушах.       А ночью ей снятся всеобъемлющий хаос, пожирающий планету взбесившимся зверем, и объятые рыжими лесными пожарами и зелёными всполохами руины цивилизаций. Там, во сне, она опускает взгляд на собственные руки; они по локоть в крови, алой с пятнами неоновой бирюзы.       Кирра вскакивает от собственного крика, отдавшегося эхом от стен комнаты, в ледяном поту и слезах, льющихся из глаз потоком прозрачной воды. От него просыпается и Иселин, которая тут же без единого произнесённого вслух слова подбирается в сидячее положение и заключает Кирру в объятия, почти укладывая её на себя. — Ты настоящая?.. — сипит та, доверчиво прижавшись мокрой щекой к её животу. — Ты живая?       Иселин бормочет что-то по-норвежски, пока убирает влажные рыжие пряди с её лица. У неё дрожат пальцы — между рёбер сразу селится невыносимая боль, будто это на самом деле она, а не Кирра, снова проснулась от воспоминаний, заевшей плёнкой повторяющихся в её сновидениях.       Дедлок давно перестала бояться смерти, а ужасные сны стали пугающей обыденностью, но видеть Скай в таком состоянии в сотню раз хуже любого кошмара. — Да, конечно да. Я с тобой, а ты со мной. Ничего этого нет. Ты в безопасности.       Собственный голос кажется чужим.       Её футболка тут же промокает насквозь, захлёбывающаяся в слезах Кирра — что-то очень редкое и ужасно неправильное; Кирра же такая сильная, не то что она, разы, когда несгибаемая и непокорная Скай плакала, Дедлок сумеет пересчитать по пальцам здоровой руки; но сейчас Кирра плачет, свернувшись в самых безопасных объятиях, пока Иселин успокаивающе гладит её по вздрагивающему плечу и шёпотом просит дышать вместе с ней.       Привычное самообладание, приросшая к лицу маска уверенности и собранности осыпаются в костную пыль. На грани истерики, Скай шумно всхлипывает и едва слышно шепчет: — Я боюсь их. Точнее, того, о чём говорят Омен и Рейна… Они не затыкаются о моём потенциале, а я никогда не просила ничего из этого. Никто из нас никогда не хотел этих сил.       Иселин лишь крепче сжимает её в объятиях и невесомо касается губами влажных висков и лба. Рыжие волосы пахнут толчёным янтарём и горечавкой; Дедлок не знает, что нужно отвечать на такое — в конце концов, она всего лишь человек — но чувствует, что нельзя отпускать. — Омен упоминал, кем… чем я могу стать. Я боюсь однажды просто потерять контроль над тем, чего сама до конца не понимаю… — Кирра цепляется за неё, исступлённо стискивая футболку в скрюченных от судороги пальцах. — Но в то же время мне всегда кажется, что, имея их, я делаю недостаточно. Меньше, чем могла бы делать. Я… я всегда делаю недостаточно. Даже для тебя. Для нас. — Не говори так, прошу. Это не так, — тут уже Иселин имеет полное право возразить. — Ты сумела достучаться до меня, когда я была готова умереть, закрывшись от всего в своей скорби. Ты уже сделала для меня больше, чем я могла себе когда-то представить. Ты лучшее, что со мной случалось.       Слёзы заливают глаза; Скай слепо ластится к тёплой ладони, дрожит и бьётся, пока пальцы размазывают мокрые дорожки на её щеках. — Иселин, что… что мне делать?.. — шёпот отдаётся в ушах душераздирающим криком. — Я не знаю, я… так боюсь тебя потерять.       Дедлок в бессилии сжимает искусственный кулак. Она не умеет, как Кирра, проговаривать тысячу самых нужных слов в минуту, чёрт побери, она же вообще не умеет утешать… наверное. Но молчать она тоже больше не может, и, путая слова и слоги, отчаянно пытается помочь, сказать хоть что-то: — Всё будет хорошо, слышишь? Мы со всем справимся, вместе. Ты больше не одна в этом кошмаре. Я буду с тобой, никогда тебя не оставлю, никуда не уйду, Кирра, я обещаю…       Такое нельзя обещать. Только не на их работе, только не в этом мире, только не в этой жизни; но Иселин обещает, клянётся на их общих слезах, потому что Кирра сейчас отчаянно в этом нуждается. Отчаянно нуждается в ней.       Ничего не бойся, я рядом, шелестит её голос. Скай затихает в её руках, укрытая от всего мира, словно крыльями, в которых с каждым днём, что они вместе, всё меньше металлических перьев и всё больше — белоснежных и пушисто-мягких, выросших на месте опавших стальных.       …В большие окна без штор заглядывает любопытная полная луна. Ливень хлещет по стёклам, барабанит по листьям.       Кирра боится закрывать глаза.       Ей кажется — закроет, и руки снова утонут в чём-то; алом, горячем и горящем. — Спишь? — Нет, — Дедлок не может позволить себе уснуть первой. Не тогда, когда Скай так плохо. — Вот и я… тоже не сплю, — криво усмехается та. Забитым носом дышать не получается, горло пересыхает от надрывных вдохов, но ей мерещится, что если она сейчас попросит сходить за водой или встанет сама, то Иселин растворится в обманчивом лунном свете.       И она снова останется одна.       То, что Скай произносит потом, становится совершенно неожиданным. — Спой мне колыбельную, — непонятно даже, горькая шутка это или действительно просьба. — Пожалуйста.       От удивления Иселин приходится откашляться, прежде чем качнуть головой и неуверенно сказать: — Я… не умею петь, — но Кирра запрокидывает голову, чтобы встретиться взглядами — даже сейчас, в одном только свете луны, её изумрудные глаза остаются пронзительно яркими — она смотрит испуганно и потерянно.       «Прости, я не могу» превращается на губах в тихое «я попробую».       Пара минут на сомнения, ещё секунд десять, чтобы избавиться от солёного кома, вставшего поперёк горла — и Иселин поёт. Местами фальшиво, с паузами, чтобы перевести дыхание; достаёт из самого дальнего и запылённого уголка памяти короткую песенку, под которую всегда засыпала в детстве.       Она поёт об огромных китах и рыбах, бьющих хвостами где-то в далёких морских глубинах, о невиданных зверях и птицах, что бродят и летают в никем не изведанных землях; кошмары, словно испугавшись детской песенки, наконец отступают.       Когда Иселин умолкает, дышать одним на двоих воздухом становится будто бы легче. Шум проливного дождя и телесное тепло наконец убаюкивают их обеих.       Спасибо, благодарно шепчет Кирра. Перед закрытыми глазами больше ничего нет, кроме убаюкивающей черноты. — Мы уедем, — говорит Иселин едва слышно, словно самой себе, невидящим взглядом уставившись в темноту комнаты. — Когда всё это закончится, мы обязательно уедем. Далеко-далеко. Как ты относишься к Исландии?..       И, разглядев только лишь блеск слёз, потёкших из-под закрытых век, она тоже плачет.