***
Хрустальная чаша с зелеными яблоками ждет их в засаде сразу на кухне. Крошечной, какой и полагается быть кухне квартиры, принадлежащей Аврорату. Гермиона фыркает. Они быстро обходят остальную часть квартиры (скромную спальню и старый санузел) и усаживаются за стол. Единственное место, где можно сесть. Воцаряется неловкость. — Надо бы сделать чай, — предлагает Гермиона. — Тут должен быть… Она встает с места, но Малфой остается на стуле. Поэтому ее дергает обратно. Левое запястье уже ноет. — Малфой, если ты не заметил, нам надо действовать сообща, — Гермиона поднимает их закованные руки. Что интересно, он поднимает руку сам, не ждет, что ее потянет за собой рука Гермионы. — На твоем месте я бы ничего не пил. — Что это вдруг? — Неизвестно, сколько нам тут сидеть. А действовать надо сообща, — он приподнимает брови и легко усмехается, едва-едва, но Гермиона понимает намек и сразу же краснеет. Нет, уж лучше она потерпит, чем ходить в туалет при нем. В окно стучат. Гермиона дергается. Рука Малфоя дергается за ней. Он встает — неловко, одной руки не хватает для равновесия, и они совместными усилиями открывают окно. У Гермионы свободна правая рука, а у него — левая. Оконная рама трещит, но поддается. Плечо Малфоя обжигает близостью. Гермиона облизывает губы и впускает сову. «Взрыв — не наш. Опасно. Ждите.» Они чуть не стукаются лбами, пока читают наскоро нацарапанную записку. Почерк Кингсли рваный — но это почерк Кингсли, значит, с ним все в порядке. Но все остальное плохо. Значит, взрыв не входил в их план? Значит, его устроили не они? Значит, кто-то все же хотел… убить Малфоя? Они встречаются глазами.***
Когда проходит час, Гермиона вздыхает и достает палочку. Ей приходится разрезать плащ по шву вдоль рукава, чтобы снять его и перестать умирать от жары. Малфой протягивает ей свою руку тоже, и она разрезает и его рукав. Гермиона скидывает изрядно надоевшие ботинки, забирается на стул с ногами и прикрывает глаза. Между ними — стол, на столе — их руки. За окном дождь. Вечереет. — Здесь есть что-нибудь кроме яблок? — наконец подает голос Малфой. К яблокам за все время он так и не притронулся. Гермиона и сама проголодалась. Она медленно разлепляет веки и поворачивается к нему. В тусклом свете кухонной лампы под его глазами залегают глубокие тени, а губы совсем бледные и почти бескровные. Гермионе хочется съязвить что-то про то, что он наверняка заплатил за шведский стол, но она вспоминает, что все эти годы в Азкабане он провел на тех же условиях, что и обычные заключенные. Поэтому она говорит: — Давай проверим. И они встают. Точнее, встает Гермиона — и обходит стол, чтобы подойти к кухонным шкафчикам. Им приходится действовать сообща, и вскоре они начинают двигаться более-менее слаженно. Они открывают и закрывают дверцы в поисках съестного, но им удается раздобыть только несколько чайных пакетиков, банку фасоли и заплесневевшую корку хлеба. В холодильнике их скорбно встречает одинокая бутылка пива. Они смотрят на банку фасоли, буравят ее взглядом, и Гермиона думает о том, что ей как будто бы неловко за Аврорат. О чем думает Драко, она не знает. Но она тянется к палочке и разрезает металл. Отверстие кривое, рваное, жестяные зубцы так и просят, чтобы о них порезали палец. — Праздничный ужин, — комментирует Драко. — Вилка полагается или едим руками?***
Горячий чай успокаивает, но клонит ко сну. Что делать со сном, Гермиона так и не решила. Когда-то она могла не спать всю ночь. Сейчас ей уже не хочется не спать всю ночь, не хочется приходить в себя еще неделю ради одной бессонной ночи. Но ее глаза уже слипаются, а сиденье стула превратило задницу в такую же плоскую деревяшку. — Грейнджер. Голос Малфоя вырывает ее из цепких лап соблазна — соблазна попросить прилечь, или встать, или сделать уже хоть что-то, только не сидеть больше на этом деревянном орудии пыток. Гермиона выдыхает и поворачивается к Малфою. Кисти их рук в опасной близости друг от друга, она почти ощущает мизинцем его мизинец — он теплый и уже какой-то привычный. Малфой продолжает: — Насколько сильно все изменилось? Она сразу понимает, о чем он спрашивает. Но она не знает, что ответить. Прошли годы. В ее жизни изменилось все. Гарри и Рон обзавелись семьями и теперь воспитывали первенцев, как и многие их однокурсники и однокурсницы. Гермиона предпочла вернуться в Хогвартс и доучиться, она всегда поступала правильно, всегда выбирала то, что будет полезно в долгосрочной перспективе. И она знала, что сможет принести обществу пользу. Но большая бюрократическая машина не щадит никого, и с годами Гермиона стала циничнее. Намного циничнее. Она глядела на юных идеалистов со смесью гордости и печали во взгляде, зная, что обратно уже не вернуться, и радуясь, что они еще не пообтесались настолько, чтобы опустить руки. Малфой же долгое время был один, оторван от жизни. Гермионе отчего-то вспомнился Сириус. Ей нужно что-то сказать. Ей нужно что-то сказать? Она говорит: — Я иногда смотрю на остальных, и появляется ощущение, что я застыла на месте. Она говорит, а лампа холодно мерцает и гудит: — Не изменилось ничего, но только на первый взгляд. Она говорит, и она говорит то, что гложет ее уже долгое время: — Я как будто смотрю на витрину магазина, внутри что-то происходит и все чем-то заняты, и пока я смотрю, то я как будто с ними. А потом отворачиваюсь — и только пустая улица, фонари и ветер. Малфой долго молчит. Лампа гудит, холодная лампа, Гермиона не любит холодный свет. Особенно фонари, которые мертвенно бледнеют на пустых улицах. Когда сидеть становится совсем невмоготу, Малфой отвечает — медленно, растягивая слова: — Они присылали зеленые яблоки. Перед тем, как послать меня в Азкабан, они спросили, что мне нравится, и я ответил: зеленые яблоки. С тех пор каждую чертову неделю я получал зеленое яблоко в знак того, что сделка еще не закончена, что нужно продолжать следить. Так я понимал, что остаюсь еще на неделю. И еще. Чертовы яблоки. Гермиона смотрит на хрустальную чашу. Она-то гадала, почему Малфой к ним даже не притронулся. — А чаша — из моего дома. Приданое матери, настоящий хрусталь, тяжелая — руки оторвет. Я думал, все пустили с молотка. Но нет, что-то и к рукам прибрали… Уж лучше бы их и правда оторвало. Значит, Малфою и правда пришлось отдать все?.. Но она больше не может ни о чем думать. — Малфой, — заявляет она и встает. Левую ногу колет сотня мелких иголок. — Не пойми меня неправильно, но я больше не вынесу здесь сидеть. Он смотрит на нее и невозмутимо отвечает: — Я немного отстал от моды. Куда сейчас принято ходить по вечерам? Гермиона выдавливает усмешку и произносит: — Никогда бы не подумала, что когда-нибудь это тебе предложу, Малфой. Пойдем приляжем.***
Темно-серое покрывало холодное и колючее. Гермиона правильно сделала, что закрыла форточку, — за пальто идти совсем не хотелось. Она лежит на покрывале, а совсем рядом лежит Малфой. И их руки соединяют наручники. Таков протокол: снять их сама она не может, не знает правильных слов. Поэтому ей приходится просто смириться с тем, чего она сделать не в силах. В комнате пахнет деревом и дождем — он стучит в окна, оставил даже небольшую лужицу на подоконнике. Гермионе нравится этот запах. И здесь не горит свет. Это важно. Хорошо, что здесь не горит свет, потому что если бы он оказался белым и холодным, она бы не стала говорить: — Сколько ты там пробыл? А Малфой, наверное, не ответил бы: — Двести семьдесят четыре яблока. — Это… долго. Она ерзает, злится, что не может сосчитать годы, надо поделить, нет, умножить на семь, а потом… А потом ее плечо упирается в его плечо. Она замолкает, но ей хочется что-то сказать, чтобы сделать молчание снова приятным. — У меня дома тоже одна банка фасоли. Правда, есть еще яйца. И кофе. — Зачем она все это говорит? — А зеленые яблоки я ненавижу. — Видишь, Грейнджер, — усмехается Малфой, — у нас теперь есть кое-что общее. Гермионе кажется, что сейчас происходит что-то важное. Живот заполняет волнение и тянет, словно крючком, и она узнает это чувство. Она сейчас может что-то сделать, на что-то повлиять, если только захочет. Если примет эту ветку событий. Она может не делать ничего. Замолчать, заснуть, дождаться совы. Не принять то, чего не хочет. Или же она может окунуться в неизведанное. Побыть словно не собой, попробовать повести себя по-новому. Готова ли она принять то, что будет? Но она уже знает ответ. Готова. Она часто делала как правильно, и всегда оказывалась там, где хорошо. Но она уже насытилась правильным выбором. И она хочет сделать выбор такой, чтобы будь что будет. Чтобы отпустить себя. Прочувствовать момент и позволить себе испытать то, что захочет и если захочет. Поэтому Гермиона поворачивает голову и смотрит на Малфоя. Он, оказывается, так близко. Лежит прямо здесь. Ракурс совсем непривычен. От этой новизны, от того, что сейчас она видит его вот так, видит кончик его носа и губы, видит дурацкую морщину на лбу, видит лишние волоски на бровях — от всего этого ее захлестывает какое-то яркое, свежее чувство, сводит живот и даже дергает мышцы пресса. Он тоже смотрит на нее, повернулся, когда заметил, что поворачивается она. Его плечо немного костлявое, но теплое. Теплая и его рука. Малфой смотрит на нее, и она не отводит взгляд. Она чувствует его дыхание — оно щекочет щеку, и хочется отвернуться. Гермиона не любит чувствовать чужое дыхание, оно всегда мешает. Гермиона ерзает, чтобы подняться повыше. Драко, видимо, толкует это иначе. Или это она так двигается — но он берет ее за руку. Его рука сухая и теплая. Он не давит, не сжимает, он просто держит ее руку и слегка прикрывает глаза. И тогда Гермиона сжимает пальцы в ответ.***
Малфой целуется напористо, но как будто накрывает губами ее целиком, поэтому она слегка прикрывает рот, неловко усмехнувшись, а затем втягивает его нижнюю губу и слегка ее посасывает. Малфой стонет и сжимает ее талию еще крепче. Он уже полулежит на ней, опирается локтем правой руки, на которой наручник, о кровать, и тазом прижимается к бедру. Гермиона двигает бедром и пытается подлезть под Малфоя. Он ложится между ее ног всем телом — какое это восхитительное давление! Гермиона стонет и проводит рукой по его спине, все выше и выше, а затем, когда он скользит между ее губ языком, зарывается ему в волосы. Малфой стонет высоко, стонет уязвимо — не пытается произвести впечатление своим почти девчоночьим стоном, и Гермиона от этого возбуждается так неистово, что стискивает его бедрами и запрокидывает голову, чтобы прижаться к нему грудью. Она не в силах целоваться и дальше. Ей нужно больше. Он целует ее шею, посасывает в месте, где та переходит в плечи, и Гермиона снова стонет. Его щетина царапает ровно так, как нужно, не больно, но ощутимо. Гермиона притягивает его еще ближе и ползет рукой вниз, к пояснице. Натыкается на ремень и дергает его, словно хочет стянуть брюки прямо так. Малфой отпускает ее голову — она только сейчас понимает, что он гладил ее затылок, — и тянется к пряжке ремня. Ему нужно приподняться, чтобы отодвинуть ремень. Они оба жарко и часто дышат. Гермиона тянется помочь, но расстегивать ремень в таком положении она не умеет. — Вторую руку нужно, — бормочет Малфой, и они оба неловко изгибаются, чтобы он расстегнул ремень обеими руками. У Гермионы сводит поясницу. Пока Малфой скидывает брюки, она сгибается и скручивается, чтобы растянуть мышцу. Она-то тоже в штанах. Надо их как-то стянуть, ей уже не терпится почувствовать кожа к коже… Малфой расстегивает ее ширинку и поддевает пояс, скользит ладонью вниз, по ее трусикам, по заднице, сжимает — и сжимает сильно. Ее это заводит. Ей нравится, когда царапает щетина, когда сжимают задницу. Она выгибается навстречу Малфою, прижимается лобком к его члену, и он толкается в нее. Гермиона стягивает трусы сначала с себя, виляя задницей, — они болтаются где-то на ноге, пусть, — а затем с Малфоя. Резинка цепляется за член, и Малфой помогает ей. Он дышит ей на ухо, и сейчас ей очень даже нравится чувствовать его дыхание. Оно распаляет, возбуждает, щекочет ухо… Малфой замирает. Они смотрят друг другу в глаза, пока он входит. Медленно, почти неподвижно. Она чувствует давление, как он натягивает ее, а потом проникает внутрь — слегка болезненно, надо было распределить смазку, но сейчас будет нормально, это ничего. Малфой начинает двигаться, постепенно, по чуть-чуть. Гермиона выдыхает в такт тому, как он входит в нее, когда он наращивает обороты. Она двигается вместе с ним, разводит ноги и толкает таз вверх, чтобы чувствовать больше. Удовольствие накатывает вспышками. Драко входит резко, и она подстраивается под него, движется навстречу, обнимает за плечи, а он утыкается ей в шею и рвано дышит. От его джемпера пахнет осенью и дождем, а от него самого — потом и телом, и Гермиона прикрывает глаза, вдыхает запах Малфоя, зарываясь в его шею, прикусывает кожу. Он стонет и начинает входить еще более резко, и каждый толчок отзывается в ней сладкой вспышкой. Она проводит ногтями по коже головы, зарывается под джемпер, прижимает к себе. Малфой притягивает ее ближе, свободной от наручников рукой пробирается под спину и сжимает шею сзади. Он сжимает пальцы так, что Гермиона вскрикивает: «Да!», полностью расслабляется и отдается ему целиком. Она слышит шлепки их тел, слышит, как его член выходит из нее и входит снова. Она наслаждается его весом, пальцами, впивающимися в кожу, и ощущениями внизу, недостаточно быстрыми и объемными, чтобы кончить, но такими, которые хотелось ощущать. — Я скоро, — предупреждает он сквозь зубы. — Давай, — выдыхает она с очередным его толчком. — Ты нет? — спрашивает Малфой, не сбавляя темпа. — Давай ты, — предлагает Гермиона. — Быстрее сможешь? Так хорошо, когда быстро. Его не нужно просить дважды. Малфой ускоряется, движения становятся совсем отрывистыми, глубокими, а пальцы впиваются в трапециевидные мышцы, отчего Гермиона только сильнее стонет — мелькает мысль о массаже, — и ей даже кажется, что вот в таком темпе она, пожалуй, могла бы и кончить, как Драко делает несколько последних движений и замирает, задержав дыхание. Спустя несколько секунд он выдыхает и расслабляется, навалившись на нее всем телом. Вагина пульсирует. Это было хорошо.***
— Почему это ты? Малфой лежит на спине. Гермиона тоже. Она смотрит в потолок и не может отвести от него взгляда. Между ног влажно, пробирает холодок. Малфой тоже обнажен ниже пояса. И они все еще держатся за руки. — Я? — переспрашивает Гермиона. — Почему ты в этом участвуешь? — голос Малфоя отстраненный, словно он в прострации. Гермиона опускает взгляд и смотрит на пальцы своих ног. — Мне предложили. Малфой молчит, и она продолжает: — Я не аврор, но и ты не преступник. Предложили — я согласилась. Он фыркает. — Что? — Забавно. — Что забавно? — она вырывает руку, как получается, и привстает на локте. — Они просто пытались найти еще одну вещь, которая меня заденет. — А он все так же смотрит в потолок. — И почему я должна тебя задеть? — Не ты, Грейнджер. А факт того, что ты — главная, а я прикован к тебе и без палочки, — наконец он поворачивается к ней. У Гермионы шумит в ушах, или это дождь за окном? В темноте плохо видно, но все же она замечает блеск его глаз и линию челюсти, какую-то всегда немного неправильную, длинную, а еще замечает губы, слегка поджатые. Она помнит, какие они были бледные в белом свете кухонной лампы. Темнота Малфою идет. Ей уже совсем невыносимо липко. Она отводит глаза и мельком замечает обмякший член Малфоя. — Мне нужно помыться. Она встает аккуратно, но все равно ощущает, как начинает вытекать сперма. — Черт, — бросает Гермиона. — Вставай, пойдем!***
Как они оказались в тесной душевой кабинке, она понимает не до конца. Вообще, конечно, понимает, это же она разрезала их верхнюю одежду, она переступала порожек, и даже она включала горячую воду. Но все это вышло слишком быстро и словно в тумане. Она собиралась всего лишь подмыться. Но Малфой так посмотрел на душ, и Гермиона поняла, что это первый раз за двести семьдесят четыре недели, когда он видит душ. Пар завешивает комнату. Прозрачные стенки душа становятся матовыми, закрывают их от яркого света ванной — любой свет будет ярким после темноты спальни. Они стоят под струями душа, Малфой — с закрытыми глазами, Гермиона — смотрит на него. Она тянется к одинокому бруску мыла на раковине — ей приходится открыть створки и выпустить немного пара — и осторожно намыливает бедра, а затем все остальное. — Грейнджер, — зовет Малфой. Их нагота настолько естественна, что когда она задевает его грудью или локтем, или когда он задевает ее коленом или ладонью, это не вызывает трепетания. И ей так нравится, что она не трепещет. Не сжимается и не дергается. Наверное, она просто слишком устала, или все это нереально, или и то, и другое. — Ты когда-нибудь занималась сексом в душе? — спрашивает он. По его лицу стекают капли, и Гермионе кажется, что секс интересует его сейчас в последнюю очередь. Слишком хорошо стоять вот так, под струями горячей воды, распаренным и согретым. — Секс в душе нравится только тем, кто им не занимался, — с усмешкой отвечает она. Малфой фыркает, капли брызжут ей на лицо. Его волосы намокли и прилипли ко лбу. — Подвинься немного, теперь моя очередь стоять лицом, — говорит Гермиона и разворачивает его. Соски приятно покалывает, когда она прижимается к нему грудью. Она держит его за локоть, чтобы не оступиться, иначе они оба полетят на кафель. Малфой сонный, это видно. Его глаза закрыты не только от удовольствия. — Ладно, давай уже пойдем. Он покорно следует за ней, почти не открывая глаз. Гермиона хмыкает себе под нос. Они вытираются одним полотенцем на двоих и возвращаются в комнату. Совы так и не было. Гермиона смотрит на кровать и вздыхает.***
Она проводит пальцами по его груди. Редкие волоски еле заметны на бледной коже. Она вспоминает, что у нее на левой груди есть волосок около соска — интересно, он заметит? Его кожа мягкая, а некоторые родинки выпирают бугорками. Она водит по ним пальцем, а затем накрывает его грудь ладонью и закрывает глаза. Путешествует по его телу раскрытой ладонью и чувствует, как покалывает нервные окончания. Она сама — комок нервов. В утреннем свете все всегда выглядит немного иначе. Более ярко, более резко. Более реально. Но Гермиона гладит голую грудь Малфоя и ни о чем не думает. Наверное, стоило бы? Но совы не было, а значит, она может еще побыть в этой нереальности. Она спала, прижимаясь к нему сзади и обхватив руками — так удобнее всего, если вас сковывают пятнадцать сантиметров стали. Да и вообще, он не дышал ей в лицо. Гермиона этого не любит. Но под утро они как-то так повернулись, перевернулись, что она теперь прилипает щекой к его плечу. И водит пальцами по груди. Она знает, что он тоже не спит. Наконец, ей надоедает. Она кладет руку ему на живот, подтягивает ногу чуть выше, закинув на него, и ощущает внутренней стороной бедра его вставший член. Малфой хмыкает. Но ей не хочется быть сверху. Она еще не до конца проснулась. Поэтому она убирает ногу. Малфой выдыхает. — Не хочешь? — Будешь сверху? Ей не приходится ждать ответа: Малфой разворачивает ее на бок, а затем и вовсе подминает под себя. Гермиона лежит на животе на кровати, уткнувшись в подушку, а Малфой держит ее за руку и одновременно пробирается под ее живот второй рукой. — Что ты… О! — восклицает она, когда он находит ее клитор. Она, кажется, уже достаточно мокрая. Все же ночь без белья… Гермиона стонет, когда он входит. А когда он начинает массировать ее клитор, стонет по-настоящему, безотчетно. Малфой толкается в нее, двигается отрывисто, меняет темп, а она подстраивается под него. Прикрывает глаза и закусывает подушку, чтобы не стонать слишком громко. Когда ей становится недостаточно, просит: — В одном ритме лучше. Да, да, вот так. Давай, да! — она стонет в такт его толчкам. Эти стоны он выбивает из нее, вытрахивает, а она погружается в туман и совершенно не намерена оттуда возвращаться. Она чувствует, что может так кончить. Но Драко слишком надавливает на клитор. Гермиона резко выдыхает и говорит: — Дай я сама. И она тянется рукой вниз, сменяет его пальцы. Оказывается, она не просто мокрая, она по-настоящему течет!.. Это заставляет ее вагину сжаться вокруг его члена, отчего Малфой стонет и вцепляется ей в плечо, насаживая на себя еще более рьяно. Комнату заполняют их рваные выдохи, всхлипы, скрип кровати и смачные звуки, с которыми член вколачивается в вагину. Гермиона не видит, как Драко входит в нее, но эти звуки дополняют картину происходящего, что возбуждает еще сильнее. Она перебирает пальцами складки, проводит круговыми движениями по клитору, и даже не одним пальцем, как привыкла, а всеми четырьмя — настолько много смазки. Малфой начинает замедляться, и она уточняет: — Продержишься еще пару минут? Я скоро. — Да. Черт. Да. И они молчат, сосредоточенный каждый на своем, пока Гермиона не чувствует подступающие волны оргазма. Они накатывают в такт движениям члена Малфоя, и она не может не простонать: — Кончаю… Не останавливайся! Да! Да! О… — она резко прерывается, когда оргазм накатывает, забирает ее на несколько секунд в свою власть. В ушах шумит, а голову даже начинает ломить — долго была задрана. Малфой прекращает толкаться и вжимает в кровать. — Ты успел? — За пару секунд до тебя. Но держался, — выдыхает он. Они лежат, Гермиона — лицом в подушку, с огромными глазами и пустой головой, Малфой — на ней, теплый и немного костлявый. Она не может передать, как в этот момент ей нравится чувствовать его вот так. Когда член Малфоя смягчается и выскальзывает из нее, в окно стучит сова.***
Две недели Гермиона пытается прийти в себя. Она мастурбирует — и у нее не выходит выгнать из головы воспоминание, как они занимались сексом. Поэтому она не может мастурбировать. Она читает — и ей совершенно не интересно. Когда Гермиона обедает в столовой Министерства, она ждет, что кто-то посмеется ей вслед. Пусть даже никто и не знает, чем она занималась с Малфоем на чужой кровати в штаб-квартире аврората. Она думала, что у выбора не будет последствий, но они есть всегда.***
Она ходит на работу, пишет отчеты, кивает знакомым и придерживает двери лифта. Слоняется по этажу, когда выходит из кабинета якобы в туалет, и долго смотрит на себя в зеркале. Когда она заходит к аврорам — передать документы, — то встречает Робардса. Того самого, кто и предложил ей поучаствовать в этой авантюре. — Грейнджер! Как нельзя вовремя! — восклицает он и хищно улыбается. Гермиона понимает, что сейчас он снова ей воспользуется, как тогда, когда пытался сделать для Малфоя день его освобождения как можно более гадким. Она не спрашивает, что там с бомбой, — это раскроют без нее, ей это даже не интересно. — Чем-то могу помочь? — притворно интересуется она у Робардса. — Есть одна вещь, за которую я тебе буду очень благодарен, — протягивает он, разворачивается в кресле и долго шарит в ящике стола. Затем, наконец, достает то, что искал. Гермиона молчит. — Не затруднит передать? Когда в ее руках оказывается кое-что десятидюймовое, с волосом единорога и из боярышника, она понимает, что искала все это время. Что искал ее мозг и тело. Гермиона держит в холодных руках палочку Драко Малфоя и понимает, что нашла повод вернуться.