На кофейной гуще

Январь 1943 г В тот вечер за окном шёл сильный снегопад. По-зимнему голубые тени сверкали под елями и дубами, ветер выл раненым волком и свистел детскими дудочками, танцуя в трубах свой зловещий вальс. Желтушный свет ламп не мешал Шелленбергу работать, скорее наоборот: только благодаря каплям теплоты в окружающих его оттенках он начинал чувствовать мизерный уют. Поняв, что время позднее, бригаденфюрер решил на пару минут отвлечься и выкурить сигарету, чтобы совсем не заснуть среди бумаг. Привычным движением подпалив раковую палочку, он сделал неспешный вздох и, смакуя вкус неплохого для нынешних времён табака, выпустил сизую струю дыма. Завиваясь, она формировала собой то ли китайских драконов, то ли круги ада, на миг погружая Шелленберга в мир причудливых полупрозрачных узоров. Вальтер затянулся ещё раз. Секундный покой прервал стук в дверь и вежливое оповещение о том, что к нему пожаловал его дражайший подчинённый Штирлиц. Вообще-то Вальтер был немного рад ему. Сегодня они до странного мало контактировали. Губы сами сложились в маленькую улыбку незаметно для их обладателя. — Вы, Штирлиц? По какому делу? — Не сочтите за грубость, но вы сами позвали меня к себе час назад. — штандартенфюрер как всегда был собран, удивительно хорош собой, что не впервые подмечал Шелленберг, и невозмутим. — В самом деле?.. — он был растерян. Надо что-то предпринимать, иначе вскоре это может сильно повлиять на его работоспособность. Авторитет в такие времена играл большую роль. «Страшно иногда задумываться насколько большую!» — с усилием подумалось Шелленбергу. Думать и излагать свои мысли во что-то более-менее оформившееся внутри черепной коробки становилось всё тяжелее с каждым часом. Такое привычное мельтешение планов, интриг, секундных пометок между делом и прочего вызывало нестерпимую головную боль, из-за чего одно за другим всё исчезало, оставляя голую пустоту. Неуютно стало почти на физическом уровне. В животе постепенно нарастало бурчание, истерзанный немыслимым количеством крепкого кофе и сигарет желудок обливал стенки желудочным соком и начинал конкретно ныть и мучить подкатывающей волнами тошнотой. Шелленберг чувствовал, что еле соображает по-настоящему. Для вида он начал перебирать какие-то бумаги на столе. Кажется, это были документы… — С вами всё- Светло. Почему так светло и так больно разлеплять глаза? Что произошло? — Вальтер! Этот голос. Штирлиц? Я впервые слышу своё имя таким его голосом. Он волнуется? Да не может быть, это же… Ну, Штирлиц. Нет-нет, это сон. Да, просто сон. Боже, как же давно мне не снились сны. Тем более хорошие. — Чëрт, Вальтер, посмотрите на меня! Всё что угодно. Этому голосу всё что угодно. Когда он в последний раз слышал похожую интонацию в чужом голосе? Когда уронил на себя ящик с отцовскими инструментами двадцать с лишним лет назад? Шелленберг сделал над собой усилие и приоткрыл веки на треть. Затем ещё немного труда и вот он уже почти открыл глаза полностью, почти насовсем обнажил то, космосово-синее, что так не давало некоторым людям спать чёрной беззаветной бездной без рубленной мякоти образов и липкой и прозрачной сукровицы вымышленных слов. — Штирлиц… У вас ресницы светлые, — непонятный тандем бреда и безрассудства ещё не отпустил его мозг, и, по всей видимости, язык. — Я не знал. Я думал вы весь такой тёмный, как ваши сапоги или плащ, или как Норвежские ночи. Вы знаете, я не был в Норвегии, но мне почему-то представляются именно её ночи, когда я вижу вашу темноту. У вас много общего, но не подумайте, что я это ради смеха болтаю, нет… И Шелленберг бормотал и бормотал, и Штирлиц его слушал и слушал. По сути, всё в порядке, если бы не полузакатившиеся обратно глаза первого и держащие его плечи крепко и «не уплывай ты, постой» руки второго. Вальтер очнулся от резкого и ненастоящего ожога слизистой. Опять темно. — Фу, можете убрать уже эту вату? — руки потянулись протереть глаза и помассировать переносицу. Уж очень резкий запах, хоть и отрезвляющий. — Что произошло? И почему опять темно? Штирлиц посмотрел на него. До чего не выспавшийся. Ничего, это исправимо. Это в его силах. — Вы упали в обморок вчерашним вечером и очнулись сегодняшним утром. Затем вы отключиличь и пришли в себя вечером этого же дня. — последовал суховатый ответ. — Сколько я был без сознания? — Шелленберг сел на кровати, но его тут же уложили обратно сильные руки. — Вам лучше соблюдать постельный режим как минимум три дня. Врач сказал, что вы крайне истощены. Суммарно вы «спали» около двадцати часов. — О. — Шелленберг медленно осмыслял эту информацию. Работа! Как он мог так валяться здесь, пока у него на столе копится громадная гора?! — Мне срочно нужно вернуться. Я не могу отдыхать, пока не сделаю всё, что должен. Штирлиц выглядел… Очень удивлённым. Если так можно назвать едва уловимое движение уголка рта и приподнятые брови. — Вы в своём уме, простите? Всё, что вы должны сейчас сделать — дать своему организму восстановиться. Вы не можете сейчас работать. Тот поднял на него свой и без того горящий взгляд и почти беспомощно проговорил: — Но- — Вальтер, вам нужен этот отдых. Пара глаз буквально приковала Вальтера к кровати. Вкупе с твёрдым тоном это выглядело достаточно убедительно. Эти глаза. Они не метали молний, не стреляли разрывными пулями, но Вальтер много раз видел, как в них разрастаются нешуточные грозы, стихает шторм, сверкают остротой лезвий самые опасные виды кинжалов. Всë-таки главное холодное оружие Штирлица — его взгляд. И Вальтер внезапно чётко различил в себе желание быть нанизанным на этот взгляд. Чтобы блестеть так, как блестят красивые бриллианты на тонких шеях молодых девушек, похожих на свежесрезанные ландыши. — Умеете вы убеждать, Штирлиц. — последний слегка усмехнулся. Шелленберг усмехнулся тоже. Есть ведь что-то вечное в этом театре абсурда, в который превратилась его жизнь. — Набирайтесь сил. — лёгкое похлопывпние по колену неожиданно вызвал у тела бурную реакцию. Воздуха стало меньше. В груди сделалось жарче. Штирлиц, как ни в чем не бывало, продолжил: — Я зайду проведать вас завтра после обеда. Дайте знать, если вам что-то нужно из вашего кабинета. Поправляйтесь! И ушёл. Вальтер посмотрел на то место, где была рука Штирлица. Оно всё ещё горело огнём, как и что-то инородное между рёбер. *** — Доброго дня, — Штирлиц зашёл в комнату Шелленберга, куда он отвёз его вместе с врачом ещё в первый день. — Как самочувствие? Шелленберг был правда рад ему. Ну и ещё тому, что о нём заботится кто-то кроме других людей. Звучит довольно странно, в самом деле. — Мне уже лучше, спасибо. Голова почти не болит. Вы торопитесь? — Вообще-то да, есть пара дел. — Не торопитесь. Скажите потом, что я обсуждал с вами очень важную операцию. — Вальтер немного колебался. Он поймал себя на том, что это весьма редкое явление. — Лучше побудьте со мной ещё немного. «Пожалуйста, не оставляй меня одного». — Хорошо, как скажете. — На губах Штирлица (ничего себе) нарисовалась небольшая улыбка. Вальтер странно скучал по ней. Это вообще странно: скучать по человеку, когда находишься с ним в одной комнате и работаешь много лет бок о бок. Вальтер понял — он скучал не только по самому штандартенфюреру, но и по этой особенной атмосфере между ними, как её ещё зовут?.. Шелленберг улыбнулся и поправил одеяло на ногах, что немного сбилось в ком ближе к коленям. Он сказал: — Как вы смотрите на то, чтобы сыграть пару партий в шахматы? А Штирлиц, тоже теперь улыбаясь, ответил: — Я не против. — И чай! Только попробуйте не остаться на чай! Оба они легко рассмеялись. — Останусь. Конечно, я останусь. …Химия, Вальтер. Люди зовут это Химией. *** Прошло две недели. Вальтер чувствовал себя гораздо лучше, по крайней мере, недосып отпустил его, и мешки под глазами стали светлее, в голове — яснее, а лицо преобразил здоровый румянец. Штирлиц, несмотря на улучшение самочувствия его шефа, с упорством маньяка (или превосходного разведчика) интересовался его состоянием. Вплоть до частоты приёмов пищи. Оказывается, если есть что-нибудь понемногу, но почаще, живот будет меньше болеть. Вальтер чувствовал небольшое смущение перед своим подчинённым и благодарность за его заботу. Что ни говори, а внимание Штирлица ему было приятно. Особенно когда тот не стесняясь прикасался к нему. Скажем, хлопал по плечу. Или хватал за предплечье, когда хотел сказать что-то особенное срочное. В пылу дел и событий это могло бы остаться незамеченным, но тем не менее, Вальтер понимал, что такой закрытый и не тактильный человек вряд ли делает это просто так. Шелленберг не хотел выдумывать и додумывать за Штирлица. Непонятные, местами смешанные с сомнениями и безнадёжностью чувства раз за разом вспарывали Вальтеру живот колючими крылышками потусторонних существ. Жестокие на ощущения бабочки в животе бригаденфюрера СС были весьма логичной закономерностью. А эти прикосновения… Он боялся что-то думать на этот счёт. Поэтому решил, будь что будет. Пока можно наслаждаться чем-то таким непонятным, но жутко приятным, Вальтер не собирался себе в этом отказывать. *** Штирлиц — сидел, он — Шелленберг — стоял. Что сказать. Нестандартные дела порождают нестандартные обстановки. На этот раз оба пили кофе, а Шелленбергу всё не сиделось. Какая-то рабочая муть одолевала его голову и он всё крутился на одном месте, измеряя шагами периметр прямоугольников возле своего стола. — Может сядете? — подал голос Штирлиц. Его можно было понять: в глазах уже рябило от бесконечных мельтешений. — Куда? Второй стул мне не принесли, то есть, ваш стул, а вы сейчас сидите на моём месте. С чашкой в руке Вальтер выглядел не так угрожающе, как он мог бы сам подумать. Штирлиц блеснул своими глазами цвета прибрежных скал: — Ну так садитесь. — голос Отто оставался таким же ровным, как при обсуждении важных вопросов. — На своё место. Лицо Вальтера обдало теплом, как только он понял. Но он решил не подавать вида, поэтому только усмехнулся и поставил уже пустую чашку на стол, как бы случайно перегибаясь через сидящего на стуле человека. — Скажу вам сразу, Штирлиц, — он положил свои руки на плечи Макса и, приблизившись к нему, прошептал ему на ухо: — Не на того напали. На это тот лишь улыбнулся, приподнимая уголки губ, и, обхватив бёдра и талию Вальтера, посадил его к себе на колени, заставляя того тихонько вскрикнуть от неожиданности и вцепиться в свои плечи. — В самом деле, Вальтер? А я вот думаю на того самого. — ресницы щекотно скользнули по щеке Шелленберга, смешиваясь с ощущением жгучих губ на шее, плавно скользящих по ней, оставляющих горящие огнём невидимые следы поцелуев. — Штирлиц- Ах!.. — изо рта Шелленберга вырвался кусочек стона и крика одновременно, когда пара сухих губ нежно всосали кожу на его шее, вызывая небольшой кровоподтёк. В паху уже давно было тесно, но никто никуда не торопился. Несмотря на адреналин от того, что они делают это прямо на работе, это едва ли было проблемой. Скорее так, островатое вкрапление на и так пылающем полотне их вечера. — Вам стоит подарить мне достойный шейный платок, Штирлиц. — Шелленберг выглядел более чем довольным, с измученной шеей и ключицами, к которым прибавились и губы, разве что на них, к счастью, не было синяков. — Как пожелаете, Вальтер. — Макс был очень горд проделанной работой и чувствовал себя неприлично бессовестным, глядя на многочисленные алеющие, а кое-где фиолетовые отметины. *** «Я схожу с ума». Именно эта мысль крутилась в голове бригаденфюрера Вальтера Шелленберга вот уже несколько ночей подряд и, как следствие, заметно ухудшила качество его сна. Об этом свидетельствовали его покрасневшие глаза, осунувшееся бледное лицо и подозрительная мрачность, что поселилась в его кабинете и разлилась в воздухе давящим призрачно-болотным смрадом относительно недавно. Если быть точнее, ровно тринадцать дней назад. Тот случай смешался с другими, более откровенными, скажем, у него дома или в тени деревьев подальше от чужих глаз и ушей. Вальтер не мог понять. По логике вещей, то, что они делали и то, что он чувствовал было двумя разделимыми вещами, но… Нет, всё же он обязан наконец признать это. «Да, я влюблён в него, и мне доставляет особое удовольствие тот факт, что неприступный и загадочный для всех Штирлиц становится совершенно другим со мной и только со мной, так что иди к чёрту, Мюллер». Единственное, что не даёт покоя: взаимны ли все эти чувства. Спросить напрямую было сродни самоубийству. Но и продолжаться так тоже не может. Способ был наверное для кого-то дурацкий, для кого-то не очень, но другой на тот момент Шелленбергу в голову не пришёл. Он велел сварить ему кофе, правда, на этот раз без лишних добавок, чтобы всё получилось. «Боже, как он это пьёт». Горький вкус был быстро заеден кусочком шоколада, и Вальтер, допив кофе до почти жидкой консистенции, ловко перевернул чашку. Покрутив три раза по часовой стрелке и подождав немного, он поднял чашку. Среди непонятной размазни по бокам ближе к ручке на дне более-менее чётко прослеживалась только одно — небольшая фигурка алмаза, и нет, Вальтер не желал видеть в нём слегка помятую, но астру. Нет, определённо алмаз. Раздался стук в дверь. Шелленберг быстро спрятал чашку с блюдцем в одном из ящиков стола. — К вам штандартенфюрер Штирлиц! — Спасибо, что предупредили. — не хватало ещё показать, насколько далеко зашла его паранойя. — Вальтер! У тебя опять проблемы со сном? Он был всё такой же красивый и серьёзный, в своём тёмном обмундировании и с уложенными волосами. И смотрит прямо на него, Шелленберга. — Нет. — Вальтер был готов то ли умереть от одного его вида, то ли воскреснуть вновь. — Нет, милый. И снова эта забота. — Брось это дело, Вальтер. — теперь на него смотрели те самые грозовые тучи с поправкой на наибольшую порцию нежности. — Что с тобой? — Я тебе нравлюсь? — выдохнул он. — Извини, конечно, — ну всё, сейчас. — а были сомнения? И улыбается, стоит. Вальтер, еле сдерживая себя от того, чтобы броситься ему на шею, как есть, с шутливой злостью произнёс: — Я тебя к Мюллеру переведу! Ты почему мне не сказал? Тот, незаметно для многих, но не для своего начальника, был немного растерян. Его выдавали глаза. — Я думал, ты всё и так знаешь. — Мало ли, — хмыкнул Шелленберг, — что там у вас в сердце происходит, Штирлиц. — Вы бы ещё на кофейной гуще погадали, честное слово! Вальтер немного побледнел, но из-за его красных щёк этого было не заметить. Тем более с ракурса Штирлица, прижавшись своими губами к его.